Куплю маму для сына. Дорого

Инга Максимовская

— Ты будешь мамой для моего сына. — С чего бы? — Потому что он так решил. И потому что я очень хорошо тебе за это заплачу. На меня смотрят ледяные глаза. В них нет ни жалости, ни каких либо эмоций. Отец ребенка, найденного мной на улице, не шутит. И мне бы отказаться от безумного предложения, но этот властный человек не оставляет мне ни малейшего шанса на побег. –Ты соглашаешься быть любящей мамой, пока мой сын в тебе нуждается, а я решу твою проблему. Любую. Щелчком пальцев. Поверь, для меня нет невозможного. Так что? По рукам? И как отказаться от такого предложения? Тем более, что на решение самой важной проблемы в моей жизни у меня всего полгода. — По рукам, — подписываю я договор, расторгнуть который невозможно.

Глава 10

Стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, кажется мне жертвенным алтарем. И приборы начищенные так, что аж слепят, брать в руки неохота. Я не голодна, а может это просто от нервов у меня скручивает желудок в тугой узел. Или от молчаливого взгляда хозяина дома, сидящего прямо напротив меня, во главе проклятого капища, заставленного корзинами с хлебом, сырными тарелками, икорницами и прочими атрибутами очень богатой жизни. Воздух пахнет ошеломительным кофе. Вот за него я пожалуй продала бы кусочек души.

— Мама, ты не будешь меня кормить? — тихий голосок Тимоши заставляет меня вздрогнуть. Смотрит на меня глазами испуганными. Ему тоже неуютно и непривычно.

Ястребов откладывает в сторону серебряный нож, которым до этого мазал масло на хлеб. Смотрит теперь выжидательно.

— Мы же договорились, что ты взрослый, — я улыбаюсь одобрительно, показываю малышу на яйцо в красивой подставке. — Ты ведь любишь яички?

— Я не знаю, — таращит глазенки мой малыш. — Бу меня кормила всегда растертым супчиком и суфле. Не люблю суфле, — шепчет он. Яйцо его интересует. Но больше пугает, как мне кажется.

— Тогда будем пробовать. Бери его в руку, вот так. А теперь бей.

— Бить? За что? А мы читали с Бу, что из яичек цыплята появляются. Я если стукну яичко, то могу случайно птичку обидеть, — шепчет Тимоша. Алексей Романович молчит. Ни слова, ни вздоха. Гробовая тишина. — Ма, нельзя никого обижать. Нельзя. Биться нельзя. Нельзя. Нельзя.

— Конечно нельзя, родной. В этом яичке нет птички. Я тебе потом расскажу почему. Но зато оно полезное для семилетних мальчиков. В нем много белка. Давай, смелей.

— Рита, вам не кажется, что ребенка надо учить этикету и пользованию приборами? — прерывает молчание отец Тимки. — Например яйцо…

— Ребенка надо учить быть ребенком. Мы в детстве об лоб били яйца. Это было весело.

— Поэтому ты такая твердолобая? — он снова щурится. Но сейчас не страшно, даже как-то уютно, что ли.

— А еще в семь лет дети должны уметь самостоятельно есть, играть, умываться, улыбаться. Но главное их умение — умение быть счастливыми детьми, — игнорирую я издевку про мой лоб. Хотя в чем-то он прав. Я твердолобая и упрямая. Так и моя мама мне говорит.

— А я сам сегодня умывался, пап. И мама сказала, что я молодец. И мы пойдем играть в футбол сегодня. Представляешь? — радостно ерзает на стуле мой мальчик. Мой. Странно.

— Бей яйцо, — приказывает отец сыну. — Раз мама сказала.

— А как? — мальчик смотрит на своего отца, как на бога. Как на высшее существо. И мне не по себе становится, словно я вмешиваюсь, разрушаю это хлипкое равновесие между сыном и отцом.

— Прямо об стол, как сказала… — Алексей Романович запинается на полуслове. С трудом проталкивает, — мама.

Тимка стукает по столу куриным зародышем робко, будто боится, что его за это ругать будут.

— Смелее, — подбадриваю я, — это даже весело. Сейчас съедим яйцо, запьем его какао и… Кстати, дорогой, нам нужен мяч, и краски с альбомами, и еще куча всего. А еще, нам нужен ты…

— Что? Дорогой? Хс… — в голосе хозяина плохо прикрытое недовольство. А в глазах…

— Я думала ты тоже захочешь поиграть в футбол с сыном. Это вообще-то мужская игра, — улыбаюсь, из последних сил борясь с желанием отвести свой взгляд от полного недоумения взгляда Ястребова. Он сжимает нож до побеления в костяшках. И он растерян.

— Ух ты, папа, смотри. Яичко сломалось.

— Теперь его надо очистить. Вот так, — снимаю скорлупу с белка, аккуратно, вместе с Тимошей. Маленькие пальчики неумело отковыривают крошечные кусочки.

— Получается. У меня получается. Папа, смотри, — шепчет сокровище. А у меня слезы наворачиваются. Он совсем крошечный, беззащитный, такой трогательный в своей наивности.

Нож с грохотом летит на стол. Ястребов отодвигает стул, так, что кажется проломит пол. И Тимка сжимается снова. И мне хочется взять чертов нож и метнуть в этого ледяного болвана, может быть тогда из скорлупы пробьется росток человечности, которая, как мне показалось все таки иногда проглядывает в этом странном мужчине. Да нет, все таки, наверное, показалось.

— Ты молодец, — словно гром в горах, грохочет Ястребов. Странная похвала. Какая-то абсолютно безумная. — И вы молодец, Рита. Простите. Но мне пора на работу. Напишите список нужного, вам все доставят. И, дорогая, на будущее, я сам буду решать когда и что мне делать.

— Я вас обидела? Простите, — без тени раскаяния говорю я, не сводя глаз с хозяина. Он не зол, он… Я даже не знаю, как описать, то что вижу. Он будто в панике, словно ест сам себя заживо. И сердце мое колет противная тонкая игла жалости. Хотя кто я такая, чтобы жалеть небожителя?

— Мама, это так вкусно. И какао. Ух ты. И никто не пихает ложку мне в рот, когда я не хочу, — Тимоша рушит повисшую в воздухе тьму, заполняя ее радостью. — Я никогда не пробовал.

— Тебя не тошнит? — задумчиво интересуется Алексей. — Бу, это мой сын, не подменили? — поворачивается он к няне, застывшей на стуле, рядом с Тимошей. И кажется она все время молчала и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть что-то, чего все очень долго ждали. — Тишка-Тихоня.

— Немного, — мой мальчик вдруг бледнеет и начинает сползать со стула. Будто кто-то нажал на кнопку, чтобы его сломать. Тишка-Тихоня. Ротик его открыт в немом крике. Я подхватываю легенькое тельце. Он снова смотрит куда-то в пустоту. Прижимаю к себе, покачиваю. Бу бросается к нам, но Ястребов взмахом руки ее останавливает, не сводя глаз с меня и своего сына. А я словно плыву в темноте к точке света. И тут сейчас существуем только я крошечный малыш.

И тоненькие ручки вдруг обвивают мою шею. И снова в мир возвращаются цвета и краски.

— Три минуты, Бу. Всего три, — шепчет Ястребов. — Когда в прошлый раз была терапия, какой рекорд был?

— Десять. Вы видите? А я что вам говорила, — улыбается няня.

— Вы ничего мне не хотите объяснить? — сиплю я. От страха у меня дрожат поджилки. — Что за чертовщина тут происходит?

Тимоша в моих руках расслабляется, смотрит на меня удивленно.

— Сейчас вы его пугаете, Рита. Бу, забери мальчика. Мама права. Нам надо поговорить, — смотрит прямо мне в душу Синяя Борода.