Мятежники Звёздного острова

Дмитрий Овсянников, 2023

Старинная рукопись XV века об исчезнувшем навсегда Островном Королевстве. История одинокого рыцаря, попавшего в ситуацию тяжелого выбора: между войной и миром, честью и бесчестием, любовью к прекрасной Лауре де ла Сьерра и недоверием к себе. Судьба народа Южного удела находится в его руках, но не сломается ли он под гнетом обстоятельств? Давно утерянная и забытая хроника Островного Королевства, история ее героев способна встревожить не одно сердце. И кто знает, что последует за этим – достижение цели наперекор всему или обретение того, ради чего стоит жить!

Глава 3

Жизнь наперекор

— Карамба! — Дон Карлос разомкнул веки. Светлее от этого почти не сделалось — полумрак едва разгонял огонек какого-то огарка.

— Тише, тише, сеньор. — Пабло присел рядом, поднес ко рту кабальеро плошку с водой. Тот, привстав, поднял руку, взял посудину и одним духом влил в себя жидкость. Затем повел по сторонам тяжелым взглядом в поисках добавки. Старого солдата не удивил вид дворянина, хлещущего простую воду, — «Пламя Юга», с вечера разгоревшееся в нутре у человека, за ночь поднимается до самого горла. А заливать пламя лучше водой, будь ты хоть трижды благородным сеньором.

— Карамба! — повторил дон Карлос.

Вторую плошку он выпил наполовину, остаток вылил себе на голову. Струйки, бегущие по лицу, не уняли тупой боли, но дали понять, что человек все еще на земле. Значит, блаженные владения Отца Небесного по-прежнему не спешат принимать его. На макушке идальго нащупал внушительных размеров шишку.

— Где мы? — спросил рыцарь.

— В городской тюрьме, — угрюмо ответил Пабло. — Тут и ночевали.

— Чем обязаны их гостеприимству?

— Не помнишь?

— Признаюсь, не все!

— Да ты ничего не пропустил. — Пабло выгреб из волос застрявшую солому. — Ты упал, а в таверну ввалилось столько альгвазилов, словно вся местная стража заявилась. И принялись хватать всех подряд. Нас с тобой волокли вшестером. Вот мы и здесь.

Усевшись, идальго оглядел камеру — тесную, едва вместившую двоих заключенных, с кое-как укрытым соломой полом. Тусклый свет масляной лампы не доставал до окна — неровной серой щели, рассеченной черными тенями. С вбитых в шершавый камень колец свисали ржавые кандалы — узников не стали заковывать. Не сочли нужным.

— Как долго?

— Я, сеньор, потерял счет времени. Тут глухо, как в ведре, и в чертово окно видно не больше! Небо за окном мне по душе, но железные прутья поперек него — это уже лишнее, клянусь Отцом Небесным! Судить будут утром?

— Как соберутся — так будут. У суда могут найтись дела поважнее, тогда и неделю гостить можно.

— Ихос де путас!^[2] Как будто есть в этом толк! — Пабло сердито хлопнул рукой по стене. — Пожрать бы чего.

— За это не тревожься, — усмехнулся дон Карлос. — Кормить будут как дворян.

— Вкусно? — весело удивился Вальехо.

— Дорого! — подкрутил усы кабальеро. — В тюрьмах королевства плату за еду вычитают из кармана заключенных. А цены у них изрядные.

Старый пикинер вопросительно уставился на своего товарища.

— Знаю по себе, — кивнул тот. — Ведь не ради забавы я десять лет назад отправился на Дальние земли.

— Ну так расскажи, — попросил Вальехо. — Тебе нечего стыдиться — мне плевать на прошлое человека, который трудится, пьет и дружит со мной в настоящем.

— Успею. — Дон Карлос снова потянулся к плошке с водой, но, передумав, приложился сразу к кувшину. — Когда тебя схватили, ты дрался с альгвазилами?

— Не успел бы, — мотнул головой Пабло. — Бросился к тебе, а попал в объятья к ним — к четверым зараз. А к чему тебе?

— Скажешь на суде, что не дрался. Я возьму всю вину на себя.

— Это еще зачем?

— Простолюдина за драку выпорют, за поножовщину могут и повесить. Лучше им думать, что ты в драке не замешан. Я же дворянин, мне за драку не сделают вообще ничего. Даже судить меня может лишь дворянский суд. Его нет в этом негодном городке. Не станут они утруждаться ради подобных пустяков.

Пабло лишь покачал головой в ответ — было видно, что он сомневается.

— Так и скажем, — повторил дон Карлос. — Мне опасаться нечего. Я ничей. А у тебя семья.

Ход времени — большая загадка. Стоит лишь подумать, что времени мало, как оно разгоняется до невероятной скорости и истекает быстрее, чем вода успевает уйти в песок. Но если не знать, сколько его… Казалось, небо за окном даже не думает становиться светлее.

— Позволь спросить, сеньор, — нарушил Пабло затянувшееся молчание. — Как ты умудряешься так жить?

— Как? — не понял дон Карлос.

— Одиноко. Быть ничьим.

— А что такого? Сколько существ на белом свете живут именно так!

— Но не люди же! Люди живут ради чего-то или кого-то.

— Скорее бы к судье! — с невеселым смехом воскликнул дон Карлос. — Его вынужденное любопытство не сравнится с твоим праздным! Я, право, не вижу, как одиночество может мешать иметь цель в жизни.

— Ну я это… Я видел много людей, — виновато произнес Пабло. — Ты не похож ни на кого из них. Сеньоры и вояки гоняются за властью и славой, купцы — за богатством, люди попроще держатся за жизнь — для них это семья и какой-никакой достаток… Все ради чего-то.

— Ради чего ты? — спросил кабальеро.

— Я спросил первым!

— И первым ответишь.

Пабло задумался.

— Пожалуй, ради своей семьи, — наконец ответил он.

— Но ты был солдатом!

— Был! После того как ты присягаешь королевству, берешься за оружие во имя королевства и за королевство же люди короля тычут в тебя пиками, верить в королевство я перестал. Семья — это последнее, черт возьми, что по-настоящему есть у человека, что не предаст! Я нашел своих людей и живу ради них.

Вальехо говорил с жаром. В памяти его встали события двадцатилетней давности — одна из войн, столь редких на Острове. Когда старый король умер, не оставив наследников-мужчин, внезапно явившийся с Материка герцог Фердинанд Молниеносный — дальний родственник покойного государя — заявил свои права на трон. Герцог подкрепил свое слово шестью тысячами наемников, и наследование обрело скверное сходство с завоеванием.

Алькальд Западного удела не признал новоиспеченного короля, но что могла одна терция против шести тысяч? Непокорных разгромили в неравной битве, и рядовой пикинер Пабло Вальехо чудом остался жив, хотя не вполне невредим.

— Теперь твой черед, — сказал он.

— Что ж, изволь. — Дон Карлос поднялся и медленно обошел камеру кругом, дернул решетку — та не поддалась. — Признаюсь, мне неизвестно ради чего. Тут не ради чего-то. Скорее — наперекор всему.

— Это как?

— Очень просто. Когда тебе не нравится то, что творится вокруг, но ты даже не догадываешься, как это изменить. А хоть бы и знал — сил все равно недостаточно. Тогда следует сопротивляться, чтобы после не винить себя в сдаче без боя!

— Точно как мы двадцать лет назад, — вздохнул Пабло.

— Я тогда был ребенком, — проговорил дон Карлос. — В моем родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий — идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны — когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля — неважно какого. Но я желал быть воином и настоял на своем.

Стоит ли говорить, — продолжил рыцарь, — что нужда притащилась за мною в столицу. Жалование гвардейца не покрывает его расходов, это знает каждый в Королевской Сотне. Тогда наперекор нужде да еще безразличию короля — он ведь числится капитаном собственной гвардии… — Кабальеро умолк и закрыл глаза. От дурных воспоминаний словно вернулась утихшая боль в голове.

* * *

Солнечный свет изливается с полуденного неба; он отражается от белых стен домов, окруживших площадь, и кажется, что солнце светит отовсюду, и некуда спрятать глаза. Хочешь — подставь их нестерпимому свету, хочешь — опусти взгляд. И узри толпу, собравшуюся поглазеть на твою позорную казнь…

Альгвазилы хватают осужденных под руки, одного за другим волокут на эшафот. Оттуда, точно из другого мира, доносится стук — падают на помост сорванные знаки рыцарского отличия, глашатай зычно выкрикивает один и тот же вопрос. Разнятся только имена:

— Дон Энрико дель Торо!.. Дон Рикардо де Айла!.. Узнаёт ли государь этого человека?

И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:

— Нет, не узнаю!

Грубая хватка двух альгвазилов — ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху еще ярче — хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскаленные белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.

— Дон Карлос де Альварадо!..

* * *

— Все закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних землях его величества, — закончил рассказ кабальеро. — Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня — это дорогого стоит.

— Неужто Ихо-де-Леон? — ахнул Пабло. — Ты, должно быть, великий воин!

— Были воины сильнее и отважнее меня, — отмахнулся дон Карлос. — Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо — мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие — но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает — тот следующий!»

Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.

— Нас было десять, — глухо проговорил рыцарь. — Остался я один. Не знаю ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.

Пабло слушал в глубокой задумчивости.

— Наперекор, стало быть. — Он пожевал соломинку, сплюнул. — Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»^[3].

— Истинно так, — кивнул дон Карлос. — Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.

— Попробуй жениться, — подсказал Пабло. — Заведешь семью — угомонишься.

— Ну нет! — сердито обрубил дон Карлос. — Что лихорадка, что любовь — всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви — разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.

— Ты это сейчас наперекор кому?

— Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.

За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.

— Ну что, протрезвели, удальцы? — беззлобно бросил один из них. — Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.

* * *

Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу — прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Давил даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!

Впрочем, неудивительно — в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один такой же — на низеньком столике писаря. Слева на стене можно было видеть кандалы, дыбу и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не шли в дело и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.

Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, — в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд — столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.

— Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного Королевства, — чуть слышно прошелестел старик. — Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».

Разобрать его речь, не обратившись в слух всем существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.

— Суд должен знать имена преступников, — продолжал судья.

— Мы не преступники, ваша честь, — выступил вперед дон Карлос.

— Суд повторяет вопрос. — В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.

— Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, — представился дворянин. — Мой товарищ — грахеро Пабло Вальехо.

— Преступник называет себя дворянином, — безо всякого выражения бубнил судья.

— Мы не преступники! — твердо повторил дон Карлос. — Вчера мы вдвоем прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.

— Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу. — Судья выдержал паузу. — Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.

— Мы не махос, — стоял на своем кабальеро. — Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.

— Желает ли преступник сказать что-либо еще?

— Так точно. Как посвященный в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.

— Преступник упорствует, приписывая себе дворянство. — Старик медленно поднял глаза. — Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?

— Меча при нем не обнаружено, — подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. — Резался дагой.

Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро — точно бык перед атакой.

— Истинно так, — подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. — И меч, и грамота хранятся в моем доме.

— Где он находится?

Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.

— Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва. — Шелестящий голос старика по-прежнему звучал безжизненно. — Вы состоите в родстве или свойстве?

— Никак нет. Я пользуюсь землей графа за плату.

— С какой целью?

— Земледелие.

— Опоясанный мечом дворянин занимается земледелием. — Судья вздохнул с облегчением. Он уже не задавал вопросов, вместо этого снова уставился на дона Карлоса бычьим взглядом. — Это невозможно. Преступник лжет. Весьма безыскусно.

— Ваша честь! — вступил до сих пор молчавший Вальехо. — Я свидетельствую, что этот человек — рыцарь!..

— Я не давал тебе слова! — повысил голос судья. — Подсудимый не может быть свидетелем! Суд завершен. Ожидайте оглашения приговора.

Старик поднялся, словно собираясь уйти, прошелся взад-вперед, затем встал подле стола, принял бумагу из рук писаря и забубнил еще быстрее и тише обычного, лишь в конце замедлив речь, а последние слова отчеканил громко и четко:

–…приговариваются: Вальехо — полсотни розог за участие в драке, Альварадо — сотня розог за участие в драке, поножовщине и незаконное присвоение дворянства. Приговор привести в исполнение сей же день на площади Трех Сеньоров при стечении народа в назидание прочим.

Примечания

2

Грязное испанское ругательство. — Здесь и далее прим. авт.

3

Грязное испанское ругательство.