О природе сакрального. К истокам духовного опыта

Григорий Луговский, 2015

Обращаясь к истокам идеи сакрального, обнаружим, что она далеко не позитивна. Архаические традиции понимали сакральное двояко: как благое, так и опасное; как носитель силы творения и изобилия, так и чреватое смертью, или разрушением. Из этой амбивалентности вытекало, что общение с сакральным требует специфической практики и может быть поручено лишь специалистам. Религиозные институты всегда служили орудиями, упорядочивающими связь общества с сакральным.

Сакральное в языке

Список понятий, связанных с идеей сакрального, достаточно велик. Хотя не каждая традиция (язык) имела особый специальный термин для обозначения сакрального: оно могло размываться/теряться в целом наборе слов, обозначающих в своей совокупности то, что мы именуем, вслед за латинянами, сакральным. Архаические традиции и языки не обладали уровнем абстрактности, присущим нашей речи, поэтому не стоит в каждой из традиций искать прямой аналог привычного нам термина «сакральное», который представлен обычно целым спектром слов, указывающих на различные аспекты данного явления¹². По словам Э. Бенвениста «многие из наиболее древних языков обладают двойным, но особым для каждого языка выражением, двумя терминами, выражающими двойной аспект «священного в греческом — Ieros и ayios, в латыни — sacer и sanctus, в авестийском — spanta и yaozdata»¹³.

Анализируя данные разных языков, часто генетически очень отдаленных, можно установить, что сакральное обычно связывается с набором понятий со следующими значениями:

1. Божественное, благое, позитивное, светлое

2. Опасное, запретное, закрытое, скрытое, тайное, отдельное

3. Жертвенное, посвященное (богам)

4. Сила, сильное, власть, закон, порядок, древнее, начальное

5. Творение, творчество, рождающее, изобильное, богатое.

Часто в словах, связанных с идеей сакрального, актуализируется не одно, а несколько значений из приведенных рядов понятий. Рассмотрим это на примерах.

1. Некоторые исследователи заостряют внимание именно на этом аспекте сакрального — «благое, позитивное, божественное». Однако такая интерпретация сакрального принадлежит достаточно поздним взглядам, порожденным, как правило, единобожием. Славянское «бог» связано с санскритским bhaga — «одаряющий, наделяющий», в свою очередь происходящему от bhagas — «достояние», «счастье». Как видим, в индийском варианте этот корень тоже связан с идеей богатства, блага. С другой стороны, понятие «благо», «благодать» связано с «блаженный» — наделенный божественной благодатью, но и «безумный», «юродивый», а также с «блажь» — глупость, странность¹⁴.

2. В латинском sacer актуализирован «двойственный характер «священного» — это и посвященное богам, и отмеченное неистребимой запятнанностью, величественное и проклятое, достойное почитание и вызывающее ужас»¹⁵. По словам Э. Бенвениста, sacer связано с принесением жертв, «чтобы сделать животное «священным», необходимо его изъять из мира живых, нужно, чтобы оно перешло порог, разделяющий два мира, — в этом цель умерщвления. Отсюда столь глубокое для нас значение термина sacerdos, восходящего к sacro-dhot-s и образованного от корня dhe «делать, ставить», откуда «делать эффективным, исполнять» (ср. facio). Sacerdos есть действующее лицо в sacrificium — тот, кто облечен властью, разрешающей sacrificare «приносить жертву»¹⁶. Возможно, латинское «sacer» можно сблизить с протоиндоевропейским корнем «сек», сохранившем в русском языке свое значение в таких словах как «отсекать» — отделять, отрезать часть от целого, «сечь» — бить, пороть, резать, разделять, «сечение» — разрез. Ср. с имеющими латинское происхождение «секция», «сектор» (но русское «отсек», «сусека», имеющие сходный смысл). С другой стороны, латинское Sacer может быть связано с «сокровенным», «скрытым»: франц. secret — тайна, секрет от латинского secretum — тайна, секрет, от secretus — тайный, скрытый, сокровенный, от secernere — отделять, уводить, от cernere — различать. Как видим, один и тот же термин, обозначающий в латинском сакральное, указывает одновременно на сокрытие и на отделение, отсечение. Инструментом рассечения во многих случаях выступал священный топор; ср. «секира», укр. «сокира» — топор. В эгейской культуре известен в качестве священного символа двойной топор — лабрис; он же — символ Лабиринта — священного сооружения, известного по мифу о Минотавре¹⁷. Латинское название храма templum «пространство; святилище» предположительно восходит к праиндоевр. tem «отрезать» или temp «растягивать» (отсюда и «tempus» — время; вероятно как то, что имеет свойство непрерывно растягиваться, тянуться; время — один из основных модусов сакрального). То же значение актуализировано в греческом «теменос» — храм. «В узком смысле слова «теменос» — это район храма. В слове «теменос» корень «тем» — «резать». Впрочем, такой же корень имеет латинское слово «templum» (храм)»¹⁸.

Как известно, «царь» в индоевропейских традициях (и некоторых других; множество примеров этому можно найти у Дж. Фрэзера в «Золотой ветви») первоначально был священной фигурой, то есть прежде всего верховным жрецом, олицетворявшим благодать своего общества. Поэтому заслуживает внимания факт, что название царя в индоевропейских языках (лат. rex, инд. Raja, ирландск. rí) означало «проводящий пограничные линии прямыми чертами»¹⁹.

На такое качество сакрального как «отдельность, отделенность», указывают и религиозные мыслители: «когда вслед за Таинствами мы именуем святым многое другое, то имеем в виду именно особливость, отрезанность от мира, от повседневного, от житейского, от обычного — того, что называем святым… Святой — это прежде всего „не“. Этому „не“ в понятии святости соответствует и самое производство еврейского слова „кодеш“ (святой) или „кадош“ (святыня). Глагольный корень „кдш“ сближают с корнем „хдш“, так что обоим приписывают значение „инобытия“. Первый — в противоположность тому, что обычно, второй же — в противоположность тому, что было»²⁰.

3. Идею жертвы можно считать ключевой в корпусе явлений, связанных с сакральным. «Священное» неразрывно связано с «посвящением» — актом принесения в жертву человека, либо специально подготовленного животного, символизирующего послание общества источнику нуминозного опыта. Замена целого частью — суть «симпатической магии» и тропа метонимия; вспомним «козла отпущения» и греческую трагедию как «песнь козла». Здесь жертва выступает менее ценной частью социального — козел (как домашний скот) вместо героя. Не исключено, что в этой же связи сатана и черти представляются козлинообразными, это свидетельство инверсии религиозных взглядов, совершившейся при переходе к христианству. По словам К. Хюбнера, «посвятить» нельзя понимать иносказательно, речь всегда идет о жертве, «что под этим подразумевается, показывает происхождение немецкого слова „weichen“ (посвящать), которое происходит от „weich“ (мягкий), и это значит „святой“. „Weich“, по-средневерхненемецкому wich, по староверхненемецкому wih, по-готски weichs, связано с латинским словом victima (жертвенное животное) и характеризуется тем самым „посвященное к жертве“, и значит наполненное божественным существом. Но такое наполнение имеет всегда специфическую силу излучения»²¹.

О том, что жертва и жрец не всегда и не обязательно должны быть разделены, мы поговорим в главе «Человек священнодействующий». Жертва есть послание, объект/субъект (следует подчеркнуть, что там, где речь идет о сакральном, отсутствует деление на субъект и объект. Собственно, само такое деление — изобретение рационалистического мышления, которое и знаменует начало десакрализации) обмена с сакральным миром. Но и сам этот сакральный мир является результатом некогда свершившегося мифического первособытия, как правило, связанного с жертвоприношением (обычно разрыванием, расчленением) первосущества. Заметим, что первособытие есть акт разъединения частей первосущества, что символизирует внесение порядка в первичный хаос; анализ как космический принцип упорядочивания — в противовес хаотическому принципу синтеза. Таким образом, весь мир во всей его полноте представляется результатом жертвования, все элементы мира — как части жертвенного существа, а смысл жизни общества сводится к необходимости поддерживать и укреплять космическое равновесие через принесение жертв. Можно понимать это в социологическом дюркгеймовском ключе: чтобы общество состоялось, оно должно регулярно жертвовать частью себя, укрепляя тем общий дух, составляющий саму суть социального²². Парадокс данной интерпретации в том, что жертва — не профанное (то есть индивидуальное начало), но тоже сакральное; для поддержания мирового порядка следует жертвовать лучшим, достойнейшим. «Жертвенный пир порождает в участниках «божественное укрепление», — пишет В. Гронбех. — Трапеза перед лицом бога распространяет в народе счастье, благодать радость. Ее сила исходит от жертвенного животного, священное мясо которого поедается только тогда, когда боги находятся среди людей». Таким образом, мифический жертвенный пир является таким же причастием божеству, как и христианская евхаристия…»²³ Поскольку еще один важный смысл сакрального — «целый, полный», то представляется, что мир без жертвы приобретает ущербность, а ритуалы жертвования призваны придать бытию ускользающую полноту, восстановить равновесие, устранив перекос в сторону профанной, обыденной жизни. Каждый акт жертвования является не просто повторением первособытия, но и схемой, демонстрирующей обществу алгоритм появления всего нового в «мире сем» — через разъятие существующего, выступающего метафорой хаоса. Таким образом, космос без жертв превращаться в хаос, а жертва обновляет упорядоченный мир.

4. Сила есть то, что производит власть, а власть устанавливает порядок. И сакральное, как сила, устанавливающая свою власть и порядок, тесно связано с этими понятиями. Поскольку эта власть тянется «от века», то есть изначальна, сакральное также может означать «первичное», «древнее». Именно таков смысл греческого «архе», которое как «древность» (актуализировано в таком слове как «археология»), так и «власть» (в словах «анархия», «монархия» и др.). По мнению К. Хюбнера, «архе — это история происхождения. Когда-то некое нуминозное существо впервые совершило определенное действие, и с тех пор это событие идентично повторяется»²⁴. Для архаического человека законы природы и установления общества имели единый источник — в священном. «Архе является единственным в своем роде событием, которое постоянно и неизменно повторяется. Законы же природы и правила — нечто общее. Таким образом, можно сказать, что начало — это нечто конкретное, а закон природы и правило, поскольку они оторваны от чего-то индивидуального, — нечто абстрактное. Мифические мышление объединяет здесь общее с особым»²⁵. Архе есть первособытие, изменившее мир и внесшее в него новый порядок до той поры, пока очередное вторжение архе не изменит его.

«Нieros имеет индоевропейскую этимологию, которая приписывает ему значение, не отраженное даже в словоупотреблении. Решающую роль в этом играет санскрит. Hieros (hiaros) (эолийская форма) фонетически соответствует ведийскому isirah, и качество этого сопоставления таково, что, несмотря на семантические трудности, его никогда не оспаривали. Ведийское прилагательное isirah выражает качество, определяющее некоторых божеств и мифических персонажей, а также ряд религиозных понятий. Перевод колеблется, но так или иначе связан с понятием «силы», «живости»²⁶.

Славянское «святое» является положительной светлой силой, которой обычно обладают светила, огонь и боги (распространенный у индоевропейцев корень-наименование богов «дева», «тео» связан с днем, светлой частью времени, но он звучит также в слове «давать»), «санскр. çvi — „блестеть, сиять“; в Ведах usa açvait — „заря засияла“; çvit — „быть белым“; зендск. çpi вместо çvi — „очищать“, откуда с суффиксом nta произошло çpenta — „святой“; санскр. форма этого слова была бы çvinta или çvênta: т. о., святой значит собственно сияющий или очищающий»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

К. Хюбнер приводит целый набор древнегреческих понятий, которые выражали различные аспекты сакрального. «Для человека мифической эпохи всюду обнаруживает себя игра неодолимости и мощи, крейтон (Kreitton), он всюду ощущал себя ареной нуминозного действия и бытия. Он даже способен мыслить себя как тейон (Theion), как исполненное богом существо» (К. Хюбнер. Истина мифа — М.,1994, с. 116). «Лишенный святости, aphretor, athemistos anestio, — это человек без рода, без закона, без очага; именно в такой последовательности стоят данные слова, образуя как бы устойчивую формулу. Не иметь рода значит быть лишенным нуминозного Kydos и Olbos, в которых содержится даваемая богами идентичность рода, то есть вообще не иметь собственного лица» (там же, с.109). «В тесной связи с кидосом, тиме, Euchos и Kleos находится олбос (Olbos). Подспудно олбос означает богатство, благополучие, счастье» (там же, стр. 107). Замечу, что это еще не все проявления сакрального у греков. Другие народы имели также свои представления о многообразии сакрального опыта. У Э. Бенвениста также приводится множество терминов, использовавшихся разными индоевропейскими традициями для описания проявлений сакрального.

13

Э. Бенвенист. Словарь индоевропейских социальных терминов, М., 1995, с. 358

14

Есть соблазн найти связь между славянским «благо», «блажь» и ведическим «Брахман». Имеются такие формы как «рахманы» — блажины, «рахманный» — ласковый, добрый, но «балахманный» — глупый, безумный, странный. Тему юродства и «священного безумия» мы рассмотрим в главе «Человек священнодействующий»

15

Э. Бенвенист, с. 348

16

Э. Бенвенист, там же

17

Культ лабриса отмечен также в Малой Азии и на Ближнем Востоке уже во 2 тыс. до н. э. Изображения лабриса встречаются на монетах из Лидии и Карии. Лабрис был символом хеттского бога грозы Тешшуба (у тех же хеттов находим истоки еще одного сакрального символа с дуальной природой — двуглавого орла). В Хеттском царстве существовало имя собственное и одновременно титул царей Лабарна, или Табарна. Табарна/Лабарна приводит нас к возможному родству терминов «лабрис» и «топор». Отметим, что идея лабиринта тоже связана с жертвоприношением (их объектом по мифу выступал Минотавр) и сокрытием, секретом (блуждание по лабиринту символизирует закрытость, недоступность); в эпосе осетин злой нарт Сырдон скрывался в подземном лабиринте. Согласно энциклопедии «Мифы народов мира», богиня смерти у вемале (Восточная Индонезия) «осудила людей, заставив их пройти к ней сквозь девятиступенчатый спиралевидный лабиринт, символизирующий у многих народов смерть»).

18

К. Хюбнер. Истина мифа — М.,1994, с. 144

19

М. Попович. Мировоззрение древних славян. — Киев, 1985, с. 22

20

П. Флоренский. Цит. По А. И. Осипов. Святые как знак исполнения Божия обетования человеку

21

К. Хюбнер, С. 106

22

«Жертвоприношение защищает… коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему самому посторонних…. Существует общий знаменатель жертвенной эффективности — тем более явный и решающий, чем более живым остается этот институт. Знаменатель этот — внутреннее насилие: жертвоприношение пытается устранить раздоры, соперничество, зависть, ссоры между собратьями, восстанавливает в коллективе гармонию, усиливает социальное единство» (Р. Жирар. Насилие и священное. — М., 2000, с. 15).

23

К. Хюбнер. с. 174

24

К. Хюбнер. с. 122

25

К. Хюбнер, с. 126

26

Э. Бенвенист, указ. соч., стр. 349