Комната тишины

Ирина Брестер (2024)

Борис Андреевич Реутов — известный психотерапевт, основатель Центра «АКТУС». Ежедневно его клинику посещают сотни людей. Но сам он работает лишь с особыми случаями. Его пациенты — люди, желающие получить разрешение на эвтаназию. И он даёт им «ключ», отпирающий эту последнюю в их жизни дверь. Борис давно научился безразличию. К своим пациентам он не испытывает никаких чувств. Но подобно им, у него тоже есть прошлое, следы которого он до сих пор хранит. Однажды на приём к Борису приходит женщина, в которой он узнает свою бывшую жену. И она так же, как и все станет просить у него разрешение на смерть. Вот только не для себя…

Глава 5

Катя живет в спальном районе недалеко от центра в обычной панельной хрущевке. Лифта, разумеется, нет. Спускаться и подниматься приходится по лестнице. И пусть у них только второй этаж, для ребенка, передвигающегося с трудом, это проблема. Особенно если подъезд не оборудован пандусом.

— Ты думала о переезде?

— Да, — Катя протирает глаза. Сон постепенно уходит.

Мне хочется спросить, что она делает по ночам, если засыпает на ходу. Но это будет означать, что я врываюсь в её личную жизнь. А я не имею права. Она бывшая жена. В настоящем между нами нет связи, нет отношений. Хотя… хотя… Как назвать то, что сейчас происходит? Мы не друзья, получается, и не враги. Но связаны чем-то общим, что я пока не могу и не хочу полностью осмыслить. Потом, когда останусь один и наберусь смелости.

Да, мне бы сейчас, как Трусливому Льву не помешало знакомство с Великим Гудвином[1]. Помнится, за смелостью он к нему и шел. И сам того не зная приобрел её ещё до встречи с волшебником.

Да всё есть внутри нас. Мне ли, как психотерапевту, не знать. И если бы в мои задачи входило вытаскивать клиентов из их проблем, я бы мог, пожалуй, стать для них тем самым Гудвином. Но миссия моя другая. Я — Харон. Перевозчик. Проводник. Молча слушаю, молча выдаю разрешение. Мне никого и никуда вытягивать не надо.

— Вам нужен хотя бы первый этаж многоэтажки, — продолжаю я давать советы. — В идеале — собственный дом.

— К сожалению, не могу себе этого позволить. На зарплату библиотекаря сложно разгуляться.

— Ты только этим занимаешься? Выдаешь книги жаждущим просвещения?

— Не только. По вечерам репетиторство. По выходным консультации по редакторским вопросам. Работы много. А денег всё равно не хватает. Ты только не думай, — она бросает на меня испуганный, даже стыдливый взгляд, — что я пытаюсь у тебя что-то попросить. Мы восемь лет жили без тебя и справлялись. Просто сейчас нужно больше. И я не про деньги.

Справлялись без тебя — это режет прям по живому. Хочется заорать: да я же ничего не знал, потому что ты не сказала. И тут же контраргумент: не знал, но ведь мог навести справки. Что мешало? А хрен его знает, что. Решил сжечь все мосты разом. Думал: назад возврата нет. Семьи не получилось, жена не смогла родить ребенка (как я тогда думал). Зачем лишняя обуза? Захотел быстрее скинуть, избавиться, начать с чистого листа. Вот, пожалуйста, начал. А спустя восемь лет вернулся к тому, от чего ушел. Как там говорят: круг замкнулся? Восьмерка — знак бесконечности. Интересно, очень интересно.

— У тебя, вроде, мать была, — припоминаю что-то из прошлой жизни. — Она жива?

— Да, слава Богу. Но она в деревне живет. Ей там больше нравится.

— Могла бы сюда приехать, тебе с дочерью помогать.

— Она и помогает, Борь. Как может. Только у матери тоже здоровье не железное. Ноги больные, сердце шалит.

— А с кем тогда твоя дочь сейчас?

Я не смог назвать девочку нашейдочерью. Она не моя. Вернее, моя, как утверждает Катя, но не до конца. Пока я не могу осмыслить этот факт и принять. Пока я сам по себе, только приблизился к ним на один шаг. Но так, чтобы по-прежнему почти ничего не чувствовать.

— Милана с няней, — Катя отвечает так спокойно, как будто эта ситуация в порядке вещей. И я, само собой, взрываюсь.

— Ты оставляешь больного ребенка с няней? Ребенка, не способного нормально передвигаться ты оставляешь с посторонним человеком? Рассудок у тебя вообще есть?

Терпению и выдержке моей бывшей жены можно позавидовать. Я бы так никогда не смог. У неё даже голос не дрогнул в ответ на моё очередное хамство. Просто спокойно пояснила.

— Боря, мне надо работать. Милане нужны лекарства.

— А пособие от государства? Она же инвалид. Должны быть льготы.

— Мы всё получаем, да. Но на одно пособие не протянуть. Чтобы приобрести инвалидное кресло, подходящее под её особенности телосложения, знаешь, сколько пришлось собрать денег?

— Примерно.

— Я обращалась на телевидение, давала объявление в соцсетях. Общими усилиями всё получилось, но ждали мы долго.

Это кошмар, конечно. Я молча слушаю Катю, но в голове у меня стучат молоточки. Почему настолько хреново живут люди? Простые обычные люди, как она или как те, кто приходит ко мне каждый день и садится в кресло пациента. Почему я живу по-другому? Я, что, чем-то лучше их всех? Или просто забил на всех один большой… и ни о чем не парюсь. Делаю своё дело, получаю премии в размере… Ладно, сравнивать не буду. Меня и государство спонсирует, и меценаты со всего мира. Не потому что я такой крутой и офигенный, что создал комнату тишины. А потому что нашел способ очистить мир от хлама. Как-то так. Звучит отвратительно, самому тошно. Но по факту так и есть. Те, кто не нужен, превращаются в хлам. Естественный отбор, мать его. Привет Дарвину из преисподней.

— Борь…

Я снова думаю о своем. Я всё так же невнимателен к Кате, как и раньше.

— О чем ты говорила?

— О деньгах, — она чуть сдвигает брови, и сразу прорезаются морщинки. Да ей всего лишь тридцать лет. Какие могут быть морщины? Она такая молодая. Провожу взглядом по её волосам и замечаю кое-где у корней неестественно белесые пряди. Седые волосы? Так рано? Нет… Я слишком много общаюсь со стариками. Я привык к их седым волосам. Но тридцать лет — это же так мало. Я немногим старше, но у меня волосы почти как смоль. И морщин нигде не замечено. Всё идеально, как утверждает моё окружение.

Внешне идеально — важное уточнение.

— О деньгах, — задумчиво повторяю.

— Да. Так тебе более понятно? Этот язык, я думаю, тебе знаком.

Она смеется надо мной. По-тихому, как умеет. Но смеется и злорадствует, если это вообще можно к ней применить. И я снова закипаю.

— Если ты так нуждалась в деньгах, почему ни разу не обратилась ко мне? Ты же знала, что у меня с этим всё в порядке.

— Ты сам предложил развестись. Вернее, не предложил — поставил перед фактом. Мне ничего не оставалось, как принять твоё решение.

— Ты могла бы сопротивляться. Я не знаю… Привести какие-то аргументы.

— Боря, что ты несешь? По-твоему, у меня нет чувства собственного достоинства? Ты меня вышвырнул из своей жизни, как ненужную вещь, а я буду ползти за тобой и умолять вернуться?

— Зачем вернуться? Просто попросить помощи.

— Ты сейчас сам не свой, раз говоришь такое. Потом подумаешь и признаешь, что это чушь.

— Да чтоб тебя! Я ведь не знал тогда ничего.

— А если бы знал, что это изменило? — она в упор смотрит на меня, и я медленно растекаюсь по своему удобному сиденью.

— Но ты ведь нашла меня, чтобы напомнить о прошлом.

— Нет, не за этим. Я пришла, чтобы рассказать тебе о настоящем. И поговорить о будущем, которое пугает меня больше всего.

— Да какое нахрен будущее, если ты просишь у меня разрешение на эвтаназию? Ты вообще в курсе, что это конец? Тупик.

— Откуда ты знаешь? Проверял?

— Нет. А как это можно проверить? Смерть — конечный пункт. Финальная точка. За ней ничего не может быть.

— Что если это не так? И смерть означает лишь переход в другую жизнь.

Опять это чертово колесо сансары или как там его называют. Второй раз мне приходит на ум. Не хочу об этом слышать. После смерти нет ничего. И не надо даже пытаться утешать себя. Всё, это финиш. В случае с моими пациентами — добровольный финиш. Завершение истории.

— Боря, я просто не знаю других вариантов, кроме этого. Иначе ни за что бы не обратилась к тебе.

Спасибо на добром слове. В глазах Кати я — последняя инстанция. И даже не надежда на спасение, а так… проездной билет, жетон на одну поездку до конечной станции, где выхода нет.

То ли назло ей, то ли… сам не понимаю, зачем, но я сам себе начинаю противоречить. Себе и своей концепции.

— Говоришь, нет вариантов? А ты их искала?

— Знал бы ты, сколько врачей мы прошли.

— Но ведь не всех. Даже в нашем городе найдутся те, к кому ты не обращалась. А в других городах? В мегаполисах? За границей?

— Туда не так просто попасть.

— Тебе — нет. Но у меня-то есть связи. Почему не воспользоваться ими, раз уж ты пришла за помощью.

— Я думала только об одном.

— А теперь подумай о разном. О дочери, например, которая с утра и до вечера не видит мать. Она скучает, наверное. Не хочешь пойти обнять её?

— А ты?

— Что?

— Ты не хочешь её увидеть?

— Когда?

— Сейчас, Борь. Мы можем пойти вместе.

— Нет, — отрезаю. — Сегодня точно нет. Я… я занят пациентами.

— Уже поздно.

— Ну и что. У меня бывают ночные приемы, если экстренные случаи.

Вру наглым и дешевым образом. Но умные мысли в голову не приходят. Хорошо, что Катя не пытается меня подловить на лжи. Знает, что я буду отмазываться до последнего.

— Ладно, Боря. Спасибо, что подвез. И за то, что выслушал тоже спасибо. Только я не знаю, что делать дальше.

— Иди к дочери. А я разберусь.

— То есть?

— Завтра, Кэт. Всё завтра. Я позвоню тебе. Или заеду. Ты снова будешь в библиотеке?

— Только до обеда. Потом репетиторство.

— Я позвоню, — ещё раз напоминаю. — Только пообещай без меня никаких действий не совершать. Хорошо?

— Хорошо. Но и ты не тяни, пожалуйста. Это болезненно — ждать.

— Понимаю, — ни хрена я не понимаю. Никогда не был в такой ситуации. Да и эмпатия у меня отсутствует от слова совсем. — Я позвоню завтра, — в третий раз сообщаю. — Будь на связи.

Катя забирает сумочку, запахивает пальто и выходит из машины. Я остаюсь внутри, не выхожу следом, не провожаю. Наблюдаю издали. Как она открывает магнитным ключом дверь в подъезд. Как пропускает престарелую женщину на улицу (очевидно, это соседка). Как захлопывается дверь. Как по очереди зажигается свет в окнах. А где-то, наоборот, гаснет. Я не знаю, в каком из этих окон горит зажженный Катей свет. Может быть, она сейчас смотрит на меня из окна. А может, просто закрыла дверь и ушла в свою обычную жизнь, где мне нет места. Даже несмотря на то, что я узнал чуть больше о ней, всё равно для Кати я чужой. И для её дочери.

Да я походу сам себе чужак. Вот так смотрю в зеркало на своё лицо и не узнаю. О, а у меня, оказывается, тоже есть морщины на лбу. Почему я раньше их не замечал? Видимо, смотрел не туда.

Еду домой, но на полпути решаю поменять маршрут. И сворачиваю в одно примечательное заведение, где, как гласит реклама, «можно отдохнуть и повеселиться». Мне ни того ни другого не надо. Да я и не смогу в таком разобранном состоянии. А вот выпить чего-нибудь очень крепкого очень даже. И я сейчас не про кофе. Алкоголь не люблю, но со вчерашнего дня он меня выручает. По крайней мере, временно.

Захожу в бар, сажусь у стойки и заказываю себе аперитив. Когда приносят еду, обнаруживаю, что есть совсем не хочу, и прошу повторить ещё пару рюмок. Бармен смотрит на меня с сочувствием и, очевидно, ждет исповеди очередного утонувшего в вине клиента. Но мне нечего ему сказать. Реально нечего. Я опустошен. Сегодня моя бывшая жена выпила меня до дна. И оставила только муть, которую взболтнешь — и противно станет.

Всё противно. Я сам себе противен.

Машину оставлю на стоянке, чтоб завтра утром забрать. Домой, как вчера, еду на такси. Водитель ни слова не говорит, даже музыку выключает. Спасибо за чуткость и великодушие.

Светлана, домработница решит, что я ушел в запой. Второй день подряд вваливаюсь в квартиру в хлам. Она, наверное, попросит у меня расчет. И правильно сделает. Ничего ей объяснять не буду. У меня мозг взорвется, если я хоть слово скажу или от кого-то слово услышу.

Спать, просто спать.

В верхней одежде и ботинках — но спать. Тратить силы на то, чтобы раздеться? Да нахрен надо. Что я — не хозяин в своей квартире? Или не хозяин своей жизни?

Походу, нет. Что-то я всё же упустил, раз меня так развозит.

Спать. Теперь точно спать. До утра.

[1] Персонажи книги А. Волкова «Волшебник изумрудного города»