Первенцы

Дарья Чернышова (2024)

Закончилась затяжная война между Берстонью и Хаггедой, но настал ли мир на пропитанной кровью земле? Судьба юной госпожи Итки кажется предрешенной — ей отведена определенная и не особенно значительная роль в грядущем переделе власти. Однако прошлое вдруг напоминает о себе, расшатывая хрупкое равновесие, и перед героиней открываются новые опасные пути. Дороги назад нет: ступая по кровавым следам отцов, детям предстоит исправить чужие ошибки и многому научиться на собственных.

Глава 3. Тройка жезлов

Берстонская земля ожидала дождя. В воздухе, уже не лесном, но еще не пригородном, стоял запах надвигающегося ливня. Ветер услужливо гнал в направлении Бронта тяжелые тучи, скрывая по-летнему жаркое солнце.

Гашек уже вошедшим в привычку движением подтянул плохо сидевшие перчатки. Видимо, по сравнению с Якубом, у него узкая кисть. «Господская», — наверняка пошутила бы Итка, будь она в настроении шутить. Гашек в очередной раз покосился на охотничий лук, спрятанный под неплотно свернутым плащом.

Итка отпустила поводья, чтобы переплести волосы: в дороге она убирала их в пучок из кос, простую прическу, которой ее давным-давно научила Лянка. Думать об убитой прачке стало неприятно, и Гашек тем сильнее удивился, когда Итка назвалась ее именем.

За последние дни случилось чересчур много «удивительного».

Они оба понимали, что именно произошло в лесу после побега от Якуба. Гашек попытался заговорить об этом:

— Когда Сташ появился, я подумал… Мне сперва показалось, что это был медведь.

Итка задумчиво кивнула, но ничего не ответила. Гашек замялся, не зная, как продолжить. Она вдруг отбросила косы на спину и натянула поводья, чтобы лошадь обошла стороной дохлого пса.

— Может, и не показалось. Я не знаю, на что способны… такие люди.

«Такие люди». Итка тоже не решилась сказать: «колдуны».

Еще далекие стены Бронта вырастали на глазах: оттуда навстречу не спеша шла груженая телега. Ближе к городу становилось люднее, а значит, опаснее. Несмотря на достаточное расстояние до повозки, Гашек понизил голос:

— Тот заяц, которого ты хотела подстрелить…

— Был ушами Сташа, — не дала закончить Итка. — Я поняла, когда он потерял меня в зарослях и не услышал, как я сломала ветку. Лисица спасла мне жизнь. И ты тоже. Но больше такого не делай.

Гашек не сразу понял, что она имеет в виду шишки, которыми он от отчаяния начал бросаться в Сташа. В тот момент казалось, другого выхода нет: только умереть. Если не единственным, то хотя бы первым.

Встречная телега скрылась за пригорком.

— Это ты нас спасла, — сказал Гашек, отведя взгляд. — И Якубово добро.

Впереди показалась широкополая шляпа возницы, а затем и он сам. Запряженный в повозку мул бодро шагал, не понукаемый хозяином. Наверное, они направлялись домой.

От этой мысли стало тесно в груди. Возница приветливо улыбнулся Итке; она, получившая строгое воспитание Берты Ольшанской, вежливо кивнула в ответ, но улыбка вышла вымученная.

Когда мерный скрип колес утих, Гашек решил сменить тему.

— Твоей кобыле нужно имя.

Итка, наскоро доплетая волосы, фыркнула:

— Не нужно.

— Мы же должны как-то ее называть.

— «Вороно́й» достаточно, и не зли меня.

— Но у нее есть имя, — настаивал Гашек. — Я просто не помню, чтобы Якуб его называл. Теперь у нее другой хозяин, можно дать новое. Так иногда делают. В Заречье…

Итка так посмотрела на него, что рассказывать, как там в Заречье, расхотелось.

Начал накрапывать дождь. «Поскорее бы попасть за ворота, — подумал Гашек, — под крышу какую-нибудь». Плащ один на двоих, а вымокнешь — чего доброго, сляжешь, и подумают на чуму.

— Будет Вечерницей, — сказал Гашек.

Итка равнодушно пожала плечами. «Не хочет привязываться к этой лошади, — предположил он, — после того, что стало с Вороном». А Гашек служил конюхом. В его прямые обязанности входило не допустить того, что стало с Вороном.

Они подъехали к городским воротам, назвались чужими именами, и внутри невысоких стен Бронта их захлестнул водоворот шума.

Здесь открыто торговали всем, что разрешено, а запрещенное не составляло труда раздобыть, зная нужные место и время. Школяры обеих бронтских академий, торговой и художественной, сновали по нешироким улицам, выделяясь в толпе одинаковыми модными стрижками и форменной одеждой. Те, что победнее, смотрели на прилавки с вожделением, побогаче — с некоторой долей разочарования. Вторых больше интересовала ночная торговля в тихих переулках: незаконно ввезенные в страну ингредиенты для красок или других веществ, обладающих не менее яркими свойствами, готовые порошки с различными воздействиями на неокрепшие умы, выпивка и драгоценности сомнительного происхождения. И, конечно, женщины.

За проституцию никого не преследовали, но особенность профессии обязывала делить территорию вечернего Бронта с контрабандистами и алхимиками. Впрочем, такое соседство всех вполне устраивало.

Гашек об этом знал, потому что несколько раз бывал здесь со Свидой по поручениям господина и, как ни неловко об этом вспоминать, пользовался услугами местных женщин. Управляющий не возражал — делал вид, что ни о чем не подозревает, а у Свиды это означало едва ли не высшую степень одобрения.

Лишь теперь, когда старика не стало, Гашек понял, кого потерял. Трудно заменить мальчишке отца, но Свида старался, и у него получалось.

При мысли об отце перед глазами возникло опухшее лицо Войцеха Ольшанского, доброго дядюшки-убийцы. Гашек зажмурился и отогнал наваждение — ради Итки.

Они найдут Марко Ройду, и он ответит за все.

Солнце уже клонилось к закату, но законная торговля только разгоралась. На улицах стало тесно: в академиях кончились занятия, вернулись с работ городские труженики. На подъезде к рыночной площади пришлось спешиться. Вечерница, похоже, не привыкла к людным местам: металась из стороны в сторону и так тянула поводья, что девушка, даже довольно сильная, как Итка, справлялась с трудом.

— Держи кобылу подальше от моей лавки, дура! — заорал рыжебородый торгаш, потрясывая на удивление маленькими для внушительного роста кулаками.

Гашек уже складывал пальцы в неприличном жесте — перчатка немного мешала, — как вдруг испугался строгого старческого окрика:

— Молодой человек! — Это сказал мужчина в длинном шерстяном одеянии, впитавшем целую смесь запахов, среди которых точно угадывался только один — немытого тела. Старик обращался не к Гашеку, а к лавочнику, привлекая его внимание. — Я хочу купить у вас мешочек серы, но вы кричите и не даете мне об этом сказать.

— Из ушей наковыряй! — рявкнул рыжебородый, еще больше пугая Вечерницу.

Гашек наконец догадался взять поводья из рук Итки и вручил взамен ко всему привычную Красавицу.

— Каков нахал! — возмутился покупатель, погрозив лавочнику пальцем. — Ты не один тут торгуешь снадобьями!

— Эта дура чуть не разнесла мне весь товар!

— Не меняйте тему, молодой человек!

— Хватит! — закричала Итка во всю неожиданную мощь своего голоса. Рыночная площадь на миг затихла. Вечерница вдруг раздула ноздри и унялась: Гашек даже не сразу решился разжать кулак и ослабить поводья, настолько внезапно это случилось. — Я прошу прощения, — слегка поклонившись, обратилась Итка к торговцу. — Мы не хотели нанести ущерб вашей лавке. Позвольте этому человеку сделать покупку. — Она указала на старика. — И пусть ваше дело процветает.

Люди на площади вроде бы вернулись к прерванным разговорам и делам, но продолжали коситься и перешептываться. Меньше всего на свете им сейчас требовалось лишнее внимание, и Гашек потянул Итку за рукав — идем, пока они не опомнились.

— Вы демонстрируете немного… странные манеры, юная госпожа, — вдруг произнес с улыбкой пожилой покупатель, ткнув в Итку желтым пальцем, — но весьма отрадно, что они у вас есть. Если желаете, я могу поделиться мазью, которая успокоит вашу лошадку. Наносить ее нужно вокруг ноздрей, и…

— Не надо, — перебил Гашек, отворачиваясь и подталкивая Итку в спину. — Спасибо, — вспомнил он, уже когда лавка скрылась за головами горожан.

В конце концов, конюшонка Берта Ольшанская не воспитывала.

Перед поворотом на Мясницкую улицу располагалась корчма «Полторы кобылы» — рисунок на вывеске обещал, что здесь можно вкусно поесть и дать отдых лошадям. Любопытные путники часто спрашивали хозяина о происхождении названия, и из года в год история менялась. Гашек слышал две версии: покороче и поинтереснее.

Согласно первой, раньше на месте корчмы находилась еще одна мясная лавка, принадлежащая соседней улице, и самым большим спросом в ней пользовалась колбаса из конины. Другая история, которую Гашек услышал в довольно юном возрасте, произвела на него неизгладимое впечатление. Корчмарь рассказал, что однажды здесь останавливался колдун, которого местный школяр обыграл в «осла и батрака». Колдун так разозлился, что заставил кобылу школяра, мирно жевавшую сено в стойле рядом с его собственной лошадью, идти передними ногами на север, а задними — на юг. Когда бедняжку разорвало пополам, задняя часть ускакала из города, и в стойле осталось всего полторы кобылы.

Несмотря на подобные истории, под ладно сколоченным навесом у корчмы стояла пара хороших коней: кормили и поили их за вполне приемлемую плату. Гашек договорился, чтобы позаботились о Вечернице с Красавицей, и ему даже не пришлось выворачивать второй карман с припрятанными деньгами Якуба. Итка забежала внутрь: дождь уже разошелся, смазав надписи на листке, прикрепленном к доске объявлений. Гашек, впрочем, все равно не умел читать.

В «Полутора кобылах» все оказалось по-старому: чисто и уютно, чувствовалась крепкая хозяйская рука. Итка позвала за стол, на который корчмарь сам поставил две миски с наваристой, ароматной похлебкой: вкусного бульона хотелось уже давно. Они быстро все съели и сразу расплатились монетами Якуба с плохо отчеканенным профилем предыдущего владыки. Корчмарь поморщился, но серебро взял. Гашек вздохнул с облегчением.

— Кроме того, что я отложила на самый крайний случай, денег у нас больше нет, — шепнула Итка, и чувство облегчения сразу ушло.

Один буйный школяр, присвистнув, позвал: «Эй, прелесть, давай-ка сюда!» Остальные посетители обратили внимание на их стол, и стало ясно, что это кричали Итке. Хозяин быстро и действенно унял гостя, напомнив о долге за предыдущий месяц. Гашек стиснул затянутые в перчатки руки в кулаки, а Итка притворилась, будто ничего не слышала.

— Я тебя знаю, — вдруг сказал ей грузный мужчина за соседним столом у окна. — Я узна́ю эти черты, даже если совсем ослепну.

Гашек ничего не понял, но напрягся еще больше. Итка нахмурилась.

— Ты кто такой?

Толстый пьянчуга горько усмехнулся. Шумная компания позади него загоготала, обсуждая последние новости.

— Говорит ли вам, молодежь, о чем-нибудь имя Драгаша из Гроцки?

Гашек не поверил своим ушам. Драгаш из Гроцки — самый известный и самый дорогой живописец, о которых он когда-либо слышал. Его автопортрет украшал стену почета академии искусств уже через год после того, как Драгаш ее окончил: о чем-то таком с упоением рассказывал Свида. В грязном, лохматом человеке с раскрасневшимся лицом оказалось трудно узнать великого художника.

Он с отцовской нежностью и подслеповатым прищуром взглянул на Итку, тяжело вздохнул и указал на скамью напротив себя.

— Идите сюда. Утешьте старика хоть короткой беседой.

Они опасливо посмотрели друг на друга, но пересели к нему. Драгаш перевел тусклый, все время блуждающий взгляд на Гашека.

— Тебя я тоже помню. Светленький был малец, забавный. Я ведь, милая, — снова обратился он к Итке, — заезжал и в Кирту, написав портрет твоей бабки. Какая была женщина… Тогда и подумать никто не мог…

Гашек осмотрелся по сторонам: казалось, никто не обратил внимания на слово «Кирта». Он вполголоса попросил:

— Говорите тише. Мы…

— Я знаю, — перебил художник, — все знают, что там случилось. Но мои бредни давно никто не слушает. Если перестанешь делать такое испуганное лицо, и тебя не будут подслушивать.

В другом углу корчмы, судя по звукам, кто-то проиграл в «осла и батрака». Игроков спешно вывели наружу, несмотря на дождь: драка намечалась серьезная. Итка под шумок спросила:

— Что именно все знают?

— Что там все сожгли, — быстро ответил Драгаш, — включая несколько трупов. Господин и юная госпожа пропали. Некоторые ждут, когда у Тильбе потребуют выкупа за невесту. Видимо, не дождутся.

Гам вскоре улегся, и корчмарь принес всем троим по кружке эля — «чтобы Погорелец Гроцка поменьше болтал и побольше глотал». Гашек выпил залпом.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, милая, но очень рад, что увидел, — сказал художник, жадно глотнув эля. — А дядька?..

Итка, так и не притронувшись к кружке, покачала головой. Драгаш выпил еще.

— Жаль. Я надеялся, он опять просто потерялся.

— Почему он назвал вас Погорельцем? — спросил Гашек, когда корчмарь снова прошел мимо.

Художник небрежно оттолкнул от себя кружку, немного эля вылилось на стол.

— Потому что так меня теперь зовут в академии, — с раздражением и болью ответил Драгаш. — А Бронт быстро подхватывает все, что говорят в академиях. Все мои лучшие картины сгорели, ребята, и началось все со Старой Ольхи. Потом пропадало по несколько в год, пока засухи не кончились. После госпожи Берты… Я заливал горе. Горя становилось больше и больше, и я продолжал его заливать. Вижу теперь плохо, руки трясутся. Нет больше того Драгаша, что писал самые лучшие портреты в стране. Остался Погорелец Гроцка.

Таракан на подоконнике сонно пошевелил усиками — а Гашек подумал сперва, что он мертвый. Итка выдохнула, зажмурилась и сделала большой глоток. Так начинался каждый запой Войцеха Ольшанского.

— Вы приезжали в… замок, — осторожно произнес Гашек, ухватившись за неожиданную мысль, — когда… мой отец был жив. Говорили с ним. Те, кто на нас напал, искали что-то из его вещей. Что вы о нем помните?

Драгаш так сосредоточенно уткнулся взглядом в след от кружки на грязном столе, будто видел там собственные воспоминания. Повеяло холодом и сыростью: дверь корчмы открыли нараспашку, пытаясь вытолкать пьяного батрака.

— Умный был человек, хотя его знаниям не хватало… порядка, — подумав, сказал художник. — Я не видел никаких особенных вещей, но кое-что для него нарисовал. Он даже довольно щедро заплатил, за простой-то набросок углем. Что-то вроде подвески, причем деревянной — он это подчеркнул.

— Что он сделал с рисунком? — насторожился Гашек.

— Сложил вдвое и сунул за пазуху, — пожал плечами Драгаш. — Кто знает, куда он потом его дел. Не уверен, что это было так уж важно, иначе он не стал бы просить меня. Я ведь не только вам об этом рассказывал.

Итка и Гашек переглянулись, а потом почти в один голос спросили:

— Кому еще?

— Паре юношей из академии, которые спорили со мной об особенностях воспроизведения фантазий заказчика на бумаге или холсте. Это был исключительно профессиональный…

— Как звали этих юношей? — перебила Итка.

Драгаш снова пожал плечами.

— Это было до твоего рождения, милая, а многие юноши имеют свойство не задерживаться в стенах академий.

Соседний стол, за которым они сидели до этого, заняли двое в плоских синих шапках с замысловатой вышивкой. Они казались богатыми людьми, и корчмарь засуетился, предугадывая их пожелания. Когда один спросил о чем-то другого, стало очевидно, что это торговцы из Хаггеды. Плавность их языка, напоминающего шелест осенних листьев, сбивала с толку, не давая понять, где заканчивается одно слово и начинается другое.

На мгновение Гашеку показалось, что он услышал в этом шелесте странно выбивающееся, знакомое берстонское имя. Голова зачесалась от мыслей и воспоминаний.

— А отец с кем-нибудь говорил потом, когда вы сделали рисунок? Например, с конюхом? — спросил Гашек, почти наверняка зная, каким будет ответ.

— Точно, с к-конюхом, — икнул Драгаш спустя некоторое время — видимо, копался в памяти. — Я решил прогуляться верхом, и он велел заодно позвать своего слугу. Потом почти сразу ко мне присоединился. Ездили вдоль реки. Красиво там было. А что?

Гашек взглянул на Итку: он узнал, что хотел, пора уходить — к вечеру в заведении становилось слишком людно.

— Если достанете мне уголек и бумагу, — тихонько добавил художник, — я нарисую ту вещь еще раз.

— Мы… — растерянно произнесла Итка: ее, как и Гашека, беспокоила хаггедская речь за соседним столом. — Нам…

— Но не здесь. — Драгаш предупреждающе потряс пальцем. — Раз вам кажется, что искали подвеску, а теперь могут искать вас… Я живу у одной вдовы тут неподалеку, на Кожевенной улице, маленький дом с разбитым окном. Калитка всегда приоткрыта, не перепутаете.

Вставая, он крикнул корчмарю, чтобы тот записал эль на его счет. Хозяин пробормотал что-то себе под нос и склонился за длинной стойкой.

Итка проводила Драгаша глазами и взяла Гашека за рукав.

— Это нам и нужно.

— Что нужно?

— Учетная книга. Нам нужен листок бумаги. На досках объявлений все вымокло.

Гашек нахмурился.

— Может, лучше попросим того старика с рынка? Он выглядел ученым человеком, наверняка умеет читать — вдруг и бумага найдется.

— Как ты собираешься его искать? По запаху?

— Ну… — замялся Гашек. — Я не знаю. У корчмаря же будут вопросы.

— А мы не станем просить разрешения.

Гашек многозначительно обвел глазами корчму, в которой почти не оставалось свободных мест. Итка подвинула к нему кружку, сунув под дно неожиданно появившуюся в ладони монету.

— Отвлеки их, а я раздобуду листок.

И кивнула в сторону стола, где тощий мужичок раскладывал карты для новой партии в «осла и батрака».

Гашек вздохнул. Что поделаешь? Выиграть будет сложно — говорят, все господские ублюдки везучие, но в карты Гашеку никогда не везло. Только переспорить Итку еще сложнее.

Он в пару глотков осушил кружку и поднялся со скамьи. Сделал совсем не испуганное лицо, постарался не думать об Итке, чтобы ее не выдать. Сразу же заприметив его, игрок пригласил присоединиться: видно, победа волновала его больше ценного выигрыша, потому как Гашек едва ли походил на того, кто в состоянии сделать хорошую ставку.

Мужичок широко улыбнулся, приветствуя нового соперника. Получилось не слишком дружелюбно, потому что у него недоставало нескольких передних зубов, а уцелевшие покрывал изжелта-серый налет.

— Здорово, парнишка! Не видел тебя тут раньше.

Гашек неуверенно кивнул и выложил на стол единственную монету. Игрок, тасуя остаток колоды, усмехнулся.

— Да ну их, эти блямбы. Давай лучше на мои сапоги, — предложил он, повернувшись боком и задрав ногу, чтобы продемонстрировать блестящие, высокие голенища. — И на твои перчатки.

Гашек согласился и тут же вспотел: обмен неравноценный, а значит, игрок мог оказаться шулером. Голова звенела от беспокойства об Итке. Оставалось надеяться, что именно сейчас сработает способность Гашека в момент напряженного размышления выглядеть круглым дураком.

Несмотря на опасения, карта шла превосходно: в конце второго хода Гашек оставался в выигрыше. Противник, чье дружелюбное настроение быстро улетучилось, не собирался сдаваться, хотя в глазах собравшихся зрителей у него уже удлинились уши. Корчма по большей части болела за Гашека — то ли из любви к азарту, то ли из жалости. Иные даже решили побиться об заклад. На третьем ходу победа Гашека стала очевидной, и его соперника торжественно провозгласили ослом.

Проигравшего это категорически не устроило. Гашек и думать забыл о том, что ему полагаются сапоги, — настолько устрашающе багровый оттенок приняли щеки человека напротив. Стоило огромных усилий не обернуться: лучше бы Итке уже добраться до учетной книги. Игрок медленно поднялся со скамьи, набрал в грудь воздуха и громогласно заявил:

— Шулер!

На счастье Гашека, «Полторы кобылы» не растерялись.

— Сам ты шулер, на той неделе меня на две монеты обсчитал, сволочь! — крикнул кто-то из ставивших на проигрыш сапожника.

Тот перевел полный злости взгляд на посетителя и покраснел еще сильнее.

— Да дерьма птичьего стоят твои монеты! Фальшивки сраные! — парировал игрок и ткнул пальцем в Гашека. — У тебя вон тоже пес знает что за дрянь вместо серебра! Который это владыка, а? Не припомню я что-то у наших владык таких клювов!

Это пахло уже совсем плохо. Гашек встал, предчувствуя, что сапожник может броситься на него с кулаками. В любом случае после публичного обвинения в нечестной игре и фальшивомонетничестве стоило покинуть корчму как можно скорее.

Хозяин растолкал собравшихся в плотное кольцо посетителей.

— А ну, притихли все! Чтоб я еще раз пустил играть внутри! Брысь отсюда!

Через головы Гашек увидел, как в приоткрывшихся дверях мелькнул рыжий всполох.

В суматохе ссоры, разгоревшейся между сапожником и обманутым покупателем, который именно теперь, после пары-другой кружек эля, решил отстоять свои права, выскользнуть из корчмы оказалось немного проще. За Гашеком увязался подозрительный школяр, но быстро выяснилось, что тот вышел просто по нужде.

Итка уже выводила лошадей.

— Знаешь, куда идти?

— Ты его достала?

— Конечно. Ты перестарался, но все равно помогло. Так куда идти?

— Давай-ка верхом, — предложил Гашек.

Волна шума внутри корчмы приближалась к дверям: кого-то опять пытались оттуда выдворить. Они быстро вскочили в седла и выехали в холодный, неприятный вечерний дождь.

Однако вскоре тучи ушли на восток, и в напоминание о ненастье остались только глубокие лужи. Город уже надел вторую личину: бронтские улицы предлагали удовольствия на любой вкус и почти любой кошелек. За деньгами да ценностями стоило следить внимательно, потому что на одного мирного прохожего приходилось по паре-тройке пройдох.

Свернув на Кожевенную, Итка и Гашек проехали мимо полноватой женщины, на ходу поправляющей платье с большим вырезом на груди. Ее клиент вывалился из-за угла через десяток шагов и, шумно отрыгнув, поплелся в ночь.

Дом, указанный Драгашем, действительно отличался от других: Кожевенная — ухоженная улица, почти без ям, и все строения здесь выглядели прилично. Разбитое окно одноэтажного домика с чердаком невыгодно выделялось среди аккуратных ставней богатых соседей. Из-за трещин на чужаков с опаской поглядывала беременная трехцветная кошка.

Улица притихла, но Гашек все равно огляделся по сторонам, прежде чем спешиться и толкнуть незапертую калитку. Во дворике оказалось на удивление чисто и пусто — возможно, одно проистекало из другого. Итка собиралась постучать, но дверь отворилась сама: кошка выскочила оттуда и сразу же скрылась за оградой. Послышался приятный женский голос, напевающий старинную колыбельную. Выдохнув, Итка перешагнула порог. Гашек пошел за ней следом.

В сенях, укачивая уже спящего младенца, на низенькой скамье сидела немолодая женщина в грязно-сером платье. Это могла быть только вдова. Она подняла на вошедших усталые глаза, очерченные мрачными синяками, и вопрошающе кивнула.

— К Драгашу, — неуверенно шепнула Итка.

Вдова помотала головой и осторожно поправила младенцу пеленку. «Мы не могли ошибиться домом, — пытался сообразить Гашек, — и обогнать Драгаша по пути тоже. Он должен быть уже здесь, если только не… что? Что могло его задержать?»

Вдова снова глянула исподлобья, давая понять, что им лучше уйти. Они так и поступили, но задержались на крыльце, не зная, ждать художника здесь или попытаться найти его в вечернем Бронте.

Красавица беспокойно фыркнула и ударила копытом.

— Что-то тут неладно, — вполголоса произнес Гашек. — В Бронте опасно, Драгаш может не вернуться вообще. Я знаю, куда нам нужно. В Тарду. Отсюда дней пять на север. Далеко, но как-нибудь доберемся.

— Почему туда?

— Он сказал, что из-за того рисунка господин Гельмут вызывал к себе конюха.

— Что не так с конюхом? — не поняла Итка.

— В тот день он спешно уехал, а из Тарды вернулся с братом. Тот заночевал в Кирте и исчез вместе с нашей лучшей лошадью. Думаю, это был гонец.

— Что ты там можешь «думать»? Тебе сколько было, лет шесть?

— Меньше, но я все помню, — мрачно ответил Гашек. — В день отъезда конюха моя мать заболела. А как только отбыл гонец, она умерла.

Итка опустила глаза и тихо извинилась за грубость. Он махнул рукой — дело прошлое; он и сам порой забывал, что у него когда-то была мать.

Она проявляла полное безразличие к тому, что происходило с Гашеком, за исключением дней, когда господин выплачивал ей пособие. Тогда мать могла нежно подозвать его и даже погладить, как коня, который выиграл забег. И все-таки перед смертью она весь день не отпускала руку сына, умоляя остаться, называя его своей радостью. Гашек плакал, обнимал ее за плечи и говорил, что она скоро поправится и они купят сахарные завитки, как в день рождения. Когда она перестала дышать, он пытался напоить ее водой из следа от конского копыта. Потом пришел Свида с замотанным тканью лицом, а Гашека увели в замок. Он помнил, что в пустом доме неприятно пахло.

— Давай подождем, — предложила Итка, прогоняя болезненное воспоминание. — Мне кажется, это важно. То, что он нарисовал. Вдруг мы узнаем эту штуку и…

Она замолчала, ойкнув и зажмурившись, и начала сильно чесать ухо, будто туда забралась мошка. Гашек хотел уже предложить взглянуть самому, как вдруг Итка опустила руку и шепотом спросила:

— Слышишь?

Гашек в недоумении пожал плечами.

— Слышу что?

— Это они, — вздрогнув, ответила она. — Те двое, из Хаггеды. Не слышишь? Идут сюда…

Он, не понимая, о чем речь, выглянул из-за калитки. Улица просматривалась до конца: никого. Гашек собирался переспросить, что Итка имеет в виду, но вовремя взглянул налево, туда, откуда они приехали. Из-за угла показались две коренастых фигуры. Даже с такого расстояния Гашек мог поклясться, что у них на головах плоские шапки. Дорогу им перебежала брюхатая кошка.

Гашек схватил Итку за руку.

— Сейчас же в седло и за мной, к северным воротам.

Один из торговцев — если они в самом деле торговцы — крикнул что-то на змеином языке.

Уже сидя верхом и подгоняя Красавицу, Гашек обернулся и удостоверился, что побег из города — самое верное решение: у второго мужчины, который явно не намеревался вести диалог, в руках блеснул металл. Спрятаться в Бронте не получилось бы — людей с оружием, особенно из Хаггеды, здесь уважали больше закона. Оставалось Бронт покинуть. И беглецы направились к северным воротам, которые с окончания войны охранялись спустя рукава.

Гашек мысленно попросил Вечерницу взять такой галоп, чтобы Итка не отстала, не потерялась в путанице незнакомых улиц. Красавица будто обрела крылья — в ней никто и не сомневался. Нужно продержаться совсем немного: повернуть направо, не потеряв скорость, проскочить главную торговую площадь, чтобы им не успели перерезать путь, и прямо по Старорецкой выехать к воротам.

Гашеку послышались стук копыт и тихий, протяжный свист. Это свистела не Итка — она скакала рядом, корпус к корпусу, даже не подстегивая Вечерницу. Лошадь будто сама знала, куда им нужно.

На Старорецкой Гашек понял, что свист ему не почудился: оглянувшись, увидел преследующего их всадника. От того, как блеснула сбруя его коня в темноте, стало не по себе. До ворот — всего ничего; в свете фонаря Гашек издалека заметил, что они не закрыты на засов. Говорил же Свида — везет господским ублюдкам.

Выползший из сторожки сонный часовой смог только беспомощно созерцать, как Гашек, уже открыв ворота, пропускает Итку вперед и на ходу запрыгивает в седло. Преследователь нагнал его, но ему не удалось перехватить поводья Красавицы: кобыла рванулась с такой силой, что Гашек едва не упал, и незнакомец решил прекратить погоню. Он, слишком поджарый, чтобы оказаться одним из тех хаггедцев, ничего не кричал вслед, только продолжал насвистывать грустную мелодию.

Они скакали на север по широкому торговому тракту, пока лошади не захрапели. За ними никто не гнался, но они бежали — много дней, с самой Кирты, от всего, что с ними уже случилось и могло случиться. Гашек чувствовал, как вымокла от дождя и пота его рубашка.

Они остановились на обочине дороги. Костер не развести; ночевали как после побега из дома — под брюхом Красавицы, пережившей все это вместе с ними. Сон не шел. Итка, укутавшись в плащ и шмыгнув носом, сказала:

— Вот бы с Драгашем все было хорошо.

Гашек только угукнул — его мысли занимал не Погорелец Гроцка. Итка понимала это и терпеливо ждала. В траве копошились ночные букашки; земля мирно дремала, похоронив сегодняшний день вместе с закатным солнцем. Все, что случилось вечером, она примет в себя с рассветом, и так будет до конца времен: когда Гашек об этом задумывался, становилось немного легче.

— Я вспомнил про конюха, — наконец сказал он, — потому что услышал имя в разговоре тех торговцев из корчмы. Больно уж оно не хаггедское. Может, и не про него говорили, но за нами же пошли. После Кирты…

— Почему ты решил, что его отправили гонцом? — прервала Итка, зная, что он имеет в виду: после Кирты носители хаггедского говора вызывали вполне конкретные опасения.

— Он походил на того, кто мог с этим справиться. Молчаливый, крепкий и очень хорошо ладил с лошадьми. Да и не только с ними. У господина тогда еще были злющие гончие — так они при этом мужике опустили уши и на брюхо легли, разве что ноги ему не лизали. Меня они вечно облаивали, даже Свиду терпеть не могли, хотя он их кормил. А этот… Он ночевал через стену от нас с матерью, не побоялся. Наутро уехал на нашей Заветной, и больше я ее не видел. Может, если господин Гельмут искал ту вещь, он послал кому-то рисунок… И ему было важно, кто именно его доставит.

Итка помолчала задумавшись. Мерное дыхание Красавицы убаюкивало; в голову лез ласковый колыбельный напев вдовы. Гашек перестал обращать внимание на стрекот насекомых.

— Как его звали? — спросила Итка, подоткнув под ноги плащ.

— Матеем, — ответил Гашек. — Его звали Матей из Тарды. И провалиться мне под землю, если он не был колдуном.