Мятежники Звёздного острова

Дмитрий Овсянников, 2023

Старинная рукопись XV века об исчезнувшем навсегда Островном Королевстве. История одинокого рыцаря, попавшего в ситуацию тяжелого выбора: между войной и миром, честью и бесчестием, любовью к прекрасной Лауре де ла Сьерра и недоверием к себе. Судьба народа Южного удела находится в его руках, но не сломается ли он под гнетом обстоятельств? Давно утерянная и забытая хроника Островного Королевства, история ее героев способна встревожить не одно сердце. И кто знает, что последует за этим – достижение цели наперекор всему или обретение того, ради чего стоит жить!

Глава 2

Таверна «Пять пальцев»

— Чего угодно благородным сеньорам? — Мендес, хозяин таверны, привычно проявил радушие, наградив дворянством двоих посетителей. Возможно, и не ошибся — один из них мог бы сойти за кабальеро, ему не хватало только меча и дорогой одежды.

— Две бутылки «Пламени Юга» и пожрать чего-нибудь. — Второй, что попроще, высыпал на стойку пригоршню монет. Этот точно не был сеньором — невысокий, коренастый, со здоровенными мозолистыми ручищами. Возраст не угадать — лицо не старое, но косматые усы торчат в разные стороны и добавляют сразу лет двадцать. То ли бывалый солдат, то ли крестьянин-грахеро выбрался в город на Осенний торг и решил погулять, пока жена не видит. Да не все ли равно — лишь бы платил и не буянил, напившись.

А напиться двое посетителей были, по всему видно, не против — «Пламя Юга» хоть и готовилось из винограда, но вином не было. Умельцы выгоняли огненную жидкость из уже отжатых гроздьев. Так делалось по всему Острову, но «Пламя» из Южного удела отличалось особенной чистотой — прозрачный напиток имел запах изюма и лился в горло легко и приятно, несмотря на крепость. Жечься он начинал позже — к бутылке «Пламени» всегда подавался пузатый кувшин холодной воды. Неразведенное питье быстро отправляло неосторожного выпивоху под стол.

— Забавное название у этой таверны, Пабло. — Дон Карлос с приятелем уселся за столом. — «Пять пальцев». Что они хотели сказать таким названием?

— Да много чего. — Пабло Вальехо пригубил вина, хрустнул луковицей. — Тут тебе и открытая ладонь для приветствия, и кулак для рожи. То и другое на вывеске нарисовали. А что тебе до названия?

— Я подумал про чинкуэду. Тот самый недомеч-перекинжал, с которым таскается полгорода. Ширина клинка у основания — как раз пять пальцев.

— Весь город, — поправил Пабло, — кроме женщин и детей.

— Любимая игрушка простонародья, хотя пошла от дворян. Те, забавляясь, подражали древним воинам. Для войны чинкуэда не годится. Длинный меч либо дага не в пример лучше.

— Жалеешь, что оставил меч дома? — усмехнулся Пабло.

— Жалею! — признался кабальеро.

— Все не навоюешься?

— Так не я один!

— Только здесь не начинай! Все войны на Материке. Ты сам говорил, что для тебя они закончились!

Двадцать лет назад пикинер Пабло Вальехо, чудом оправившись от тяжелой раны, оставил военную службу и осел в Южном уделе, занявшись земледелием. Со временем он завел семью и, как говаривали в тех местах, укоренился. Спокойная жизнь вошла в привычку, былая тяга к неизведанному миру за пределами Острова тревожила лишь изредка. Мир как-то сам собой уместился в нескольких милях от фермы до города Эль Мадеро.

Однажды по соседству поселился человек из-за пределов знакомого мира — дворянин дон Карлос. Пабло не удивился, когда воин с Дальних земель его величества попросил обучить его земледелию, — некогда он сам сменил меч на соху. Соседи немало времени провели вместе и вскоре подружились. Правда, Пабло хотелось узнать побольше о жизни на Материке, а дон Карлос, как назло, оказался неразговорчивым. Он больше слушал, а если говорил о дальних краях, то скоро упирался в военное дело. Тогда кабальеро обыкновенно хмурился и замолкал.

Осенью, убрав урожай, друзья собрались в город — продать часть зерна на Осеннем торге. Заодно Пабло хотел показать дону Карлосу Эль Мадеро.

— Я видел его десять лет назад, — отмахнулся было кабальеро, но от поездки не отказался.

* * *

Пустоши сменяются полями и огородами, садами и виноградниками, за ними тесно стоят подворья, большей частью ветхие. Приезжему может показаться, что перед ним очередная деревня, но дорога идет все дальше, а дома и заборы не кончаются. На смену подворьям приходят двухэтажные дома, нависающие над узкой улицей с двух сторон, ноги пешеходов и подковы лошадей местами встречают щербатое подобие мостовой. Улицы выстраиваются в привычный городской порядок — начинают тянуться к главной площади, сжимая в ряды дома, которые без того, кажется, готовы разбежаться во все стороны, как упущенные нерадивым пастухом овцы. Здесь же у придорожного столба, надпись на котором поблекла и пошла трещинами, скучают два альгвазила.

Полновластным хозяином смотрится городская ратуша, пожалуй, даже слишком большая и величественная для провинциального города. Собор напротив нее тянет к небу шпиль колокольни, чуть в стороне огородился невысокой каменной стеной арсенал, похожий на маленькую крепость. Зодчие и здесь не поскупились на фигурные зубцы и островерхие башенки по углам. Все три здания по-настоящему красивы, построены еще во времена государя Альвара II Справедливого. Обступившие рыночную площадь, все три здания резко отличаются от соседних, за что саму площадь прозвали площадью Трех Сеньоров.

Двести лет назад дон Гонсало Хименес граф де Монтойа, королевским посланником объезжая селения Южного удела, обратил внимание на обширную равнину близ горы Торо Браво. Отдыхая под одиноко стоящим деревом, граф задумался о постройке города, из которого можно было бы управлять всем уделом, и убедил короля основать его. В городе процветала торговля — рынок на площади Трех Сеньоров собирал крестьян со всего удела и мог бы сравниться с рынками портовых городов. Эль-Мадеро-пара-эль-Виахеро — так назывался город изначально — рос и богател. Ремесленники создавали гильдии, начали появляться люди искусства и науки.

Времена изменились. Королевские взоры все чаще устремлялись за море, минуя собственные владения. Южный удел приходил в упадок, а вместе с ним и город. Даже былое название сократилось до Эль Мадеро — Древо-для-Путника стало простой Деревяшкой, и лишь три здания вокруг рыночной площади напоминали о лучших временах — три сеньора растерянно возвышались среди разношерстного сброда, столпившегося вокруг них.

С рядами каменных домов соседствуют деревянные и глинобитные постройки: лавки, склады и мастерские. Некогда возведенные на скорую руку, они словно обвыклись на своих местах и теперь нипочем не уступают их более долговечным сородичам. Даже те из них, что успели обветшать и покоситься, держатся с завидным упрямством, гордо выставляя напоказ потемневшие облупленные стены и пустые глазницы окон. То же самое видно и среди жителей — спокойные, ничем не примечательные лица горожан перемежаются щербатыми полуразбойными рожами.

Таков Эль Мадеро — главный и единственный город Южного удела Островного Королевства. Таков его народ.

Алонсо де Вега.История восстания в Южном уделеОстровного Королевства

* * *

— Прошу прощения, господа. — Возле стола, за которым ужинали дон Карлос и Пабло, остановился высокий юноша в запыленных одеждах небогатого странника. — Вы позволите мне присесть?

Дон Карлос кивнул в ответ, Пабло подвинулся на лавке.

— Благодарю вас. — Незнакомец устроился рядом со старым солдатом, уместив сбоку дорожную котомку. — Прочие столы совершенно заняты. Я прибыл издалека и здесь никого не знаю.

— Это поправимо. — Уже захмелевший Пабло хлопнул юношу по плечу. Тот, несмотря на явную худобу, не дрогнул. — Пабло Вальехо, — представился солдат. — Благородный кабальеро напротив тебя — дон Карлос де Альварадо. Мы всегда рады хорошим людям, сеньор…

— Алонсо де Вега, — назвался незнакомец.

Взяли еще вина и закуски на всех, беседа пошла живее.

— Ты, стало быть, издалека? — спросил Пабло.

— Срединный удел. Нет, не столица. Я родился в Эль Пасо.

— Юноша не робкого десятка, если путешествует один, — заговорил до сих пор молчавший дон Карлос. — Ты не боишься разбойников?

— Разбойникам я ни к чему, — спокойно ответил Алонсо. — Все мое богатство здесь и здесь. — Он коснулся ладонью лба и груди. — А этого силой не отнять. А еще вот. — Он положил на стол и пододвинул к дону Карлосу увесистую книгу.

Идальго принялся перелистывать плотную бумагу. С десяток искусных рисунков домов и людей, несколько страниц исписаны убористым почерком — далее в книге не было ничего.

— Пустая книга? — с недоумением поднял глаза дон Карлос.

— Я сам заполню ее, — кивнул в ответ Алонсо. — Ради этого я отправился в путь. Мой замысел — обойти Исла-де-Эстрелла из конца в конец и написать книгу о жизни и народе Острова. Может быть, и вы сумеете добавить в нее пару строк от своего имени?

— Это вряд ли! — усмехнулся Вальехо. — Видишь ли, сеньор Алонсо, мы с доном Карлосом последние полгода просидели на грядках и наконец-то выбрались в город. Это нам тебя расспрашивать о том, что происходит в большом мире, как живут люди в соседних уделах! Хотя дон Карлос был на Материке…

— Не стоит об этом! — Идальго поднял руку, жестом попросив товарища не продолжать, и обратился к Алонсо: — Пабло прав, твоя память свежее, и рассказывать следует тебе. Наверняка ты знаешь много.

— Совсем немного! — с внезапной горечью ответил юноша. — Я учился в университете в столице четыре года, изучал историю и право. Я мнил себя сведущим человеком, но сейчас вижу, что не знаю ничего! Как будто все время выслушивал неправду.

— Отчего же? — удивился дон Карлос. — Я едва ли не впервые вижу ученого человека и, признаюсь, удивлен подобным откровением!

— Нам говорили о справедливости закона. О мудрости государей и о том, что королевство нужно людям как воздух. Но я видел и вижу иное.

Пабло сердито встопорщил усы, дон Карлос навалился на стол, сверля собеседника глазами — тот вызывал все больше любопытства. Алонсо продолжал:

— Слуги короля говорят, что государство существует ради народа. Но оно не знает и не хочет знать, в чем нуждаются простые люди. Государство замкнулось в себе самом, сотворило собственное, одному ему понятное устройство и живет, не выходя за его пределы! Устройство это разрастается с каждым годом, становится многолюдным, а спесивым оно было всегда.

— Ты был чиновником?

— Я не стал им. — Голос Алонсо зазвучал радостно. — Когда оставлял службу по собственной воле, на меня смотрели как на умирающего — жизнь за стенами ратуши для чиновников немыслима. Только там, в своем фальшивом мирке, они считают себя избранными, вознесшимися выше народа, что содержит все это войско нахлебников. Ведь сами королевские слуги ничего не созидают. Они лишь соревнуются между собой в витиеватости языка, которым пишут законы. Даже ученому человеку трудно разобраться в их смысле, от этого рождаются хаос и произвол властей.

— Ух, парень! — прищурился Пабло. — С такими речами берегись альгвазилов!

— Уже научен, — кивнул Алонсо. — В Восточном уделе меня схватили и приволокли прямиком к коррехидору. Тот полистал мою рукопись и велел убираться на все четыре стороны. Даже книгу вернул — не нашел в ней преступных мыслей. Но к каждому островитянину альгвазила не приставишь, а говорят все люди. Говорят о разорении точно от войны!

— Ты не видел войны! — в один голос оборвали юношу солдат и рыцарь.

— Но видел разрушения. Пусть не быстрые, но неумолимые и жестокие. Деревни, брошенные жителями, полупустые города, поля, заросшие бурьяном! А сколько поэтов, художников и ученых прозябает в нищете либо занимается не своим делом, чтобы хоть как-то прокормиться! Вы правы, сеньоры, это не война — это хуже войны! Разорение несет королевская власть, и несет не оружием, но алчностью и безразличием к судьбе собственного народа. А ведь прежде она обязалась беречь и защищать его!

— Ты сейчас о чем?

— Да хоть о налогах. Они возрастают, а взамен не идет ничего. И все это — на фоне роскоши, в которой с ведома короля утопает столица. Любой праздник, турнир или бой быков там обходится в такую гору реалов, что хватило бы на целый удельный город! Многие жители славят короля, им ничего не известно о бедах Острова. И я хочу показать в своей книге правду, чтобы никому в королевстве впредь не быть обманутым!

— Ты лучше скажи, — нахмурил брови дон Карлос. — Неужели ни одна ученая голова в Срединном уделе не заметила всего этого раньше и не придумала избавления?

— Придумали задолго до нас. Я читал труды Ученого…

— Которого?

— Ученого с большой буквы. Его называют так, и он достоин подобной чести. Он не смотрел на народ свысока — и народ помнит его вопреки негласному запрету властей на само его имя. А ведь такой запрет — тоже признание.

— Что говорил Ученый?

— Развивал идеи предшественников. Господствует доктрина, что власть дана свыше, наделена божественной благодатью и, следовательно, непогрешима. Но Ученый писал, что любая власть, забывшая о своем предназначении, теряет благодатное начало и превращается в бедствие для собственного народа. Когда власть становится обузой, народ получает право свергнуть ее и избрать новую. И в этом нет ни греха, ни преступления.

— Тогда ничего удивительного в запрете на его имя, — вздохнул дон Карлос. — Но наш народ не станет свергать власть.

— Я бывал в разных уделах — везде одно и то же! — Юноша вскинул подбородок, готовясь к жаркому спору. — Меняются только имена ненавистных народу алькальдов короля! Недовольство висит в воздухе. Оно чувствуется во всем: разговорах, песнях, шутках! Порой кажется, что недовольство сближает разные сословия. Почему народ не свергнет власть?

— Хочешь, скажи — из-за лени, хочешь — из-за робости. Да не все ли равно? Главное — не поднимутся и не свергнут. Поверь мне. Я видел, что позволяют делать над собой сильные и храбрые люди на военной службе. Ради наград и повышений, а то и просто под страхом телесных наказаний. Рожденные для мечей опасаются розог! И среди них немало дворян, а это — сила и гордость народа! Чего говорить об остальных!

Алонсо молча опустил глаза, не находя ответа.

— Просто сила покоряется силе. — Голос дона Карлоса зазвучал спокойнее. — Я видел и готов поклясться честью, что государство — самый большой и могучий из всех живущих разбойников. Оно возникло и держится на грубой силе и не терпит соперничества. Чьего бы то ни было.

— Золотые слова, сеньор, — закивал в ответ Алонсо. — И если так, то из разбоя вырастет только разбой, это естественно! Чтобы защитить своих подданных, государство обязано взять на себя заботу о тех, кто лишен самого необходимого. Иначе любой, кто испытывает нужду во всем, имеет право отнять у другого его излишки.

— Ты опять за свое, — устало вздохнул кабальеро. — Я знаю историю о десяти благородных рыцарях, которые думали и поступали так же. — Он положил ладони на стол и медленно один за другим загнул пальцы, в конце с силой сжав кулаки.

— Что стало с ними?

— Отправились воевать на Материк простыми солдатами. Почти все остались там. — Дон Карлос поднялся и залпом осушил кружку.

* * *

Шум выпивших людей в зале не прекратился — он лишь стих на пару мгновений и зазвучал снова, но теперь в нем слышалась сердитая тревога. Раздались неторопливые и нарочито громкие шаги. Дон Карлос увидел, как по таверне вышагивают, походя расталкивая попавшихся навстречу, пятеро молодцов в потрепанных, вызывающе ярких одеяниях. Они бросали по сторонам взгляды, полные высокомерной скуки, словно столичные щеголи, ни с того ни с сего угодившие в притон бродяг. Хотя и сами молодчики, без сомнения, были завсегдатаями подобных мест. Завернутые в короткие широкие плащи, в сдвинутых набекрень огромных беретах, они могли бы сойти за чужестранцев. Вдобавок всю одежду от беретов до чулок покрывали разрезы, как будто оставленные десятками лезвий в многочисленных схватках. Махос, городские бандиты.

«Беда не приходит одна, — говаривали на Острове, а пословица продолжалась: — Махо идет следом». Городские бандиты внушали людям тревогу еще большую, чем их горные и лесные собратья — те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело — махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего, кроме кривых, полутемных улочек, и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека только за то, что не были знакомы с ним.

С хозяйским видом махос приблизились к столу, за которым сидели трое нездешних посетителей. Один, распахнув плащ, как будто невзначай мотнул перед ними тяжелой чинкуэдой, притороченной к поясу, вытянул из складок одежды кожаную кружку на ремне и без приглашения налил себе вина. Двое других остановились чуть поодаль, недобро ухмыляясь. Четвертый тяжело опустился на табурет рядом с доном Карлосом, вперив в него наглые глаза; кабальеро ответил презрительным взглядом, незаметно убрав правую руку за спину — поближе к даге. Пятый — страшный верзила, от груди до глаз покрытый черной шерстью, — сгреб за шиворот и вытолкнул из-за стола Алонсо — тот и рта раскрыть не успел.

— Эй, парень, — повернулся к нему Вальехо. — Я беседую с этим молодым господином!

— Хочешь отправиться следом? — Махо зевнул в лицо Пабло; зубастая пасть широко распахнулась, исторгнув рычащий звук.

Однако захлопнуть рот бандиту не довелось — удар старого солдата своротил ему челюсть. Верзила не удержался на лавке и полетел на пол, растолкав в разные стороны двух своих приятелей и успевшего подняться Алонсо. Дон Карлос молниеносно выбросил руку вперед, и ближайший махо захрипел, зажимая руками пронзенное горло. Кабальеро едва успел увернуться — возле него в столешницу глубоко врубилась чинкуэда третьего бандита.

«Драка!» — радостно завопили на другом конце зала. В следующие минуты все, кто был в таверне, вскочили с мест. Ужин обернулся побоищем.

Прав был Алонсо — недовольство уже давно заразило всех, прав был дон Карлос — не у него одного чесались руки. Половина посетителей таверны мгновенно нашла себе противников из числа другой половины, с улицы вбежало еще с полдюжины махос, проходивших мимо. В орущем хаосе среди бьющейся посуды, летящих кувырком табуретов, опрокинутых столов и катающихся по полу тел кабальеро фехтовал на кинжалах с предводителем махос. Тот на удивление ловко управлялся со своей неуклюжей чинкуэдой. Рыцарю, десять лет проведшему в битвах, стоило немалого труда уклоняться от его частых размашистых ударов. К тому же бандит намотал плащ на левую руку и защищался им на манер щита, норовя ослепить противника, захлестнув ему голову.

В тот миг, когда дон Карлос сумел поймать уколом правое плечо своего врага и клинок даги упруго вздрогнул, упершись в кость, в дверном проеме засверкали шлемы альгвазилов. Что-то тяжелое обрушилось на затылок кабальеро, и таверна «Пять пальцев» со всеми, кто решил в тот вечер сжать кулаки, перевернулась перед его глазами и рухнула в темноту.