Ковка стали. Книга 1

Геннадий Раков (2024)

Эта книга о том, как закаляется характер, воспитывается воля и мужество. А также о том, как важно оставаться человеком при любых обстоятельствах. Героями повествования становятся простые люди — рабочие, инженеры, строители, сельские жители, встретившиеся автору на его жизненном пути. Автор знакомит читателя с местами, где он рос, жил, работал (Колыма, Ленинград, Салехард, Сочи, Тюмень). Через различные повороты судьбы и встречи с людьми автор рассказывает, как принимал сложные решения, брал на себя ответственность за свои поступки, оставаясь верным своим принципам. Книга вдохновляет задуматься о собственном характере, воле, мужестве и о том, как эти качества могут помочь в преодолении жизненных испытаний.

Потерянный год

Ностальгия по городу, ежегодные весенние ожидания нового большого наводнения, судьба сестры — она оканчивала девятый класс, через год десятый, потом институт да и многое другое — всё это висело на маме большим грузом.

Как-то весной она затеяла разговор о переезде:

— Закончите в мае школу, будем переезжать в Алма-Ату. Там у меня есть дом, от родителей остался. Школа рядом. Работа найдётся. Зацепимся, а там как бог даст. — Вроде и всё, больше разговоров на такую тему не вели.

Посредине лета мама сказала:

— Собираемся, дети. Поедем через неделю. Пожарник, дядя Юра, даёт нам лошадь с телегой и своего помощника.

— А папа когда?

— Папа будет сдавать метеостанцию: когда новый начальник приедет, тогда и он поедет.

— Понятно. Давай собираться.

Я начал прикидывать, что взять, куда положить. Получалось: брать нечего, класть некуда. В школьный ранец, если что под руку попадёт. Картину, подарок художника, можно и в руку взять.

За неделю обегал вокруг деревни все свои любимые места. Когда ещё буду здесь? Понимал — никогда. Мне стало жаль расставаться с деревней, ставшей родной, любимой рекой, лесом, ребятами, дядей Лёней…

Через неделю, поутру, подошла лошадь с бричкой. Забросали в неё, что собрали: пару чемоданов, несколько авосек.

Провожать нас пришли соседи, Генка Ерин. Посидели по обычаю на чурках.

— В добрый путь вам. Езжайте уж. — Дядя Лёня хлопнул по холке лошади: — Пошла.

Генка шёл со мной до конца деревни.

— Пиши, что ли, — подал мне руку на прощание, — пойду я.

— Давай, пока. Ещё увидимся. — Я побежал догонять телегу.

До города Таштагол шестьдесят километров. Двигались медленно. Дороги как таковой не было. Как говорят — одно направление. Дождей давно не было, потому грязь была только в топких местах, в логах. Реки и ручьи пересекали вброд или на телеге, остальной путь шли пешком. Самой крупной рекой была Пейзас. Текла она километрах в трёх от деревни и буквально недалеко от переправы впадала в Мрас-Су.

Мне вспомнилось, как на ней, повыше по течению, с начальником пожарки, дядей Юрой, ловили на «кораблик» хариусов. Ох и увлекательно это было! Идёшь по берегу, держишь леску с крючками на поводках, штук пятнадцать, а у противоположного берега специальный кораблик, привязанный к леске, сам бежит против течения. Крючки, на которые прикреплён мех, подшёрсток от медведя, прыгают, дразнят хариусов. Те хоть и очень пугливые, но обманываются, прыгают на крючки с приманкой и ловятся. Бывало, помногу ловили. Такой кораблик был только у пожарника. Правда я попробовал сделать себе такую же хитрую снасть, да что-то не удалась она у меня. Забросил, вернулся к удочке.

Так я предавался воспоминаниям о пережитом в удаляющейся с каждым шагом деревне, шёл за лошадью, обгонял её, садился на брёвнышко, ждал, когда подойдут остальные…

В обед сделали остановку. Лошадь щипала траву. Мы перекусили тем, что мама взяла в дорогу. Передохнули. Особенно устала сестра. Мама тоже, но меньше. Мне было всё нипочём, натренирован.

— Маша, пойдём, к вечеру надо дойти до деревни. В лесу не заночуешь. — Помощник пожарника засобирался в путь. — Сорванцу твоему всё нипочём, носится туда-сюда, втрое больше прошёл. Не унимается. Ищет чего-то по сторонам, любознательный больно.

— Пойдёмте.

Дорога шла по берегу реки. Русла как такового не было: ямы, омуты, горы породы тянулись много километров. Это драгой старатели добывали золото. Разворотили реку, бросили и ушли. Сколько лет они здесь работали? А может, была целая артель. Лишь в конце разработок появились остатки заброшенной драги. Вот, пожалуйста, взяли от природы всё что смогли и забросили. Ушли на другое место портить природу.

— Смотри, Гена, на неправильные действия человека. Одно дело — лес порубить для печки, другое — такое безобразие устроить. Могли бы вернуть реку после добычи в прежнее состояние. Так ещё и машину свою оставили, — мама остановилась возле драги. — Наказал ли кто их? Нет, наверное.

Солнце шло к закату. У невысокой сопки, покрытой лесом, на берегу ручья, появились шесть домиков.

— Вот она, ночёвка. Заедем к бабке, я её давно знаю. Сколько езжу — всегда у неё останавливаюсь. Живёт небогато, но ни разу не выгоняла. Сейчас это что — лето, а зимой на дворе несладко. Хата у неё тёплая, когда потопить.

Телега заехала во двор древнего домика. К нам вышла благообразная бабушка из староверов:

— Милости просим. Куда путь держите?

— Бабуля, примешь на ночь на постой? В Таштагол везу. Семья нашего начальника метеостанции в город перебирается.

— Проходите в дом.

Мы вошли. На столе из плах стояла керосиновая лампа. Были ещё две лавки и две кровати. Посреди дома русская печь. Икона в переднем углу. Больше в доме не было ничего, даже половика.

— Располагайтесь. Пацан будет спать на печи; вы, дама с дочкой, вот на этой кровати; мужик на лавке. Подушку и подстилку дам ему.

— Хорошо, поняли.

— Чего есть покушать — доставайте, садитесь за стол. Кипяток заварганю быстро.

Пока закипел на дворе чайник, я осмотрел внимательно внутренности дома, обошёл дом снаружи.

Неважно живёт бабуля, одна. Как дрова заготовить? Кто от зверей охраняет? Ладно ещё рядом дома есть, а не было бы?

Сели пить чай — вернее, вместо чая заварили бабушкину чагу.

— Дамочка…

— Маша.

— Маруся, любознательный у тебя сынок. Высматривает, выглядывает всё, интересуется, как живу. Так вот и живу, как видите.

Мама попыталась поддержать разговор:

— Бедно живёте, бабушка. Уехали бы куда?

— Скажешь, куда мне, к кому? Были бы сынки живы. Трое их у меня, да война забрала. Деда медведь в тайге задрал ещё до войны. — Помолчала. — Говоришь, уехать… Помирать собралась. Сколько протяну? Скорее бы Бог забрал. Устала мучиться. Летом ещё жить можно. Зимой… Не переживу я эту зиму. — Она смахнула слезу.

— Успокойтесь, Бог милостив, поможет.

— Поможет, милая, поможет. — Она подошла под иконку, встала на коленки. — Спаси и сохрани… — Помолилась. — Устали с дороги, спать хотите, а я, дура, свои тяготы рассказываю.

Я забрался на печь. Там лежала овчинная шуба и подушка; пока не затушили лампу — осмотрелся по сторонам, на потолок. Кругом бегали тараканы. Как спать? Конечно, я их видел и раньше, даже ловил у шорцев для рыбалки. На них хорошо клевал хариус. Но вот так, чтобы спать с ними? Как можно?

— Мама, подойди ко мне, — сказал шёпотом на ухо, — тараканы здесь. Съедят меня за ночь. Может, я на улицу пойду? Ночь тёплая. — Видимо, я шептал громко. Бабушка услышала:

— Не бойся, милок. Таракан — это даже хорошо. Живёт там, где ему не мешают. Не смотри, уснёшь, они тебя не тронут. Не то что комар, мошка на улице. — Задула лампу.

За день намаялись и быстро заснули.

Ближе к городу попадалось больше деревень. С непривычки маленький городок, добывающий руду для выплавки металла, на самом деле больше похожий на большую деревню, поразил меня своим шумом, лязганьем вагонов, экскаваторов.

Люди куда-то шли, были сосредоточены, не здоровались, не улыбались друг другу. По щебёночной дороге ездили машины, сигналили на зазевавшихся. Другой, незабытый мир.

Приехали на железнодорожный вокзал. Разгрузили телегу.

— Спасибо за помощь.

— Удачи. Не забывайте нас.

Мама сходила в кассу, купила билеты на поезд до Новокузнецка. Там пересадка на Алма-Ату. Поезд уходил вечером. Масса свободного времени.

— Можно посмотреть, как экскаватор грузит вагоны с рудой?

— Давай вместе посмотрим. Таня, посиди посмотри за вещами.

Вагоны грузились совсем рядом. Огромный экскаватор с большим ковшом черпал руду, поворачивался к вагону и сбрасывал щебень, закрывал ковш. Снова к террикону. Снова зачерпывал и грузил, грузил, грузил… Вагоны, сцепленные в длинный состав, по мере заполнения передвигались, и так бесконечно.

Меня увлекла картина технического прогресса, его мощь, полезность. Сколько стали будет сделано из этой руды. Спутники полетели… В Кабырзе об этом не думалось.

— Пойдём, Гена. Интересно не только это. Много ещё чего увидишь, — мама потянула меня за руку к вокзалу. — Неудобно, бросили Таню и развлекаемся.

Вечером сели в вагон, конечно, в общий — других и не было. Отправились «покорять» мир под руководством «капитана»-мамы.

В Новокузнецке пересели в поезд на Алма-Ату. Мама дала телеграмму брату: «Встречай…». Большую часть пути за окнами была степь, пустыня. Как казахи здесь живут? До горизонта дерева не увидишь. Куда мы едем? — Мама, теперь всё время так будет?

— Что ты, сынок. Там, куда мы едем, будет рай против этого.

На пятый день, утром, мы прибыли. Нас никто не встречал.

Телеграмма не дошла или ещё что?

Мама знала город с детства. Пошли на трамвай. Скарб поместился в руках. От нужной остановки шли недолго. Среди одноэтажных домов нашли нужный, подошли к воротам, постучали. Никто не вышел. Толкнули калитку — не заперта. Зашли во двор. Никого нет.

— Постойте, дети, зайду в дом.

Дом был небольшой, побелённый. Дворик опрятно обустроен и прибран. Лавочек не было. Стояли минут десять, прежде чем появились мама и за ней высокий молодой мужчина с помятым лицом.

— Саша, это мои дети. Дети, это ваш дядя Саша, мой брат.

— Большие какие? Сколько же мы не виделись, а, Маша? — Он взял два чемодана, вошёл в дверь дома. Мы последовали за ним. — Извиняюсь, выпил вчера, будильник поставил пораньше. Уснул и не услышал, как он звонил.

В доме было две комнаты и небольшая кухонька.

— Выбирай, Маша, любую, мне всё равно. В одной — вы, в другой я. Дом твой, как и мой. Поживём пока, мне веселее будет.

— Смотрю, братик, ты не очень-то скучаешь. Напился, проспал, не встретил.

— Вчера причина была, заплатили за работу. Барыгам тут печку клал, дым пустил… Сама понимаешь… Пойду досплю.

В комнате стояла кровать, диван, шкаф. На стене висело зеркало, на потолке простая лампочка.

— Таня, ты спишь на кровати, я на диванчике. Тебе, Гена, сегодня купим раскладушку.

В тот же день уютно обустроились. Жить можно. К вечеру на кухне мама готовила ужин. Вкусно пахло.

— Пойдёмте есть, дети, Саша.

Проспавший весь день, дядя Саша вышел из комнаты:

— Вы садитесь, я сейчас сбегаю в магазин. Надо же отметить приезд по-человечески.

— Зачем, не надо, кто пить будет: я да ты? При детях? Нет, уволь, я без тебя не пила и с тобой не буду. Садись.

Тот вышел. Пришёл быстро с бутылкой водки. Мы ещё сидели за столом. Сел рядом со мной, напротив мамы. С полочки взял две рюмки, открыл бутылку, налил в обе до краёв:

— Не обижай, сестрёнка, давно не виделись, выпей. Уснёшь, отдохнёшь.

— Нет, Саша, я сказала. Завтра в школу с детьми идти, записывать, работу найти. И тебе бы не надо было.

— Ну как хочешь, а я выпью за встречу, за тебя, за детей. — Он выпил, утёрся рукавом.

— Закусывай.

— Давай, всё подряд съем. Давно варёного не ел.

Мы допили чай, ушли в свою комнату обживать новую жилую площадь. Конечно, тесно после Кабырзы, но это на какое-то время. За дверью был слышен разговор мамы и дяди Саши.

— На сколько, Маша, вы приехали?

— В дом или Алма-Ату?

— И то, и другое. Я тут жениться собрался. Есть одна, комнату снимает. Из деревни, местная, на кондитерской фабрике работает. Уехала домой на неделю. Как приедет — поженимся.

— Не знаю, надолго ли приехали в Алма-Ату. Бог его знает. У тебя, будешь пить, не задержусь. В отца пошёл? Тот до старости, до самой смерти рюмку не забывал. Он хоть по малой рюмочке перед едой. А ты что? Только принёс бутылку и тут же выпил. Мой отец хоть и умер рано, но в рот не брал зелье проклятое. Мама вышла потом замуж второй раз за отчима, твоего отца. Немного пил. Потом разошёлся. Мама боролась с его пьянством, да так и умерла. — Перекрестилась. — Пусть земля ей будет пухом. Кончай, Саша, говорю тебе. Хорошим это не кончится.

— Маша, ну что ты, на самом деле? Вы приехали, на радость выпил. Пойдём спать.

Утро было солнечным, тёплым. Собрались в школу. Вышли из ворот, повернули в сторону гор. Горы заслоняли половину неба. Казались такими близкими — протяни руку, и дотронешься. Весь путь до школы не смотрел на дорогу — только на горы. Странно, сколько мы прошли, горы ближе не стали. Впечатление от их близости оказалось обманчиво.

Директором школы была пожилая женщина.

— Елизавета Афанасьевна, это вы? Ещё работаете?

— Постой, постой, да ты же Машенька…

— Кулагина.

— Кулагина, да. Какой дамой стала! А это кто? Вижу, детки. Ну садитесь, располагайтесь поудобнее. Водички хотите? — Мы отказались. — Рассказывай, как живёшь. Кто по профессии? Как семья?

— У меня как у всех. Как ушла во время войны после девятого класса, окончила курсы радисток, на войну послали. Выучилась на техника-метеоролога, десятилетку окончила. Замужем. Муж пока на старой работе. Уехать нельзя, ждёт замену. Он начальник метеостанции в Сибири. Вот детки. Вчера приехали, сразу в школу записываться. К вам, в свою школу. Дом мой рядом. С братом будем жить.

— Прекрасно.

— Старшая, Татьяна, пойдёт в десятый класс. Хотелось после школы — в институт. Гена в восьмой класс пойдёт.

— Давай, Машенька, документы, посмотрю… Девочка неплохо учится. Повезло ей. Пертурбацию правительство затеяло. Этот год десятый класс — последний. Потом будет одиннадцатилетка. Программы у девятого, восьмого, седьмого уже с прошлого года другие. С мальчиком твоим что делать, в голову не возьму. В восьмой отправить — не будет успевать, потому как вас учили в деревне, я смотрю, по старой программе. Мы своих учим по новой… Даже не знаю. Наверное, в седьмой придётся идти.

— Но ведь это год потеряем.

— Машенька, я-то не виновата. У них в Москве спрашивай. И вашим деревенским всыпать надо. Два года, как программы по всей стране изменили, а они по старым детей учат. Безобразие.

— Что же делать, Елизавета Афанасьевна? Как скажете, так и будет.

— Не буду спешить. Завтра схожу в гороно, посоветуюсь.

Мы с сестрой сидели у стенки на жёстких стульях директорского кабинета, никуда не вмешиваясь, слушали взрослый разговор.

— Рада, рада, Машенька, тебя видеть. Ты стала такая красивая, в пору картины с тебя писать. Заходи послезавтра. Всё, что смогу, для тебя сделаю.

Вечером Шурик опять пил водку, мама его критиковала.

Мы с Таней начали осваиваться вокруг дома. Сходили на реку Алматинку. Оказалось, это и не река вовсе, в нашем понимании, а пересохший ручей, заваленный крупными камнями. Попытались дойти до гор. Прошли в их направлении несколько километров, но они ближе не стали. Скоро поняли оптический обман, вернулись домой. Мама ходила искать работу в Республиканский гидрометцентр. Приняли.

На третий день снова пошли в школу. Директор поприветствовала нас:

— Машенька, с дочкой ты поняла, мы её записали в десятый класс «Б». С сыном получается хуже, идти он должен в седьмой класс.

— Но…

— Не беспокойся, мы попробуем в первой четверти в индивидуальном порядке, экстерном пройти необходимое и принять зачёт. Справится — переведём в восьмой. Договорились?

— Если не сдаст зачёты?

— Не будем о грустном…

Мама долго и действительно грустно смотрела на меня, думала, как быть. Прикидывала варианты.

— Давайте так, Елизавета Афанасьевна, ни вам, ни учителям, Гене забивать лишним голову. Пусть учится в седьмом, как все. Восьмой закончит, там посмотрим. Ещё и выгадаем время.

— Правильно, Машенька, ты всегда умницей была, хорошо училась, рисовала, пела, в художественной самодеятельности занималась… Не война, была бы большим человеком: артисткой в Москве или учёной. Мало, мало теперь таких талантов. Жаль, не получилось. Не получилось у самой — деток выучи. Пусть наверстают.

— Мы пойдём? Спасибо вам.

— За что же спасибо? Я ничего не сделала такого. За деток не беспокойся. В школе посмотрим за ними. Никто пальцем не тронет.

— До свидания. — Мы цепочкой вышли из кабинета. — Видишь, сынок, как нас подвела Кабырзинская школа. Шайтанов — он и есть Шайтанов. Напишу отцу, пусть переговорит в районо, другие дети чтобы не попали, как мы.

Мы пришли домой, Шурик на кухне сидел за столом. На столе стояла недопитая бутылка водки. Был противный запах спирта. На улице жара.

— Саша, ты опять? — Мама взяла со стола бутылку.

Мы зашли в свою комнату.

— Поставь.

— Нет, пить ты больше не будешь. Детей постесняйся. Который день пьёшь?

— Поставь, я сказал, — он повысил голос.

Мама поставила бутылку назад:

— Мне говорили соседи, что ты не просыхаешь. Не верила, а зря. Как так можно? Значит, можно, они правы. Завтра поеду к своей подруге, Зинке, у неё свой дом. Живёт одна с матерью, сдаёт в аренду одну комнату. Видеть тебя пьяного не могу. — Вышла из дома, села на дворе на табуретку и заплакала.

Мы затихли.

— Ну, Маша, ну не надо так. Захочу и брошу. Эту вот допью, раз уж стоит на столе, и всё. Больше ни рюмки, вот увидишь. — Допил бутылку и ушёл спать.

Конец ознакомительного фрагмента.