Трубадур

Иван Быков

«Трубадур» – первая часть фэнтезийного триптиха-саги. Сага равнины. Равнина, что раскинулась вдоль Немого хребта. Равнина, где сбываются мечты, где пересекаются миры. Равнина, что рассечена надвое Радужной Стеной. Равнина, где слово весит больше, чем золото, и может быть опаснее, чем нож. Пусть читатель сам решает, что такое сага равнины: плачь о безысходном будущем или жизнеутверждающая песнь о высоком предназначении человека. «Трубадур», «Жрец», «Военком» – три части одного целого.

3

Дом Трактирщика всегда можно узнать по запаху пищи. С этой мыслью Трубадур открыл глаза. Потому что запах пищи стал ближе. Хозяин трактира за стойкой цедил в кружку эль. На сидящего в углу зала сказителя он не обратил никакого внимания, даже не поздоровался. Такие люди чувствуют наличие денег за версту, а у путника их явно не водилось. Но при этом Трактирщик и не гнал гостя за порог, что весьма радовало. За столиком Трубадур был уже не одинок. Бородатый посетитель в кожаной жилетке пересел к нему и теперь дымил трубкой напротив. Бородач пристально рассматривал сказителя, словно собирался его купить. Или побить.

— Ешь, — сказал бородач и подвинул под нос Трубадуру миску, от которой исходил пар (вот он, близкий источник запаха пищи).

Надо было бы спросить, за какие подвиги такая награда, но Трубадур не был настроен давать представления. Сначала можно было разобраться с похлебкой. А потом уже задавать вопросы. Дают — бери, такое правило, что может быть проще? Кивнув в знак благодарности, Трубадур взялся за ложку и не останавливался, пока миска не опустела. Теперь можно было и поговорить. Он с немым вопросом глянул на благодетеля.

— Добро пожаловать, — сказал бородач, когда Трубадур вытер грязной пустой сумой влажные губы и слезящиеся от дыма глаза.

— Меня зовут Трубадур, — представился сказитель.

Бородач кивнул, словно ожидал такого ответа. Трактирщик окликнул из-за стойки, сообщил, что эль нацежен.

— Сходишь? — спросил бородач без лишней наглости, так что прозвучало, как уравнение в правах: «Я угощаю, ты приносишь».

Трубадур с готовностью согласился, но путь к стойке оказался исполненным мучений — давала знать рана на ноге.

— Досталось? — с участием спросил бородач, когда Трубадур, прихрамывая, доставил две пенных кружки к столу.

— Есть немного, — Трубадур почти упал на скамью, его голень горела и ныла. — Дикий щенок цапнул.

— Тебе нужны лекарства, — сообщил бородач. — Мы тут таблетки с собой не носим, нам без надобности. Спроси у Ворчуна. Он держит запас для тех, кто приходит с равнины.

— У Ворчуна? — переспросил Трубадур.

— Точно, у него, — улыбнулся бородач. — Так зовут трактирщика. Есть таблетки, Ворчун? Или мазь? Нашего гостя цапнул дикий щенок на равнине.

Трактирщик пробурчал что-то себе под нос, поискал немного и выложил на стойку пару серых пилюль.

— У меня нет денег, — признался Трубадур. — Он поверит в долг?

— Это подарок, — успокоил бородач. — Ворчун делает такой каждому пришельцу с равнины. Миска похлебки, кружка эля, лекарство при надобности.

Выходит, угощение — это не щедрость собеседника, а добрый жест Трактирщика. Хотя его же зовут иначе — Ворчун. Пора привыкать к странностям.

— Ворчун, — повторил Трубадур; таблетки он решил забрать перед уходом, чтобы лишний раз не издеваться над несчастной голенью. — Не привык я к таким именам. Бывало, и встретишь кого с редким именем, но только потому, что редкая профессия. А трактирщиков во всех селениях на равнине зовут Трактирщиками.

— Так то во всех селениях, — сказал бородач с пренебрежением. — В нашем все иначе. Нашего зовут Ворчун. А меня вот зовут Стервятник.

— В честь огромной птицы, что питается падалью в ущельях Немого хребта? — удивился Трубадур.

— Падалью! — рассмеялся Стервятник. — Что ж, можно и так сказать. Если называть падалью всякий хлам, что я собираю вдоль Радужной Стены. Тебе, кстати, неплохо бы обновить гардероб.

— Мне бы выступить раз-другой, — сказал Трубадур. — Где тут собирается народ? Где Трубадуру найти свою публику?

— Трубадура в таком тряпье никто слушать не будет, — пообещал Стервятник. — Приоденься, выспись, отдохни и ближе к вечеру можешь искать свою публику на площади у Ворот. Хотя… У Ворот вряд ли кто будет слушать Трубадура. Поищи вдоль Радужной Стены трактир с буквой «М» над входом. С наступлением темноты все горожане либо там, либо здесь, либо в лавке Кулинара, либо спят. Осмотрись. Привыкнешь

— Два трактира? Да, придется привыкать. А в этом трактире людей больше? — спросил Трубадур; он знал, что в любом поселении только два «хлебных» места — трактир и площадь, и раз тут не один трактир, то нужно выяснить, в каком больше посетителей.

— Нет, — Стервятник покачал головой. — Тут не бывает людно. Это трактир «на входе», так сказать. Для таких, как ты.

— И ты, — Трубадур улыбнулся через боль.

— Я здесь по службе, — Стервятник улыбнулся сквозь бороду в ответ. — Пообживешься и поймешь, что есть и пить можно везде. Здесь любое место — это площадь личной радости. Местных найдешь вдоль Стены. Только вначале приоденься. Поверю в долг. Есть образы на любой вкус. Могу одеть тебя бродягой, воином, купцом, бандитом, гостем из невиданных краев, героем твоих сказаний. Штаны с карманами, куртки с узорами, шляпы с широкими полями, сапоги с загнутыми носками. Плащи, накидки, украшения, оружие — выбирай без стеснения, о деньгах не думай.

— Откуда все это? — спросил Трубадур.

— Говорю же: собираю хлам вдоль Стены, — Стервятник подмигнул заговорщицки. — Моя лавка в конце улицы. Последний дом, зеленые двери. Не ошибешься. Заходи, как выспишься.

— Ворчун сдает комнаты? — спросил Трубадур.

— А зачем? — Стервятник пожал плечами. — Выбирай дом получше, если дверь не заперта, заходи и осмотрись. Если пыль недельной давности, значит, дом пуст. Заселяйся, живи, пока и твои вещи не станут хламом у стены.

— В поселке много пустых домов? — поинтересовался Трубадур.

— «В поселке»! — рассмеялся Стервятник. — Ты разве не ищешь Город?

— Ищу, — кивнул Трубадур.

— Тогда я первый говорю тебе: ты нашел то, что искал, — радостно сообщил Стервятник и растворился в клубах дыма.

Была бы это новость — Трубадур бы удивился. Может, расплакался. Театрально обнял бы Стервятника. Провозгласил бы тост за Город, к которому шел. Но он знал. Уже тогда, в хромом ночном беге по равнине навстречу радужному зареву, — знал. В битве с дикими псами за пару часов до этого — уже знал. Месяцем ранее, в Долине Слез, — тоже знал. В Мертвой деревне — тоже знал. Весь долгий путь вдоль Немого хребта — знал. С той самой базарной площади, где он пел о Городе, а потом, собрав мелочь и кое-какую снедь — плату за выступление, вышел вслед за Солнцем в сторону хвоста Дракона, чтобы не прерывать путь, пока не найдет Город, о котором пел. Уже тогда он знал, что будет здесь, и вот он здесь.

— Если это тот самый Город, тогда почему тут вообще есть пустые дома? — спросил Трубадур. — Разве не сплошным потоком идут к вам страждущие, разве не тянутся длинной вереницей сюда голодные, нищие, больные, авантюристы?

— Все в точку, все о тебе: голодный нищий больной авантюрист! — снова рассмеялся Стервятник. — Не хмурься, не хочу обидеть. Сам пришел сюда именно таким. Даже пострашнее тебя выглядел. Прятался от сфинкса в пещере на склоне. Ход завалил, чтобы до меня не добрался. Потом плутал лабиринтами наощупь. Видимо, там, в темноте пещер, меня и пробрало какой-то древней хворью. Когда на свет выбрался, то вид у меня был, словно я неделю под кислотным ливнем стоял. Кожа струпьями пошла, язвы мокрые, волосы так и лезут. В глазах муть, только контуры и различаю. Не помню, как до трактира этого добрался. Ворчун три дня выхаживал, уйму пилюль на меня извел. Правда, Ворчун?

— Было дело, — пробурчал хмурый трактирщик.

— А сколько таких осталось в пещерах сфинксов, в воронках могильщиков, в желудках диких псов? — продолжил Стервятник со вздохом. — Так что многие идут, далеко не многие доходят. А главное — никто не возвращается потом. Иначе давно бы все поселения вокруг на год пути были бы оставлены. Но все странствия — в одну сторону, от головы к хвосту.

— Кто-то все же вернулся, — сказал Трубадур. — Иначе не было бы песен и сказаний.

— Если кто и вернулся, то вряд ли был щедр на рассказы, — заметил Стервятник. — Все, что ты слышал о Городе из песен, мало похоже на то, что увидишь здесь.

— Все равно иначе представлял, — признался Трубадур. — Город — это сказка, мечта, а мечта должна быть яркой, веселой, многолюдной.

— Сходи на площадь, вечером у Ворот увидишь много… людей, — Стервятник переместил чубук трубки в угол рта, отчего лицо его словно скривилось в брезгливой в гримасе. — А если бы ты мог заглянуть за Ворота, Трубадур, то встретил бы там всех, кто нашел этот Город с первого дня его явления. Вот такую песню я бы с удовольствием послушал, Трубадур. И не только я. Если бы ты спел нам о том, что там, за Воротами, то тебя закидали бы золотыми монетами. Либо закидали бы камнями. Тут уж трудно угадать. Но равнодушных слушателей такая песня точно бы не оставила.

— Расскажи мне о Городе. Начни с того, почему вы сами не можете заглянуть за Ворота, — попросил Трубадур.

— Можем, — Стервятник отмахнулся трубкой. — Однако из меня никудышный рассказчик. Скоро сам разберешься, на то ты и Трубадур. А я лучше попрошу нам еще эля у Ворчуна. В этот раз уже за мой счет.

— Погоди, — остановил Трубадур. — Не хочу налегать на эль. Давно не ел досыта, ночь бессонная — развезет со второй кружки, потом себя не соберу. А мне выступать сегодня. До выступления нужно Город обойти, понять, что тут к чему, для кого петь, о чем рассказывать. Эль у Ворчуна слишком густой и крепкий, никогда и нигде раньше такой не пробовал.

— Обычный эль. Другой не держим, — пробормотал Ворчун за стойкой с благодарной гордостью. Имя хорошо подходило ему.

Стервятник все же сходил к стойке и принес кружку эля себе и передал Трубадуру целебные таблетки от Ворчуна.

— Спасибо, — поблагодарил Трубадур трактирщика и тут же запил таблетки остатками эля. — Жаль, что нечего дать взамен. Но я обязательно вернусь, когда щедрость местных жителей избавит меня от безденежья.

— Город дает возможность разбогатеть другим путем, — подмигнул Стервятник. — Не скажу, что более легким, но точно более быстрым.

— В Мертвой деревне, у самого подножия Немого хребта, живет одиноко очень странный человек, — начал Трубадур с осторожным смущением; то, что он слышал в Мертвой деревне, больше было похоже на нелепые детские выдумки, чем на основу для новой песни. — Он говорит, что сбежал из Города два года назад.

Стервятник и Ворчун переглянулись со значением, Ворчун пожал плечами — не верю, мол.

— За последние два года Ворчун, кроме тебя, угощал еще троих, — сказал Стервятник после короткого подсчета на пальцах. — Четверых встретили, ни одного не проводили. — Ворчун кивнул в знак согласия. — Уходили многие, но в другую сторону, за Стену, через Ворота. Дураков, что желали бы повторно пересечь Долину слез, я не знаю. Знаешь, Ворчун? Нет? Вот и я не знаю. Как звали того чудака из Мертвой деревни?

— Его и поныне зовут, — исправил Трубадур. — Лекарь — таково его имя.

— Лекарь — это не имя, — отмахнулся Стервятник с веселым облегчением. — Так люди друг друга называют на равнине — по ремеслу. Жил бы в Городе, хоть немного, назвался бы по-другому. Сказочник твой Лекарь. Никому еще не удавалось дважды пересечь Долину слез безнаказанно. И что наплел тебе отшельник из деревни?

— Он рассказывал про Анкетную башню, — Трубадур стыдился собственной доверчивости, неловко было повторять истории, что оказались фантазиями неразумного старика. — Но я теперь понимаю, что все это бред.

Стервятник и Ворчун обменялись долгими взглядами.

— Не бред, — только и обронил Ворчун.

— А как выглядел этот Лекарь из Мертвой деревни? — спросил Стервятник.

— Низенький, сухой, глаза слезятся, руки дрожат, голос скрипит, как дверь на ветру, — описал Трубадур. — На носу золотая оправа со стеклами. Из-за этого золота я ему и поверил.

— Дока, — буркнул Ворчун.

— Он самый, — согласился Стервятник. — В последние недели в Городе он непрестанно сетовал на жизнь и портил всем аппетит. Не он один такой. Тут есть целая банда нытиков. Все им не так. Во всем видят лютое зло: и в людях, и в золоте, и в самом Городе. Шли бы за Стену, так нет! Мутят воду, народ смущают, новичкам прохода не дают. Так что берегись, Трубадур: наверняка скоро встретишь кого из этих, с придурью.

— Вот что скажу, — вдруг отчетливо вмешался Ворчун. — Они и есть зло.

— Без всякого сомнения! — горячо поддержал Стервятник. — Но Дока был не совсем такой. Ныл и причитал не меньше, да не про то. Как-то по-доброму, без ненависти. Говорил, что у каждого свой выбор. Обещал уйти из Города. Мы смеялись. Куда ему уйти? Кашлял, морщился, никакие пилюли не помогали. Потрепала его равнина основательно. Когда он просадил все свои деньги у Ворчуна, все, кто его знал, решили, что время пришло, что один путь — через Ворота, за Радужную Стену. А вон оно как вышло — Дока вернулся в Мертвую деревню.

— Так есть в Городе Анкетная башня? — спросил Трубадур.

— Что рассказывал о башне Дока? — ответил вопросом на вопрос Стервятник.

— Лекарь говорил о фантастических деньгах, о Бухгалтере, о его странных вопросах, — перечислил Трубадур.

— Башня есть, найдешь ее легко, — наконец сказал Стервятник. — Во всем остальном сам разберешься. Запомню тебя, Трубадур, чтобы узнать, какая судьба ждет это имя. Ищи ночлег, и жду тебя в своей лавке.

Стервятник резко встал, скамья под ним заскрежетала опорой по деревянному настилу, у выхода положил на стойку пару мелких монет из тех, что чеканят в Шахтерских поселках, где добывают медную руду. Таких поселков не так много на равнине. И монет не много, каждая из них — редкость, ценность имеет в зависимости от веса.

Вдоль Немого хребта ходят три вида медных монет: малая, размером с фалангу указательного пальца; средняя, величиной с глаз сфинкса или с брюшную пластинку броневепря; большая монета — в пол-ладони взрослого человека. Три малых — одна средняя, три средних — одна большая. Большие медные монеты были тяжелы, между поселками их носили редко. Путник брал в дорогу мелкие монеты, товары на обмен или — в исключительных случаях, если повезет, — брал серебро.

Десять больших медных монет можно было выменять на одну серебряную. Трубадур слышал о полумифическом очень богатом городе у головы Дракона, где добывали серебро и отливали редкие, а потому дорогие серебряные монеты. Большинство странников отправлялись за сытой жизнью именно туда, к голове Дракона. И лишь единицы держали путь в сторону хвоста, в поисках сказочного Города.

Ни на медных, ни на серебряных монетах рисунков не было. Никаких. Обычные диски, хотя некоторые знатоки по гурту могли сказать, в каком поселке чеканили ту или иную медь. Сколько серебряных монет составляли одну золотую никто бы сказать не мог — такие расчеты никогда никто не стал бы производить. Золотая монета на равнине обладала абсолютной неразменной ценностью.

Рассчитавшись за эль, Стервятник затолкал чубук трубки в нагрудный карман жилетки, кисет с табаком сунул в боковой и направился к двери, но на пороге замер. Постоял, почесал бороду, о чем-то думая, и обернулся.

— А знаешь, Трубадур, вдруг прав был твой Лекарь, наш Дока, что отправился не к Радужной Стене, а снова по Долине слез. Все может быть…

Сказал и вышел. Трубадур попробовал встать, но голень отказывалась принимать вес тела. Лекарства начали действовать, отчего жар в месте укуса только усилился.

— Могу я отдохнуть в трактире, на скамье? — попросил Трубадур.

Ворчун в ответ равнодушно пожал плечами. Поиском дома можно заняться потом, когда Трубадур сможет встать и идти. А сейчас он может только одно — лежать и спать.