Дом преподавателей, или Бегство из рая. Часть 1

Гриша Поцелуйчиков (2024)

Данная книга — увлекательный роман, посвященный непростому детству и юности московского мальчика, жившего в 1950-60-е годы в известном Доме преподавателей МГУ на Ломоносовском проспекте. Построенный на личных воспоминаниях, он приобретает особую ценность. Это не просто пересказ событий, но и их осмысление автором через призму времени и жизненного опыта. Авторский комментарий, сопровождающий описание детских увлечений, школьных трагедий, дворовых игр и войн, каникул в Прибалтике, на Украине, и в русской деревне, первой любви, дружбы и предательства, позволяет читателю стать свидетелем этих событий, понять переживания героя и его эволюцию. Все события происходят на фоне жизни Дома преподавателей МГУ своего рода микрокосма, со своей особой социальной и интеллектуальной спецификой. Это правдивый, искренний, полный юмора и светлой грусти рассказ о взрослении, который просто не может оставить равнодушным.

Уют

Квартира, в которой я рос, была очень неуютной. Кабинет отца (площадью 12 м²) был забит книжными шкафами, в углу у двери стояла никелированная кровать и старозаветная тумбочка. В этом углу жила мать отца — Александра Ивановна. В тумбочке хранилось все ее имущество: замасленное Евангелие, маленькая бумажная икона, несколько фотографий, документы в старой сумочке, железная кружка, из которой она пила чай, блюдце, сахарница с кусковым сахаром и щипчиками и всякие бытовые мелочи. Вместо люстры висел абажур с синенькими цветочками, на окнах — белые шторы с синей вышивкой, а стены были оклеены желтыми обоями. На улицу выходила лоджия, проход к которой загораживал двухтумбовый рабочий письменный стол отца, купленный к переезду. Лоджия была пустая, с полочками по бокам и с удобным креслом, сидя в котором я сначала перелистал, а потом прочитал большую часть книг из нашей детской библиотеки. Под окнами была школа, до восьми лет — как вызов, как неведомое и обязательное будущее, а после восьми — как символ навязанной жизни, с которой поделать ничего нельзя, и вся надежда только на субботний день, когда влияние этого символа ослаблялось ровно на сутки.

До получения квартиры мои родители десять лет прожили в общежитии и поэтому обстановкой не обзавелись. Большая комната (23 м²) с эркером, помимо книжных шкафов, была заставлена бестолковой мебелью, а слева от двери стоял круглый обеденный стол. На окнах висели гипюровые креповые шторы, на полу лежал разрезанный пополам большой ковер, а посередине комнаты висел оранжевый абажур.

Я спал на темно-зеленом диване в большой комнате. Через комнату — родители, и рядом — брат на раскладушке. Просыпался раньше всех. Вставать мне не разрешали, чтобы никого не будить. И я начинал рассматривать рисунки на обоях. Чудесным образом эти рисунки начинали преображаться и превращаться в картинки, фигурки, в целые сценки. То чертик с рожками, то чье-то копыто, а вот — чудо-юдо, а вот — огромная рыба, а вот — смешной человечек. Я вставал на колени на диване и начинал водить по воображаемым картинкам пальцем. Очень хотелось обвести их карандашом. До сих пор вспоминаю те обои и картинки: страшную морду — то ли черта, то ли кабана, на которую я старался поменьше смотреть, и дельфина, который проплывал прямо над спинкой дивана и успокаивал меня во время болезни.

Чтобы выскользнуть во двор — нужно нажать кнопку английского замка, ее я отодвину, но сам замок — очень тугой². Можно, конечно, попытаться открыть замок, но будет грохот — придется тащить стул из комнаты. Нет, родители будут ругаться. И я опять отправлялся в путешествие по обоям.

Первой вставала мама, потом — брат, а я уносился во двор до завтрака.

Уже в школе, если я учился во вторую смену, мама будила меня перед уходом. Всегда одним и тем же утренним приветствием: «Вставайте, граф! Рассвет уже полощется!»

И я, если просыпался в хорошем настроении, отвечал:

И граф встает. Ладонью бьет будильник,

Берет гантели, смотрит на дома

И безнадежно лезет в холодильник,

А там зима, пустынная зима³.

Мама, уже в дверях, вкратце разъясняла, что я смогу найти в холодильнике. И далее иронически прокомментировав гантели, уходила.

Надо сказать, что граф имел и иное измерение, превратившись чуть ли не в главную детскую тайну. Рассказ моей второй бабушки о своем деде, царском генерале, показался мне недостаточно полновесным. И один точно известный генерал обернулся в тринадцать поколений генералов! Я не слишком хорошо знал, что такое поколения, но звучало очень красиво. Только избранные во дворе были допущены к этой тайне, и один из них, мой сосед Чан, в ответ признался, что он из рода армянских князей. Я подумал и решил, что мои генералы, как минимум, должны были заслужить графский титул. Так я стал графом и потомком череды царских генералов. В присутствии других ребят мы с соседом заговорщицки переглядывались и тихо произносили наш пароль: князь… — граф…

Если мое и Чана аристократическое происхождение было чистой выдумкой, то с нашим третьим другом — Анваром все было совсем не так просто. После появления заметки в газете «Неделя» мы узнали, что он — настоящий потомок хивинских ханов. Репортаж был посвящен его маме — хивинской принцессе. В те годы я страдал от сильнейших головных болей. Когда было уж совсем невмоготу, я приходил к Анвару. Его мама усаживала меня в кресло и начинала массировать виски. Боль уходила через несколько минут. После появления статьи я понял, что сказочные истории про нежность принцесс и «горошину» — никакая не выдумка. Не массаж, а невероятно нежные пальцы мамы Анвара как по волшебству излечивали мою головную боль.

При всяком удобном случае я сбегал из большой комнаты в кабинет — или в бабушкину постель, или на раскладушку. Здесь было спокойнее и лучше спалось. Но однажды ночью моя эмиграция кончилась раз и навсегда. После довольно длительного перерыва я решил переночевать в кабинете. Спал я на раскладушке, разложенной посреди комнаты, и вдруг проснулся с ощущением тревоги и страха. Я приподнялся на локте, оглянулся и не поверил своим глазам. Верх моей подушки был покрыт темной массой. При свете, падавшем от балконной двери, я увидел, что эта масса шевелится. Моя подушка и вся постель были полны клопов. Их были сотни.

Испугался я не сразу, а потом, через несколько часов, но эта картинка врезалась в память на всю жизнь. Мы долго гадали, почему бабушка не чувствовала клопов. Не знаю, она была уже довольно старенькая.

Когда мастер делал на заказ книжные шкафы для кабинета, он прибил их намертво к стенке. И вот под этими шкафами расселились в неисчислимом количестве клопы. Шкафы пришлось отдирать от стен с мясом, а в доме на многие годы поселился запах карандаша от клопов, которым промазывали задние стенки мебели, ковры, кровати и плинтусы. Правда, это не очень помогало. Мама часто жаловалась: «Сколько лет живу с Андреевыми, столько мучаюсь с клопами!»

Кроме клопов, в доме водились мыши. В основном, они обитали на кухне, где был мусоропровод. Из-за мышей у меня один раз произошел тяжелый конфликт с бабушкой, с которой вообще были непростые отношения. Я сидел в комнате, когда услышал шум из кухни. Я выскочил в коридор и остолбенел. Моя бабушка, сухонькая и маленькая женщина, подняв над головой здоровенную книгу, носилась по кухне. Она была столь увлечена, что не заметила меня, внезапно запустила книгу куда-то под стол, издав при этом торжествующий крик. Затем опустилась на корточки рядом с поверженной мышью. Но повержена была не только мышь, немедленно брошенная в мусоропровод. За завтраком я листал том по истории из обожаемой мной «Детской энциклопедии» желтого цвета. Видимо, я оставил его на кухне. И именно этот том превратился в орудие убийства, при этом сам немало пострадав, поскольку у него покоробилась обложка.

Третью комнату нашей квартиры, примыкающую к кухне, занимали соседи. Сначала там жил доцент Неустроев с 70-летней мамой, а потом поселились другие соседи, у которых была та же фамилия, что и у маминого отца — Волковы. Они были тихие, отец с дочерью, жили в основном на даче, а в субботу или в воскресенье днем приезжали мыться в ванной. После их отъезда отец наливал полную ванну воды и бросал туда хлорку. Ванна сначала долго мокла, и только ближе к вечеру мы по очереди отправлялись купаться. А запах хлорки повисал в воздухе на несколько часов.

На кухне стояли светло-желтые шкафы, наш и соседский, газовая плита и при ней столик.

Между кабинетом и большой комнатой был довольно большой холл, где мы с братом играли в хоккей (клюшками и теннисным мячиком) и в футбол.

Я очень хорошо помню с самого раннего детства, что у дома не было своего запаха. Запах был в квартирах — пахло едой, собаками, самими людьми, но в подъезде этот запах куда-то исчезал, и там царствовала неприятная стерильность. Лишь от лифта пахло смазкой и тоже хлоркой, с которой уборщица мыла подъезд. Правда, и от квартир пахло не всегда приятно, от некоторых шел явственный враждебный запах, а иногда запах был тяжелый, больной.

Моя вторая бабушка, мамина мама, жила в Ярославле, и я довольно часто у нее гостил. В ее доме, в подъезде, было два главных запаха. Там пахло кошками и водой. Это особый запах воды в провинции, запах железа. От этой воды образовывались оранжево-желтые полосы в туалете и ванной. А вот в комнате у бабушки пахло хорошо — книгами, пылью, чем-то съестным и свежезаваренным чаем.

Но самый вкусный запах моего детства — запах барака. Моя тетка по отцу, его старшая сестра, жила в бараке, который располагался где-то в районе современной гостиницы «Космос» на ВДНХ, может быть, прямо на этом самом месте. 7 ноября мы приезжали всем семейством к тетке в гости. По улицам были развешены кумачовые транспаранты, и в осеннем, часто уже подмороженном, воздухе, разливалась особая строгость и чистота. В эти минуты город, забывая о себе, становился красивее и служил иной идее, более высокой, чем он сам.

Барак, где жила тетка, был деревянный, двухэтажный, и в нем проживало полно народу. Уже на улице, за добрый десяток метров до барака, нас начинала овевать целая смесь запахов со все подавляющим запахом пирогов с капустой, мясом, яйцами, луком, рисом, вареньем! Весь барак пек пироги. Когда же мы переступали порог дома, примешивались более тонкие запахи — теста, чеснока для холодца и уже собственно самого дома, вымытых деревянных полов. Мы входили в комнату, и тетка наливала детям чайный гриб из большой банки, стоявшей под марлей на окне с короткими занавесками. А потом, получив по порции пирога, мы начинали носиться по всем лестницам с соседскими мальчишками, перебегая из комнаты в комнату и прося добавки. А взрослые рассаживались за столы и поднимали первые тосты.

Примечания

2

Это еще ничего! Одна знакомая рассказывала, что ей надо было открыть пять крючков, чтобы выйти рано утром на улицу. А она до них не дотягивалась.

3

Стихотворение Ю. Визбора.