Сердце Гудвина

Ида Мартин (2024)

У одиннадцатиклассниц Алисы и Ксюши на носу выпускные экзамены, но когда на улице весна и воздух наполнен ожиданием любви, меньше всего хочется думать об учёбе. Девушки составляют собственный рейтинг мужской красоты, мечтают стать журналистками и подыскивают платья к выпускному. Ксюша не знает, на ком из парней остановить свой выбор, а Алисе пишет таинственный поклонник под ником Гудвин. Казалось бы, не происходит ничего необычного, вот только за пылкими признаниями в любви Алиса отчётливо ощущает надвигающуюся угрозу. Кто же такой Гудвин? Близкий друг? Одноклассник? Учитель? Ей необходимо срочно это выяснить, пока не случилось непоправимое. Однако сделать это не так-то просто, ведь любовь ослепляет, а внезапная ссора с подругой грозит обернуться трагедией.

Глава 5

В первый раз я влюбилась в детском саду в мальчика по имени Сережа, потом в Вадика, после в Гришу. С Гришей мы даже собирались пожениться, но его мама сказала, что Гриша еще не готов к серьезным отношениям, и я решила, что тоже не готова, потому что мне уже тогда начинал нравиться Вова.

В школе я сразу влюбилась в Славика, а он в Ксюшу, но Ксюше нравился Мишка, который хотел стать Железным Человеком и которому на нас было плевать. А поцеловалась я впервые в третьем классе, не по-настоящему, конечно, но я все равно очень впечатлилась, и мы с Ксюшей, опережавшей меня в этом вопросе на два месяца, пришли к выводу, что поцелуи лучше конфет, но хуже мороженого. Правда, вскоре выяснилось, что бывают и противные поцелуи, особенно когда к тебе лезет с ними кто-то неприятный, сопливый или вонючий. Так что в своих симпатиях мы стали разборчивее.

«Школьная любовь как заноза, — сказала как-то Ксюшина мама, — засядет и нарывает потом».

И мы с ней согласились, но совсем не влюбляться все равно что никогда не смеяться, не танцевать, не видеть заката, звезд, не пробовать шоколадный коктейль, не радоваться подаркам, не наслаждаться горячим душем и не лежать на траве, наблюдая за плывущими облаками. Это значило иметь каменное сердце и пустую, как пересохший фонтан, душу.

На математике мы занимали предпоследнюю парту у окна, спрятавшись за спинами Проскурина и Лу. Симпатии в данном случае значения не имели. Просто за ними удобно болтать или сидеть в телефонах так, чтобы математик не заметил. Иван Сергеевич очень огорчался, обнаружив, что кто-то может не интересоваться математикой. Не ругался и не орал, а просто тяжело вздыхал и горестно качал головой. Ему слегка перевалило за тридцать, и он был нормальным, даже приятным мужчиной без перегибов.

Ашки его обожали и говорили, что он шарит. У них на уроках постоянно кипели бурные обсуждения, споры, проводились командные игры по нестандартному решению задачек и тесты на логику. Но его и брали в школу специально для маткласса, дали классное руководство и персональные допы для них три раза в неделю — это называлось матклубом. С этим классом он оживал, а с нами просто возился, как с беспомощными малышами, снисходительно раздавая тройки и четверки. К доске почти никогда не вызывал, домашку не проверял и напрягал только прошлогодними базовыми ЕГЭ.

Красавцем Ивана Сергеевича сложно назвать, но на твердую пятерку он вполне тянул, а когда приходил в костюме и галстуке, то и на шестерку. Мы с Ксюшей считали его старым, но школьные училки, даже зная, что он женат, все равно вились вокруг него роем. А уж когда этой осенью прошел слух, будто его бросила жена, активизировались со страшной силой.

Однако ни на какие знаки внимания Иван Сергеевич не отвечал, сначала ходил с трагическим видом, а потом пропал на две недели. По официальной версии, взял больничный, но все знали, что у него случился запой.

— Я поняла, что тебе нужно сделать, — сказала Ксюша под монотонный бубнеж математика.

— Как сегодня утром проснулась, так сразу и поняла. Тебе нужно его выманить! Заставить проявиться. Сделать то, что его заденет.

— В хорошем смысле?

— В любом. Но лучше в плохом. Пусть расстроится или разозлится.

— Например?

— Ну… не знаю. Постригись.

— Ты что?! У меня же договоренность с родителями.

— Может, тебе заболеть? Не ходить в школу, чтобы он страдал.

— Мне по географии и общаге трояки нужно исправить до конца года.

— Ну поругайся с кем-нибудь. Пусть тебя кто-то обидит при всех, ты будешь страдать, а он переживать.

— Если меня кто-то обидит, с Мартовым проблем не оберешься.

— Твой Мартов достал уже.

— Знаю.

— Но если бы ты с ним встречалась, никакой Гудвин тебе не стал бы писать.

— Кто такой Гудвин? — развернувшись, Проскурин положил локоть к нам на парту.

— Никто, — Ксюша состроила кокетливую мордочку.

— Поэтому вы пол-урока его обсуждаете?

— Мы книжку обсуждаем, — нашлась подруга. — «Волшебник Изумрудного города». Знаешь такую?

Плечи Лу, прислушивающегося к нашему разговору, затряслись.

— Мартов тоже из книжки? — продолжил ироничный допрос Проскурин.

— Аксенов на нас уже смотрит! — Я пихнула одноклассника в плечо, но было поздно.

— Девочки! — математик выдержал укоризненную паузу. — Уу вас очень несерьезное отношение к моему предмету. Или, быть может, вы не собираетесь поступать в вуз?

В его взгляде читалась внутренняя боль.

— Собираемся, — пристыженно отозвалась я.

— В таком случае вам стоит хоть немного меня послушать! — Учитель выдержал многозначительную паузу. — И очень прошу тебя, Алиса, придумай, пожалуйста, способ убирать волосы, они отвлекают.

— Кого отвлекают? — не поняла я.

— Тебя же саму!

Он пошел дальше, выкладывая на парты тесты, а я, глядя ему вслед, поняла, почему жена его бросила. Эта мысль возникла просто так, из ниоткуда. Я ничего об Иване Сергеевиче не знала и не испытывала к нему ни капли неприязни, скорее наоборот. Но то, что я подумала про его жену, было из области неизвестно откуда берущихся знаний, которые рождали во мне предчувствия. Порвавшийся чайный пакетик означал, что нужно перестать суетиться, рекламный звонок предвещал неприятный разговор, а найденная на улице перчатка предостерегала от собственной потери.

— Странный Аксенов сегодня, — сказала Ксюша, когда мы вышли на перемену.

О своих предчувствиях, знаках или видениях она, тщательно соблюдая правила Ириной прабабушки, никогда не упоминала.

— Интересно, почему его жена бросила? — спросила я.

— Потому что он газлайтер.

— Думаешь?

— Он разговаривает с нами как с умственно отсталыми, словно мы ущербные или маленькие.

— Математики все такие. Ромка теперь тоже.

— Да нет. Он и с нашими нормально. А Веню вообще хвалит постоянно.

— Может, женоненавистник?

— Девчонки-ашки его обожают.

— Черт! — резко остановившись, спохватилась я. — Я телефон на стуле оставила.

— Как это?

— Сунула его под попу, когда Иван Сергеевич тесты раздавал, и забыла.

— Вот, блин!

Мы кинулись обратно в класс, он уже заполнился ашками, и на моем месте сидел Кеша Ершов.

Тот еще тип, с которым без должного повода я старалась не пересекаться. Ксюша считала его интересным, а я опасалась.

У него было резкое, острое лицо с большим широким ртом и длинным носом, привлекательное и непривлекательное одновременно. Когда он наклонял голову и из-под рваной стрижки вороньих волос торчал только его нос, он казался даже страшным, но стоило ему посмотреть на тебя в упор, как отвести взгляд было невозможно. Он словно цеплял на крючок и держал столько, сколько хотел сам.

Ершов был общительным, разговорчивым и обаятельным, однако по-настоящему ни с кем не дружил и существовал сам по себе.

— Я оставила на стуле телефон, — выпалила я до того, как он успел меня заметить.

— Что, прости? — медленно повернувшись, Кеша демонстративно уставился на мои коленки.

Я не возражала. Лучше пусть смотрит на ноги, чем в глаза.

У меня уже имелся плачевный опыт попасться в ловушку его взгляда, и те чувства, которые я испытала, мне не понравились. Так бывает, когда стоишь у самого края на большой высоте и предательский внутренний голос уговаривает тебя прыгнуть.

— Давай быстрее, — поторопила его Ксюша, — у нас биология.

— Какие-то проблемы? — позади меня нарисовался Мартов.

— Алиска забыла телефон, а Ершов не хочет отдавать, — наябедничала Ксюша.

— Гони сюда! — Кирилл протянул Ершову руку, а тот поднял голову и впился в меня взглядом.

Я торопливо отвернулась.

— Кажется, он ей не нужен, — с усмешкой сказал Ершов, но краем глаза я заметила, как он сунул руку в карман.

В класс вошел Иван Сергеевич, увидел нас и неодобрительно покачал головой.

— Почему вы здесь? Покиньте, пожалуйста, класс.

— Покинем, только пусть сначала Ершов отдаст телефон! — потребовала Ксюша.

— Иннокентий, — официально обратился к Ершову математик, — будь добр, верни девочкам телефон. А ты, Кирилл, садись на место.

— Иннокентий, — не удержавшись, прыснула Ксюша, — как ты живешь с таким именем?

— Я тебе после уроков расскажу. — Ершов перевел взгляд на нее, и я облегченно выдохнула.

— Ладно, пожалуйста, отдай, а то биологичка нас не пустит, — попросила я как смогла ласково, и это сработало. Достав из кармана мой телефон, Ершов выложил его на парту.

— Будешь должна.

Мне очень не хотелось, чтобы Гудвином оказался Ершов.

Из всех возможных подозреваемых он сильнее остальных напоминал того, кто способен написать пугающее любовное письмо, и меньше всех того, кто вообще умел любить.

Наши мамы подружились сразу, как только Михайловы — так мы называли всю их семью, хотя у Ромы и его мамы Альбины фамилия Бондарь, — въехали в соседнюю квартиру. Ксюшина мама тетя Лариса была беременна ею, Роме, сыну ее младшей сестры Альбины, исполнился год, а мне только пять месяцев.

Тетя Лариса и Альбина родом из Нижнего Новгорода, а дядя Сережа из Москвы, женившись, он решил перевезти тетю Ларису в прежде пустовавшую бабушкину квартиру, но та переезжать без сестры отказывалась. Родных у них не осталось, а у Альбины был маленький ребенок без отца, и ей требовалась помощь, так что дяде Сереже пришлось забрать обеих.

Альбина с утра до вечера работала, а тетя Лариса с моей мамой постоянно гуляли вместе, ходили в поликлинику, магазины, присматривали за нами, чтобы дать друг другу поесть, помыться и поспать. Они сразу отлично поладили. Папы же сошлись чуть позже, когда у моего отца начались проблемы на работе и дядя Сережа предложил ему перейти к ним в банк.

До конца детского сада моим лучшим другом был Ромка, Ксюша же у нас считалась малышкой. Но в первый класс мы с ней пошли вместе, потому что тетя Лариса, устав от многоэтапных подготовок к школе, решила, что не в состоянии еще один год рисовать кружочки и палочки в прописях.

Теперь мы были одной семьей. Наши родители ни дня не могли обойтись без общения. Мамы по вечерам обязательно собирались минут на двадцать у нас на кухне перекинуться новостями, папы вместе смотрели телевизор или спускались к подъезду покурить.

У квартир был общий тамбур, и мы беспрепятственно ходили туда-сюда.

А по субботам в обязательном порядке устраивались посиделки. Накрывали стол, готовили или заказывали что-нибудь вкусное, играли в настольные игры, пели караоке, иногда даже танцевали. И это было здорово, потому что я не знала семей, где было нечто подобное.

После школы большую часть времени Ксюша проводила у меня, ведь они с Ромой делили одну комнату на двоих, а это доставляло немало неудобств.

Ксюшу я очень любила и привязалась к ней как к сестре, но порой ее было слишком много. Она громко разговаривала, бурно выражала эмоции, не могла молча просидеть и десяти минут, энергия выплескивалась из нее, как из переполненного сосуда.

Ксюша из тех, кто врывается утром в комнату, отдергивает шторы и кричит: «Подъем!» Она пела песни по дороге в школу, а после уроков мчалась домой, потому что дико хотела есть.

Уроки Ксюша учила так, словно вела военные действия, расхаживая по комнате, размахивая руками и комментируя каждое предложение из учебника. Сообразительности ей было не занимать, но на сложные задачки, как и на презентационные проекты, не хватало терпения, а стихи она зубрила прямо перед уроком и, с легкостью ответив, мгновенно забывала.

Единственное, что она делала с поразительной усидчивостью и энтузиазмом, — писала сочинения, да такие объемные, что наш Ионыч за голову хватался.

— Странное дело, — с тяжелым вздохом Ксюша закрыла тетрадь, — все только и говорят, что нужно сосредоточиться на учебе, мол, осталось совсем немного потерпеть, а потом отдыхай сколько влезет. Но ты не поверишь, Алис, мне никогда так сильно не хотелось влюбиться. Я просто умираю без любви, понимаешь? Солнце, трава, запахи, теплые вечера и поздние закаты — все создано для любви именно сейчас. Сегодня и завтра, а не когда-то потом… Кажется, я душу готова отдать за головокружительный поцелуй со вкусом лайма и рома.

— Да ты даже не знаешь, какой вкус у рома! — Свое сочинение я уже закончила, поэтому с чистой совестью глазела в окно.

— Это не важно.

— Ну влюбись, что тебе мешает?

— Школа, экзамены. И потом… я не знаю в кого.

— Влюбись в Степу, он только этого и ждет.

— Уже не смогу. Перегорело! Было что-то, но погасло.

— Собираешься влюбиться в Лу? — с подозрением спросила я.

Ксюша промолчала.

— Не связывайся с Лу, он пофигист, и, потом, пока ты его у Марго отбивать будешь, осень наступит. Да и какой от него толк, кроме внешности?

— Так мне больше и не нужно. На фотках он здорово получается, будет что оставить для истории. А еще интересно, как он целуется.

— Нет. Это плохой вариант. Я против!

— Прекрасно. Ну давай я зачахну под грудой учебников и навеки останусь старой девой, так и не узнавшей вкус рома.

— У моего папы в баре бутылка стоит с пиратским кораблем на этикетке. Принести?

— Тебе хотя бы Гудвин пишет, и Мартов докапывается, а у меня никого нет.

— Ну конечно. А кого Матвей три дня назад в кино звал?

— С ума сошла? Это же Матвей!

— И чего?

— Того! В него можно влюбиться по-настоящему и надолго. А оно мне надо?

— А как же вкус рома?

Ксюша мечтательно смотрела в пространство.

— Да, у него это точно есть.

— Тогда в чем проблема?

— Ты же знаешь в чем! — Она неожиданно разозлилась. — Я и в Новый год от него поэтому сбежала, и сейчас не хочу. Сегодня он с одной, завтра с другой, а я не намерена страдать.

— Ксюш, ну вот, если по правде, я вообще не помню, чтобы ты хоть когда-нибудь страдала.

— Потому и не страдала! — Она резко встала. — Я за чаем. Тебе принести?

Я кивнула, и она пулей вылетела из комнаты.

Матвей Ксюше точно нравился, и достаточно сильно. Ей не нужно в этом признаваться, мы знали друг друга лучше, чем самих себя. Благодаря азартному характеру Ксюша любое препятствие воспринимала как вызов, однако с Матвеем что-то пошло не так. Я предполагала, что в новогоднюю ночь он сделал нечто, что ее серьезно напугало, но не могла представить ничего, о чем бы она мне не рассказала.

Ксюша принесла две розовые чашки в виде разделенных половинок сердца, на одной было написано «Ме», на другой «You» — мой подарок ей на шестнадцатилетие. Моя половинка называлась «You». Чай был горячий, и я отставила его в сторону.

— Садись! — Я похлопала по стулу, с которого она так резво вскочила.

— Что такое? — Ксюша насторожилась.

— Кажется, я кое-что поняла.

— Что? — Она выжидающе замерла.

— Ты что-то почувствовала, да? Что-то плохое, связанное с Матвеем? Что-то, что может случиться, если ты станешь с ним встречаться, поэтому мне не сказала?

— Да, поэтому, — она смотрела прямо, — и сейчас не скажу.

— Хорошо, — согласилась я, — но можешь хотя бы намекнуть?

— Нет.

— Надеюсь, никто не умрет? — Я брякнула это просто так, полушутя, но серьезность, с которой она ответила, меня напугала.

— Не знаю.

— В смысле?

— Все, Алис, правило номер три в действии. И давай закроем тему! Если я и стану встречаться с Матвеем, то только для того, чтобы навредить себе.