Страна потерянных вещей. Книга 2

Джон Коннолли (2023)

БЕСТСЕЛЛЕР SUNDAY TIMES ДОЛГОЖДАННОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ КУЛЬТОВОГО ФЭНТЕЗИ-ТРИЛЛЕРА «КНИГА ПОТЕРЯННЫХ ВЕЩЕЙ» В каждой сказке есть доля сказки. Все остальное — правда. Иногда страшная… Феба, восьмилетняя девочка, лежит в коме после автомобильной аварии. Она — тело без духа, похищенного кем-то очень злым. Церера, ее мать, может лишь сидеть у кровати дочери и читать вслух сказки, которые та любит, в надежде, что они смогут вернуть ее в этот мир. Но хранить эту надежду трудно, очень трудно… Церера узнает, что в старом заброшенном доме на территории больницы жил мальчик, который позже написал знаменитую и пугающую «Книгу потерянных вещей». Теперь этот дом взывает к Церере. Нечто хочет, чтобы она вошла в него и отправилась в путешествие — в страну, полную воспоминаниями о детстве, в страну ведьм и дриад, гигантов и фейри. В страну, где, возможно, бродит дух ее дочери. Где поджидают старые враги — наблюдают за ней и ждут. И один из них — Скрюченный Человек — знает ответ на ее главный вопрос… «Спустя почти два десятилетия после того, как читатели были очарованы “Книгой потерянных вещей”, Джон Коннолли снова посещает свою темную сказочную страну… Время здесь более извилистое, чем корявые старые деревья и корни в лесах наших кошмаров». — Independent «Уникальное и захватывающее путешествие». — Daily Mail «Захватывающее приключение… Коннолли настолько искусный рассказчик, что невозможно не увлечься его историей». — Irish Independent «Я ждал эту книгу более 15 лет — и она оправдала все мои ожидания, и даже больше. Просто захватывает дух». — Марк Биллингхэм «Коннолли настолько хорош, что это даже пугает». — The Times «Коннолли с виртуозной легкостью рассказывает о вещах, о которых чрезвычайно трудно рассказывать». — Daily Mirror «Коннолли создает самые редкие книги — те, чьи сюжеты захватывают все ваше внимание, но при этом они написаны изысканным, блестящим языком». — Daily Mail

VIII

EGESUNG (староангл.)

Страх или опасение

Всякому взрослому человеку по собственному горькому опыту хорошо известно, что телефонный звонок посреди ночи не сулит ничего хорошего. Так что Церера моментально вскинулась, когда в четыре утра вдруг зазвонил ее мобильник. На дисплее высветилось единственное слово: «Фонарный».

— Алло?

Голос принадлежал Оливье. Почему-то это немного успокоило.

— Церера? — произнес он. — Состояние Фебы ухудшилось. Думаю, вам стоит приехать.

* * *

Феба лежала в новой палате, больше похожей на ту, что была в больнице. Ни картин на стенах, ни кресел, ни диванов. Это был блок интенсивной терапии, подчиненный единственной цели — сохранить жизнь ребенку.

Церера пыталась вслушиваться в то, что говорила седая врачиха («Битти? Да, Битти, вот как она назвалась»), но слова проплывали мимо, едва откладываясь в голове: «внезапно» — «необъяснимо» — «трудности с дыханием», потому что ее внимание постоянно возвращалось к дочери. Феба теперь казалась еще меньше и более потерянной, чем раньше. Церере так сильно хотелось обнять ее, прижать ее голову к груди, погладить по волосам, сказать ей, что все будет хорошо, что не надо бояться…

«Но если тебе придется оставить меня, я пойму. Если будет слишком больно, я хочу, чтобы ты сдалась и ушла. Но если ты можешь, я хочу, чтобы ты осталась, потому что я не хочу жить без тебя».

— Могло это быть вызвано стрессом, связанным с переводом из больницы? — спросила она.

— Очень в этом сомневаюсь, — ответила доктор Битти. — Сотрудники, ответственные за переезд, настолько опытны, что у нас никогда не бывало никаких инцидентов, даже незначительных. Феба постоянно находилась под наблюдением, и ее вновь осмотрели, как только она поступила к нам. Никаких тревожных звоночков не было, проблем тоже. На что мы по-прежнему надеемся, так это что изменение в ее состоянии может быть связано с процессом восстановления. Ее организм отключил все несущественные функции, чтобы сосредоточиться на восстановлении важных, и продолжает выполнять эту задачу.

— Но если это так, — сказала Церера, — то как вы объясните это ухудшение?

— Мы почти уверены, что это просто временный сбой. Но не стану вам врать: какое-то время состояние Фебы вызывало у нас тревогу — вот поэтому-то мы и решили, что будет лучше пригласить вас сюда. Теперь мы стабилизировали ее состояние, и она вне опасности, пусть даже кризис и не миновал.

За единственным окном блока Церера могла видеть очертания ветвей, постепенно обретающих форму в раннем утреннем свете — подобно фотографии, медленно проявляющейся в кювете с проявителем. Они казались ей какими-то химерическими существами, пришельцами из некоей чуждой среды. Здесь был мир пластика, металла, стекла, электроники, а там — мир дерева, коры, травы и древесного сока. Каким-то образом ее дочь существовала сразу в обоих — ее тело неподвижно лежало в одном, тогда как душа блуждала в другом.

— Можно мне остаться с ней? — спросила Церера.

— Боюсь, что не в этом самом боксе, хотя вы можете занять один из родительских люксов — не знаю уж, кто их так назвал… Мы делаем здесь всё, что в наших силах, но это все-таки не «Савой». Наверное, вам будет комфортнее дома, но выбор полностью за вами. Если произойдут еще какие-то изменения, вы узнаете об этом первой и можете позвонить нам в любое время, чтобы справиться о ее состоянии. Хотя, как я уже сказала, возникшее осложнение нам удалось купировать, и это вселяет определенный оптимизм.

Церера сумела только кивнуть. Она хотела поблагодарить доктора Битти за то, что та сделала, но слова не шли с языка, и к тому времени когда она их нашла, врач уже ушла. Остался только Оливье. Вместе они наблюдали за тем, как медсестра осматривает Фебу — быстро и умело, не тратя впустую ни времени, ни усилий. Лишь под конец, уже перед уходом, сестра ненадолго задержалась, чтобы погладить Фебу по волосам, и бросила на ее мать взгляд, полный нежности и понимания.

«Это должна быть я, — подумала Церера. — Это я должна быть той, кто утешит ее».

— Я же вам говорил, — произнес Оливье. — Она — боец.

— Нет, — отозвалась Церера, — она всего лишь ребенок, а ребенок не должен сражаться, только не таким образом. Это несправедливо.

— Да все это несправедливо, — сказал Оливье, — но это ее битва, и все, что мы можем сделать, это лишь помочь ей в этом. Был момент, когда она поскользнулась — когда могла проиграть, но мы были рядом с ней, и бой продолжается.

Церера повернулась к нему.

— Как вы со всем этим справляетесь, Оливье? — спросила она. — Эта ваша работа — она такая тяжелая… Все эти дети, со всеми их болезнями…

— Потому что это не работа, — ответил тот, — ни для меня, ни для кого-то из нас. Это нечто большее, гораздо большее. И я делаю это, потому что не делать этого было бы гораздо тяжелее, если вы понимаете, о чем я: не находиться здесь ради них, не сидеть с ними ночью, когда им страшно, не иметь возможности объяснить им, что происходит или почему… Ничего другого я не умею — по крайней мере, пока, и не могу поступать иначе, только не сейчас. Хотя ничто другое не имело бы сейчас такого значения. Даже в самые худшие моменты я никогда не жалел о своем решении приехать сюда. Никогда. Но еще я знаю, что все мои чувства к каждому из этих детей, как бы глубоки они ни были, — это лишь самая малость по сравнению с тем, что вы испытываете по отношению к Фебе и через что вы сейчас проходите. Все, что я могу вам сказать, это что я понимаю вас, хотя бы отчасти.

Церера протянула руку и на миг крепко сжала его ладонь.

— Я бы хотела побыть здесь какое-то время, — сказала она, — и присмотреть за ней. А после этого, я знаю, что вы сделаете то же самое.

— Да, — сказал Оливье, — именно так.

И он оставил ее наедине с дочерью.