Сезон вдохновения

Елена Осадчая (2024)

Сезон Вдохновения — конкурс, который уже более ста лет проходит на Олимпе. На нем девять муз должны раскрыть таланты смертных и представить перед богами нечто уникальное в своей сфере, будь то танец, поэзия или музыка. В награду Зевс исполнит любое желание победительницы. Клио живет в Санкт-Петербурге, ходит с сестрами в Мариинский театр и ведет мировую летопись, ведь она — муза истории. Ей трудно соперничать с талантами других муз, да и выигрывала она лишь однажды. Но в этом году Клио твердо намерена занять первое место. Только загадав желание, она сможет стать счастливой и быть с тем, кого любит. В погоне за выигрышем Клио не замечает, как сильнее отдаляется от сестер. Близится начало сезона Вдохновения, и ей предстоит решить: готова ли она отказаться от сестер ради любви? Быть может, счастье всё это время было не там, где она его искала?

Глава 3

Подо мной проносятся воды Сены, и я завидую тому спокойствию, которое чувствуется в течении широкой реки. Сама я далека от так необходимого сейчас умиротворения. Меня словно выпотрошили, а потом засунули внутренности обратно, поменяв всё местами и забыв жизненно важные органы. Ощущаю в ладони острые уголки скомканной бумаги и еще сильнее сжимаю кулак. Стискиваю челюсти и заставляю себя неотрывно смотреть на Эйфелеву башню. На глазах выступают слезы. Это все из-за ветра и портала для богов — перемещение в нем я всегда переносила тяжело. Слезы к моим эмоциям не имеют никакого отношения. Главное — в это поверить.

Слева от меня раздается мелодичный смех. Не хочу оборачиваться, но тело перестает подчиняться. Мимо проходит парочка, которая источает настолько сильную ауру счастья, что я скриплю зубами. На душе скребут кошки, раздирая своими острыми коготками чувствительное нутро. Как бы мне хотелось, чтобы оно огрубело. Перестало чувствовать боль. Но вместо этого оно кровоточит все сильнее. Комок злости в груди давит, он напоминает мне плотину. Еще одна капля, и она не выдержит. Я не выдержу.

Вытягиваю руку вперед и бросаю скомканную бумажку в реку. В последний момент, когда ее подхватывает ветер и уносит под мост, жалею, что не разорвала ее. Не уничтожила слова, написанные мелким почерком. Но уже поздно что‐либо менять, а просить Зефира об услуге, чтобы вернуть записку и порвать ее на мелкие кусочки, я уж точно не буду. Зябко ежусь и с тяжелым сердцем иду на левый берег Сены, но меня вдруг настигает приятный баритон:

— Вы ведь знаете, что мусорить нехорошо.

Встречаюсь взглядом с молодым мужчиной, замершим на том же месте, где несколько секунд назад стояла я сама. Пара прядей цвета горького шоколада падает ему на лоб, но незнакомец не откидывает их, хоть они и закрывают один глаз. Верхние пуговки рубашки расстегнуты, а одну руку он прячет в карманах чуть зауженных брюк. Второй же мужчина опирается на перила, постукивая по ним длинными пальцами. Я почти вижу, как он играет на гитаре, но это видение гаснет так же быстро, как и вспыхивает.

— Одна бумажка ни на что не повлияет.

— Ошибаетесь, — он качает головой, и его выразительные брови изгибаются. — Если каждый будет бросать по одной бумажке в полной уверенности, что это безвредно, то представьте, сколько таких бумажек наберется и какой огромный вред мы нанесем планете.

Пожимаю плечами и жалею, что не могу просто повернуться и уйти. Природная вежливость, из-за которой я вынуждена слишком часто терпеть людей и богов, с которыми не хочу общаться, не изменяет мне и сейчас. Я медленно выдыхаю и уже открываю рот, чтобы что‐то сказать, но тут мужчина с неожиданным презрением морщится.

— Неужели вам наплевать на экологию?

Его недовольство заставляет меня встать в оборонительную позицию, и я неожиданно чувствую радость от этого. Адреналин разносится по телу, и мне хочется оскалиться. Слезы, стоящие в горле, камнем падают в желудок, вновь делая мой голос сильным. Мне с трудом удается сдержаться. Желание выпустить на свободу злость, лишь бы перестать чувствовать боль, слишком сильно. Раздражение бурлит во мне, мешая думать.

— Как я уже сказала, моя бумажка ни на что не повлияет. Деметра сейчас в депрессии и забыла о своих обязанностях, и мы мало чем можем помочь природе.

Мужчина удивленно вскидывает брови, а я едва не хлопаю себя по лбу от досады. Идиотка. Столько лет тщательно соблюдать осторожность, напоминать о ее важности сестрам и нарушить собственные же правила из-за разбитых чувств. Ругательства вертятся на кончике языка, но страх сильнее. Из моей памяти никак не сотрется момент, когда Артемида вынуждена была стрелами защищать своих нимф, о божественной природе которых узнали люди и попытались пленить их. Мне хочется верить, что я в безопасности и сейчас легенды о нас воспринимаются только как сказки, но жизнь и история, за которой я наблюдаю и которую описываю, научили меня всегда держать ухо востро.

— Отчего же у нее депрессия? Сейчас ведь весна, Персефона должна быть дома ^[1].

Я пристально вглядываюсь в мужчину, теребя свой кулон. Его лицо серьезно, но в глубине зеленых с коричневыми крапинками глаз теплится веселье, а в слегка приподнятых уголках губ прячется улыбка. Он явно не верит мне. Решив, что, оборвав разговор, я вызову куда больше подозрений и останусь в его памяти, усмехаюсь. Чувствую себя так, будто хожу по канату над бездной, но не знаю, как по-другому выйти из ситуации, в которую загнала сама себя.

— Персефона наконец нашла общий язык с Аидом и теперь не спешит покидать его и отправляться под материнское крылышко. В Подземном царстве она — полноценная королева, тогда как для Деметры она осталась все той же маленькой девочкой, которой была в детстве.

— Вы подозрительно много знаете о личных делах Персефоны.

— Мы общаемся. А Цербер сходит с ума от радости каждый раз, когда видит меня.

— А вы храбры, раз не боитесь его. По мифам он тот еще монстр.

Отбрасываю волосы за спину и смотрю прямо в глаза мужчине, ожидая, что он отведет взгляд. Но он этого не делает, и наши глаза пересекаются, как скрещенные шпаги. Пусть думает, что перед ним сумасшедшая, молюсь я. Отчасти так и есть. Позволить чувствам взять верх над разумом — разве это не безумство?

— В мире, полном чудовищ, ты либо учишься находить с ними общий язык, либо погибаешь. Третьего не дано.

— А как же славная битва? — он лукаво улыбается, и мне вдруг кажется, что, несмотря на затянутое тучами небо, мир освещает ласковое солнце. — Древнегреческие герои ведь не тратили время на то, чтобы умилостивить монстров. Они их побеждали.

— Не все из нас созданы для битв.

— В битве не всегда нужен меч. Иногда сила воли — это все, что требуется для сражения. Прямо как у Шерлока и Мориарти.

Покладисто киваю, но не могу признать его правоту. Для того чтобы противостоять Мориарти, надо быть Шерлоком. Для того чтобы победить немейского льва, надо быть Гераклом. Я ни тот, ни другой. У меня недостаточно силы воли и физической мощи, чтобы биться. И все, что остается, — это приспосабливаться и по мере сил пытаться не переходить дорогу более могущественным существам.

— Деметра, может, и в депрессии, но все же не мусорите, пожалуйста. Сена — прекрасная река и не заслуживает, чтобы по ее волнам плавала грязь. И постарайтесь уговорить Персефону наладить отношения с матерью, — мужчина снова улыбается, и я отчего‐то не могу сдержать ответной улыбки. — Из-за того, что она резко изменила свое отношение к Аиду и расстроила тем самым Деметру, не должны страдать все остальные.

— Обязательно передам ваши слова, когда встречусь с одной из них, — подмигиваю я и иду прочь.

Странно, но после краткого разговора с незнакомцем боль перестает так сильно стискивать своей когтистой лапой мое сердце. Тревога никуда не девается, она просто заползает глубже, и все же это позволяет мне хоть на время, но вздохнуть свободно.

Бреду по берегу Сены к месту встречи с сестрами, неуловимая улыбка не сходит с моего лица. Когда мягкий ветер дует мне навстречу, нежно касаясь волос и очерчивая скулы, я шепчу ему свою просьбу. Прохожие недоуменно косятся на странную девушку, разговаривающую с самой собой, но мне нет до этого дела.

Ветерок исчезает, однако через минуту возвращается, осторожно опуская в мои раскрытые ладони смятую записку. Печаль снова стискивает мне грудь, а непослушные слезы подступают к глазам. Рву листок бумаги и выбрасываю его в мусорную корзину, плотно сжав зубы. Ничего нового не произошло. Я знала, что так и будет. И страдать из-за этого бессмысленно и просто глупо.

Жаль, что я не могу сказать это своему сердцу.

***

— Талия просила передать, что, должно быть, отравилась деликатесами, которые ела вчера на обед, — не дожидаясь моего вопроса, говорит Терпсихора. Сестра красивым движением, кажущимся еще более грациозным из-за обыденности действия, поправляет на плече цепочку небольшой сумочки. — Она весь вечер была бледная и за ужином почти ничего не съела. Мне тоже, между прочим, кусок в горло не лез после того, как ты нас бросила.

Я закатываю глаза и смеюсь. Прекрасно знаю, что это неправда: Терпсихора на моей памяти ни разу не теряла аппетита, а после выступлений у нее вообще вместо желудка словно появляется черная дыра. Поняв, что ее мелкая манипуляция не увенчалась успехом, Терпсихора тоже улыбается, а после бросает на меня хитрый взгляд из-под ресниц.

— Как там твои неотложные дела, из-за которых ты вчера убежала? Наверное, устроили тебе потрясающий вечер, особенно после такого долгого расставания?

Мой веселый настрой тут же улетучивается, стоит вспомнить вчерашнее свидание и то, что за ним последовало. Тело все еще слегка ноет от сладкой неги, но душа корчится от боли. Нельзя было уходить от сестер и поддаваться соблазну. Знала ведь, что из этого не выйдет ничего хорошего. Но прошлого не воротишь, и я только ускоряю свой шаг.

— Почти. Все было как всегда. — Терпсихора уже открывает рот, чтобы что‐то сказать, но, вовремя увидев это, я меняю тему. — Готовишься к сезону Вдохновения?

— Думаю, в этом году я выиграю, — уверенно отвечает Терпсихора, и меня охватывает злость вперемешку с завистью.

Ей никогда не приходилось ломать голову над тем, что представить на конкурсе. Она муза танцев, и ответ всегда лежит на поверхности. Но что прикажете делать музе истории? Не могу же я просто зачитать список событий, произошедших за год. Это не только не подарит мне победы, но может стоить недовольства богов. Особенно если вспомнить, что бóльшую часть бедствий они с легкостью могли предотвратить.

— Исполнишь номер с тем парнем, с которым танцевала вчера? — интересуюсь я.

Терпсихора кивает, не заметив моего помрачневшего взгляда. Мы идем вперед, приближаясь к высокому зданию, в котором проходит выставка. Красочные баннеры стоят по обе стороны от дверей, и я уже тянусь к ручке, но Терпсихора останавливает меня.

— Хочешь, я помогу тебе выбрать что‐то для конкурса? — спрашивает она, заглядывая мне в глаза.

Затрепетавшее сердце ускоряет свой бег, болезненно ударяясь о ребра. Похолодевшими пальцами заправляю за ухо прядь волос, оттягивая ответ. Меня раздирает на части. Я нуждаюсь в Терпсихоре, но вместе с тем боюсь, что она использует то, что ей известно, против меня. Ведь если кто‐то знает твою историю, то имеет над тобой власть. Я должна победить, поэтому просто не могу рисковать.

— Не знаю, — наконец говорю я и, виновато улыбнувшись, тут же добавляю: — Давай посидим у меня?

— Договорились, — Терпсихора морщит нос, но спустя секунду на ее пухлых губах снова появляется улыбка. — Только не заставляй меня заново пересматривать фильмы про Гарри Поттера. Я и так уже вызубрила все повороты и события, не хватало еще выучить фразы. Мой бедный мозг этого всего не выдержит, и я умру.

— «Для дисциплинированного сознания что есть смерть, как не новое замечательное приключение»? ^[2]

У Терпсихоры вырывается громкий стон, и я, смеясь, подталкиваю ее к дверям. Стоит распахнуть их, как на нас обрушивается волна тепла и едва ощутимого запаха краски, который смертные не могут почувствовать. Ценители искусства и те, кто решил спрятаться здесь от начавшего накрапывать дождя, прогуливаются вдоль стен, любуясь картинами. Они тихо переговариваются, смотря на полотна то под одним, то под другим углом. Прямо как совы — я усмехаюсь.

Не сговариваясь, мы с Терпсихорой идем в сторону, где меньше всего смертных. Первая же картина словно цепляет меня на крючок, захватывает все мое существо в ловушку. Я замираю, будто оцепенев. Взгляд приклеивается к девушке, стоящей перед зеркалом. Ее короткие, по плечи, волосы закрывают шею и щеки, отчего зритель может видеть лицо лишь в отражении. Она держит на весу кольчугу, прижимая ее к своей груди. В глубоко посаженных глазах читается недоверие, девушка словно не до конца осознает, чтó здесь делает. Ее тонкие губы приоткрыты, а уголки рта скорбно опущены. Она напоминает испуганного ребенка, которого заставили выйти на сцену и рассказать стишок перед огромным залом. Но тонкие брови хмурятся, и эта небольшая деталь кардинально меняет выражение всего лица. Она больше не боится. На смену страху приходит решительность человека, идущего по пути, который выбрал он сам.

— Подружка Персефоны, — разбивает звенящую в моей голове тишину бархатистый баритон. Вздрогнув, я резко оборачиваюсь.

На меня все с той же лукавой улыбкой смотрит незнакомец с моста. Но все внутри дрожит не из-за этого. За миг до того, как он окликнул меня, почудилось, что девушка на картине вздохнула, и металлические звенья в кольчуге лязгнули друг о друга. Она ожила, чтобы передать мне свою силу. И на долю секунды мне показалось, что в зеркале отражается мое лицо.

Примечания

1

Согласно мифам, каждую весну Персефона покидает Подземное царство и отправляется к своей матери Деметре.

2

Цитата из романа Дж. К. Роулинг «Гарри Поттер и философский камень» (пер. с англ. М. Спивак).