Проклятие двух Мадонн

Екатерина Лесина, 2008

Луиджи из Тосканы написал портреты дочерей барона де Сильверо – Беатричи и Катарины – в образе двух Мадонн. Картины сквозь время несли тайну, подсмотренную мастером, и легенду о двух Мадоннах, которым суждено уничтожить друг друга. В разные века сестер, владевших картинами, преследовало проклятие… Александра, случайно оказавшаяся впутанной в дела большого и недружного семейства Бехтериных, пыталась разобраться, что погубило Марту Бехтерину и свело с ума ее сестру Ольгу. Неужели все дело в темном роке, преследующем девушек, похожих на Мадонн Луиджи? Или просто кто-то использует легенду, чтобы заполучить огромное наследство?

Левушка

На развалины церкви Левушка все-таки отправился, вот разумом понимал, что если и были какие сокровища, то уже давно нашли себе хозяев. Но ведь тянуло же, грызло, мучило во снах желание поглядеть — всего-навсего поглядеть на место, где некогда лежал самый настоящий клад.

Поглядел. На густые заросли сныти, кое-где украшенные белыми зонтиками цветов, на темные взъерошенные листья жгучей крапивы, на влажную, комковатую землю с грязно-коричневыми бусинками улиточьих раковин. И серый, подпорченный мхом да лишайником валун. Верно, если забраться в заросли, за высоченную крапивно-снытевую стену, укрепленную гибкими колючими побегами ежевики, можно было бы отыскать… еще один камень? Или два? Вырытую в земле яму?

Вот Левушка и стоял, не решаясь ни двигаться вперед, ни повернуть назад.

— Здрасте, — окликнули его сзади. Обернувшись, он увидел ту самую, длинную и худющую девицу, которая то ли была моделью, то ли хотела ею стать. Как же ее зовут-то? Люба? Кажется, да.

— Добрый день, — Левушка решил с именем не торопиться, а вдруг все-таки не Люба, а Лена… хотя нет, Лены вроде не было.

— Местными красотами любуетесь или по делу? — поинтересовалась девица. — Как расследование продвигается?

— Н-нормально.

— Это значит, что никак. Или вы просто не в курсе? Хотя ладно, не хотите говорить и не надо, все равно никого не найдете… — Она сбросила на траву объемный рюкзак и, расстегнув замок, принялась копаться в содержимом.

Левушка чувствовал себя крайне неуютно, с одной стороны, следовало воспользоваться удобным моментом и попрощаться с девушкой, с другой — любопытство мешало уйти. Даже не столько любопытство, сколько ущемленная ее небрежным тоном гордость.

То ли Люба, то ли Лена вытащила из рюкзака платок, перчатки и саперную лопату. Неужто…

— Что, про клад уже слышали? — усмехнулась она, демонстрируя крупные ровные зубы. — Давайте, спрашивайте, чего хотите… или катитесь к чертовой матери.

— С какой это стати?

— А с какой это стати вы позволяете себе столь нагло меня разглядывать? Домогаетесь?

— Н-нет. — Левушка совершенно растерялся, его прежде никогда не обвиняли в домогательствах, тем более, к такой… да она ж на полголовы выше и тощая, будто селедка, вон, спортивная куртка висит, точно на пугале в теть-Валином огороде, и ноги как две палки, а лицо костлявое, некрасивое.

— Да ладно, шучу. Но если хочешь чего спросить, спрашивай, — девица легко перешла на «ты». — Извини, шутки у меня дурацкие, просто настроение ни к черту… а ты участковый наш, верно?

— Верно.

— Смешной. Нет, не в том плане смешной, чтобы посмеяться, а необычный скорее… без обид?

— Без обид. А… ты туда лезть собираешься? — Вопрос вырвался непроизвольно, и Левушке моментально стало стыдно. Ох, права мама, не ту он профессию выбрал…

— Собираюсь, — девица присела на траву, нимало не заботясь о том, что на джинсах останутся грязные пятна давленой травы. — А что, помочь хочешь?

Продираться сквозь заросли было интересно, нет, в одиночку Левушка в жизни не решился бы на подобный подвиг, но не отставать же от дамы.

— Хобби у меня такое, — пояснила Любаша. Ох и шло же ей это имя, в котором Левушке чудилась казачья лихость и почти разбойничья страсть ко всему запретному. Это он сам так придумал и тут же застеснялся собственных мыслей.

— Если по фундаменту, то план восстановить можно будет, и не церковь тут была, а усадьба. Точнее, церковь, она как бы при усадьбе была, а потом та сгорела, ну и восстановили отчего-то лишь церквушку, может, чтобы местным было где молиться, может, просто обгорела не сильно и дешевле было восстановить, чем новую строить. Меня впервые сюда дядька привел, Георгий Васильевич, он археологом был, историком…

Любаша легко переступала через колючие плети ежевики, отводила жгучие стебли крапивы руками, а на сныть и вовсе внимания не обращала. Левушка же ступал осторожно, но несмотря на это спотыкался, раздирая ладони, а на коже то и дело вспухали новые и новые крапивные следы.

— А клад был. Честное слово, был! — Любаша обернулась. — Правда, Дед сказал, что ценности он не имел, ну, с денежной точки зрения, только я не верю. Согласись, что абы какую вещь прятать не станут, да и лет им почти под триста… даже больше, чем триста.

— Кому «им»? — уточнил Левушка, раздвигая темно-зеленые, прогретые солнцем, листья.

— Картинам, — Любаша остановилась в центре небольшой полянки, сбросила рюкзак и, сев на землю, закурила. — Нет, как бы совсем точно я не знаю, купил их Дед или и вправду дядя нашел… конечно, тетушка Берта уверена, что нашел, оттого и не любит говорить, это ж преступление, если клад нашел и не сообщил?

Левушка кивнул, присаживаясь рядом. Трава была холодной и немного мокрой, с редкими каплями одуванчиков, полусгнившим прошлогодним листом, с коричневыми жилками-костьми и тонкой паутиной сухожилий… или у листьев не бывает сухожилий?

— Но ведь если времени много прошло, то уже не заберут? Дед на этих картинах свихнулся, точнее, сначала дядя, а потом уже Дед, и шагу ступить не может, с собой вечно таскает. Ну, конечно, когда за границу едет, то в доме оставляет, а если по России… и вчера вон привез, повесить приказал, будто без картин этих заняться больше нечем. — Любаша раздраженно дернула плечом.

— Так что за картины-то?

— Мадонны… Дед называет их Мадоннами, но в классическом смысле это скорее портреты, чем иконы. Середина семнадцатого века, мастер Луиджи из Тосканы, предположительно изображены дочери барона де Сильверо, Беатриче и Катарина, но насколько верно… понимаешь, об этих картинах вообще ничего не известно, ни у нас, ни в Италии. Ну будто и не существовало такого художника!

— Если бы не существовало, то и картин бы не было, — заметил Левушка. По гибкому мостику из травинки важно и медленно ползла божья коровка, желтый панцирь надкрыльев щеголял черными точками.

Любаша с ответом не спешила, тонкая сигарета медленно тлела, и запах дыма смешивался с многочисленными весенне-травяными ароматами.

— С одной стороны, вроде бы правильно, если есть картина, то и художник быть должен. С другой… он гением был, понимаешь? Хотя нет, что ты можешь понять, если не видел… не Леонардо, не Микеланджело, не Дюрер… гениальность в том, чтобы быть самим собой. У него получилось, особая техника, цвета, манера, само то, как ему удалось передать не столько внешность, сколько характеры… да если бы существовал такой Луиджи из Тосканы, его всенепременно заметили бы. Ну не мог же он написать лишь две картины?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Скорее у себя. И еще, куча вопросов: как они в России оказались? Кто привез? Когда? И почему спрятал в доме?

— Революция…

— Революция случилась в семнадцатом году, в тысяча девятьсот семнадцатом, а дом сгорел в конце девятнадцатого века. И не просто так сгорел, а был подожжен хозяйкой поместья… это дядя так говорил. — Докурив, Любаша легла на траву. — Он же не просто так сюда приехал. Предки по матери здесь жили… то ли письма остались, то ли дневники. Или просто легенды… документов я не видела, Дед не позволил, сказал, что не моего ума дело.

— Почему? — Левушке тоже хотелось растянуться, закинуть руки за голову и, разглядывая небо, разговаривать. Но не решался, потому как выглядело бы подобное поведение мальчишеством, а он и так смешной, точнее, забавный.

— Не знаю. У Деда собственные представления о том, как надо жить. А тебе и вправду интересно или для дела спрашиваешь?

— Интересно… а почему для дела? При чем тут картины?

— Ну, если Марта — это Темная Дева, а Ольгушка — Светлая… хотя она не очень похожа, но дядя считал, что вопрос внешности второстепенен, но по-моему, он просто пытался впихнуть действительность в рамки легенды. Хотя зачем, непонятно… ладно бы легенда добрая была, а то жуть с кровью пополам.

— Расскажешь?

— А то… — Любаша сорвала травинку и, намотав на палец, протянула руку. — Кольцо, почти обручальное… в детстве все намного проще и золото ни к чему. В общем, если по легенде, то были две сестры, одна вышла замуж, а у второй не получилось, вот и жила в доме на правах бедной родственницы, красива была, наверное, если супруг начал на нее заглядываться…

— Бывает, — заметил Левушка, просто, чтобы в разговоре поучаствовать.

— Ага, бывает. Что раньше, что теперь… только эта сестра потом взяла и любовника своего зарезала, но поскольку была сумасшедшей, то ее не казнили, а заперли в психушке. Вторая же с ума сошла и дом подпалила. Вот такая красивая легенда. Ах да, забыла одну деталь, вроде бы как сестры эти точь-в-точь Мадоннами Луиджи были, одна Светлой, другая Темной. Ну и как тебе история?

— По-моему, мерзкая.

— По-моему, тоже, — Любаша поднялась. — И я тетку понимаю, картины эти… ну не должны они в доме висеть, в музее — еще быть может, а в доме… зло в них, думай обо мне, что хочешь, но Мартиным трупом дело не закончится.

— И кто следующий?

— Ольгушка… Игорь… Васька… или я. Думаешь, шучу? Да какие тут шутки… живешь, как на войне. Родственнички в лицо улыбаются, а за спиной обсуждают… возомнила себя красавицей, а морда кобылья. Что, не так?

— Не так. Ты не кобыла, ты очень красивая… — Левушка запнулся, чувствуя, что краснеет. Ну вот, договорился, дорасспрашивал.

— Спасибо, — ответила Любаша. — Слушай… а можно, я к тебе в гости приду?

— З-зачем?

— Просто так. Ну не могу я больше в этом гадюшнике, пусть они пока на Сашке потренируются зубы точить, а я у тебя посижу… поговорим о чем-нибудь… мне просто некуда больше. Так ты не против?

— Нет. — Левушка поднялся и, спрятав разукрашенные волдырями руки за спину, поспешил дать согласие. — Конечно приходи… чаю попьем. У меня варенье малиновое есть.

— Все-таки ты забавный…