Мы вернулись победителями

Кирилл Цыбульский (2024)

Вернувшись из зоны боевых действий, недавние школьники, Юля и Рома, пытаются строить новую жизнь в послевоенной России. В стране буйствуют кризис и нищета начала 1990-х годов, когда за место под солнцем приходится по-настоящему драться. Герои стараются забыть тяготы войны и уехать подальше от воспоминаний, но на их пути стоят тяжелое прошлое и жестокое настоящее. Смогут ли герои выдержать испытания и вместе встретить будущее?

Глава 7

Поздний завтрак. Овсяная каша с замороженными ягодами.

После возвращения домой Юля считанные разы вставала с постели до полудня. Иной раз тело словно прибивали к кровати гвоздями, и Юля оставалась в ней до самого вечера, глядя по сторонам. Дрянные мысли не давали покоя, они проступали сквозь старые обои, дьявол писал их на запотевшем окне.

— Ты приняла таблетку? — спросила Мария Петровна за столом. Она не стала завтракать без дочери, зная, что Юлю будет раздражать бессмысленный вид матери.

Юля кивнула.

Антидепрессанты. По предписанию врача они должны были снизить тревожный фон, минимизировать больные воспоминания и навязчивые мысли. Юля принимала их целый месяц. Результата не было. Или был? Юля ловила себя на мысли: что если то, что она видит и чувствует — лишь верхушка айсберга, который скрывают таблетки? В таком случае, какой же ужас скрывается по ту сторону? Юля не могла выносить эту боль, и в то же время любопытство или нечто иное подмывало ее бросить антидепрессанты и с головой окунуться в море крови, проверить, на что она способна.

— Сегодня ночью ты опять кричала, — сказала мать и уловила неловкий взгляд дочери. — Два дня продержалась, это рекорд. Медленно, но верно ты идешь на поправку.

Мария Петровна надеялась на это. Она не знала, что крики дочери — лишь шепот переполнявшей ее боли.

Покончив с кашей, Юля надела любимое выпускное платье и вышла из дома. У подъезда ее ждал Рома.

— Привет. А я тебя жду, — сказал он.

— Привет. Давно? — спросила Юля. — Я не то чтобы ранняя пташка последнее время. В следующий раз заходи.

— Нет, буквально только пришел.

— А выглядишь так, словно всю ночь тут сидел. Все нормально?

Рома старался скрыть волнение. Его разрывало желание все рассказать, но страх потерять Юлю был сильнее.

Почесав затылок, Рома улыбнулся и рукой указал Юле направление, куда они пойдут. В метро. Они поедут в центр города.

— У тебя есть деньги? — спросила Юля.

— Нет, а у тебя?

— У меня тоже.

В брюках Ромы были два червонца, взятых из шкафа в спальне матери, однако он не хотел разбазаривать их на жетоны. Рома перепрыгнул через турникеты первый. За ним последовала Юля. В прыжке она скользнула подошвой кроссовка по металлу, сердце тут же подступило к горлу, но все обошлось.

Эскалатор погружал их в серое подземелье. Лампы между полос движущихся ступеней вели обратный отсчет. Выйдя на платформу, Юля и Рома оказались в бункере глубиной пару десятков метров. Кое-где по потолку расползались трещины, безликую серость украшали старые, словно выцветшие на солнце, надписи на рекламных щитах и схеме метро. В разгар дня людей на станции можно было пересчитать по пальцам.

Стоя перед желтой ограничительной линией на платформе, Юля почувствовала, как из черного туннеля подул ветер с запахом рельс и шпал. Одинокий огонек мигал во тьме. Вдали платформы, при въезде в туннель на пути к следующей станции, было электронное табло, указывающее время прибытия поезда. Время зависло на отметке 01:23.

Внутри защебетало едкое чувство. Юля посмотрела вниз, на рельсы. Между ними расплывались небольшие лужи. С потолка капала вода. Юля услышала звук разбивающейся капли и вспомнила сон. Госпиталь. Отрезанная нога. Кровь, проступающая через матрас. Во сне Юли был Рома. А потом исчез.

Юля посмотрела на Рому. Он стоял как Атлант, с плеч которого сняли небо, и теперь он не знал, что делать. Смысл существования потерян. Юля осмотрела станцию. Несколько человек сидели в ожидании поезда. Казалось, замерло не только время на часах, но и все вокруг.

Дыхание ускорялось, Юля теребила платье, словно провинившийся ребенок, который ждет, когда мама накажет его. Невзначай левая ладонь соскользнула с ткани в горошек и коснулась руки Ромы. Ладонь Юли застыла в крепких пальцах. Их руки сплелись и время ускорилось.

Поезд загудел и промчался так, что волосы Юли закрыли глаза. В пустых вагонах мерцал свет. Поезд не остановился и исчез в туннеле. Время на табло начало обратный отсчет.

Юля посмотрела на Рому. Он ожил и сжал ее руку. Ему тоже было страшно. Метро всей серостью и резкостью напоминало о днях, проведенных в убежище. Когда они еще были детьми. Когда не знали, что через несколько лет их жизни вновь пересекутся. Дни и ночи под бомбежками, когда многомиллионный город делится на небольшие коммуны, незнакомые люди объединяются ради спасения и делятся каждый с каждым тем, что у них есть.

В дверях подъехавшего поезда отразились Юля и Рома. Она — блондинка в выпускном платье. Он — лысый парень в футболке. В отражении не было видно увечий. Юля и Рома казались обычными, такими, как все.

Двери разъехались. Пара вошла в последний вагон. Свободных мест было много, но Юля и Рома прислонились к дверям с надписью «не прислоняться» с другой стороны вагона. Они открывались только на нескольких станциях, и машинист всегда предупреждал об этом.

Юле нравился свой вид в отражении. Он не показывал главного — ее ноги. Она старалась думать, что сегодня обычный день, она едет гулять в центре красивого города, наслаждаться молодостью и свободой. Однако этому противоречили сидевшие в вагоне люди. С газетами, книгами, наушниками. Через одного у пассажиров проглядывались шрамы. Кто-то сидел с пустым рукавом вместо руки, другой мял эспандер стальными пальцами.

Юля не сразу заметила, как вдоль вагона проехал инвалид на самодельной доске с колесиками. Мужчина был одет в офицерскую форму с двумя медалями, красовавшимися у сердца. От бывшего военного осталась лишь половина. Он энергично перебирал руками и остановился у двери, напротив Юли и Ромы. На следующей станции он вылез на платформу и стал считать мелочь.

Вагон больных и несчастных — думала Юля. Вот почему на ее ногу никто не обращал внимания.

Поезд тронулся, Юля пошатнулась, и Рома притянул ее к себе, почувствовал давление в боку, там, куда его ударил дубинкой ночной охранник магазина электроники. Юля положила голову на плечо Ромы и не убирала до самой станции «Невский проспект».

Не говоря ни слова, Юля и Рома держались за руки. Им обоим нужна была опора, человеческое тепло. Выйдя на Невский проспект, первым делом они увидели Казанский собор, здание, вытянутое полукругом с колоннами по периметру и куполом на вершине. Центр города был более оживленным в отличие от периферии. Прохожие казались моложе и красивее, словно сюда, в центр культурной столицы России не пускали изрезанные войной души.

Повернув направо, они пошли вдоль набережной канала Грибоедова к еще одной знаковой фигуре Санкт-Петербурга — храму Спаса на кровь, где по легенде был убит Александр II. Купола храма были обставлены креплениями с деревянными помостами. Сколько Юля и Рома помнили себя — храм Спаса на крови всегда ремонтировался, реконструировался и в то же время привлекал внимание местных жителей. Люди останавливались, осматривали храм. Он был одним из свидетельств кровавой истории России.

Дальше: по Большой Конюшенной улице, мимо исторических зданий конца восемнадцатого века в стиле классицизм, на набережную реки Мойки, прямиком к Дворцовой площади, на какой располагалось здание Эрмитажа, или Зимнего дворца, во главе с Александровской колонной. Эти улицы и постройки пережили ни одну войну, горели, разрушались, но неизменно восстанавливались и оставались визитной карточкой для туристов и гостей города.

Юля и Рома проходили по этим местам с самого детства, облик родного Санкт-Петербурга всегда был величественным, красивым, богатым. Вернувшись с войны и оказавшись на знакомых улочках вновь, Юля не могла определить чувства, наполняющие ее. Было ощущение, что спустя три года все осталось как прежде: ноги сами вели, глаза удивлялись масштабу. И все же внутри что-то сломалось. Не было той слепой любви, восторга при виде Вечного огня, потому что Юля знала: вечен только огонь и он поглотит в себя все и всех, оставив черный пепел.

По Дворцовой площади ходили актеры в костюмах и гриме царей и императоров, правивших на тот момент в столице России — Санкт-Петербурге: Петр I, Екатерина II, Александр II. Узнаваемые облики предлагали прохожим сфотографироваться, а после просили мзду.

Юля напряглась и крепче сжала пальцы в ладони Ромы, когда заметила, что Петр I, держась за саблю одной рукой, другую пряча между пуговиц, направляется к ним. Человек небольшого роста, каким был сам Петр, основатель города, вразвалочку шел к молодым. Его губы под тонкими усами что-то без конца бормотали.

— Какая прелестная дама, — сказал Петр раскатистым артистичным голосом, наверняка представляя себя настоящим царем, какой выпил лишнего и вышел в люди, и перевел взгляд с Юли на Рому. — Со своим кавалером. Я хотел было предложить вам сделать со мной фото, но вы так чудесны, что это я должен фотографироваться с вами.

Из-под усов Петра показались редкие зубы. Актер ожидал реакции публики, причем неважно какой: грубый отказ или заигрывание в надежде сбить цену — у него был план на любой случай. Юля и Рома же стояли без слов и лиц. Петр оказался прав — с ними можно было фотографироваться, потому что они походили на восковые фигуры, сбежавшие из музея неподалеку.

Улыбка Петра растворилась в ацетоне безразличия молодых людей. Голос огрубел и наполнился хрипотцой:

— Ну че, ребята? Фото? — сказал он, но и тут не добился реакции.

Петр закатил глаза, вздохнул и полез в карман. Шаря правой рукой по брюкам и кителю, он сделал расстроенный вид.

— Сигаретки не найдется, молодые?

Рома молча достал пачку сигарет и протянул царю. Петр взял две папиросы: одну зажал зубами, другую положил под крыло треуголки.

Юля и Рома оживились, когда Петр, заслоняя кончик сигареты от ветра, вытащил из-за кителя левую руку, какую держал между третьей и четвертой пуговицами. Ребята заметили неестественно белесую кожу с грязными царапинами. Вместо левой кисти у Петра был протез, вернее сказать, пластмассовая ладонь, больше похожая на обрывок манекена.

Петр заметил интерес к своей персоне и быстро вжился в роль:

— Бандитская пуля. Точнее, сабля, — говорил он, сверкая глазами, подчеркивая каждое сказанное слово. — Потерял ее на дуэли, — Петр посмотрел на левую кисть. — Чертов англосакс успел взмахнуть лезвием, когда я отрубил ему голову.

Юля и Рома закурили. Беседа показалась им занимательной. Петр распинался как на кастинге, вспоминая все известные ему роли.

— На самом деле меня зовут Двойной Агент, — сказал Петр, сделав таинственный вид. На его лицо упала тень, брови надвинулись на глаза. — Иногда я подрабатываю Наполеоном.

Мужчина в кителе прикрыл один глаз, вытянул лицо, чтобы оно казалось еще более скверным, и сгорбился. В таланте его сложно было упрекнуть.

В следующую секунду актер сбросил с себя треуголку, парик с длинными волосами, под каким оказалась аккуратная стрижка с сединой на висках. Мужчина вытянулся, встав на носки, принял грозный вид, подняв верхнюю губу к носу, и с южным акцентом протянул:

— По выходным я — Сталин, — его глаза округлились, желая напугать зрителей. Актер сделал глубокий вдох, живот надулся, фигура заметно увеличилась, и тогда он сказал, надвигаясь на Юлю: — Расцеловать!

Остановившись в считанных сантиметрах, Петр, Наполеон и Сталин в одном лице улыбнулся и сделал последнюю затяжку, отшвырнув окурок в сторону.

— Ну как я вам? — спросил актер.

Юля и Рома кивали, выкатив губы. Жалкая реакция для такого способного актера.

Мужчина наклеил парик, поднял шляпу, отряхнув. Его расстроенный вид подходил под любой из образов. Не желая того, Юля и Рома оскорбили и Петра, и Наполеона, и Сталина.

— Где служили? — спросил актер своим, настоящим, голосом.

— Пехота, — ответил Рома.

— Медсестра, — сказала Юля.

Актер в задумчивости раскурил вторую сигарету и осмотрел случайных зрителей. За масками мужчины скрывался усталый тоскливый взгляд, какой был у каждого, кто на своем опыте испытал тяготы войны.

— Только вернулись, да? — спросил он.

Юля и Рома кивнули.

— Я полгода как на воле. В последние недели сражений потрепало: дважды попадал в госпиталь, хотя все вокруг трубили, что победа уже за нами, — продолжал актер. — В тот день, когда я очнулся без руки, лежа в палате на тридцать человек, объявили, что враг сдался. К нам зашел главный врач, поздравил. Никто даже не улыбнулся. Победа была где-то там: по телевизору и в газетах.

Мужчина обошел Юлю и Рому, они повернулись за ним и проследовали через Триумфальную арку к оживленному Невскому проспекту.

— Первое время мирная жизнь как-то в плечах жала что ли, — говорил актер. — Ноги привыкли к кирзочам, без каски ничего не соображал. Потом расходился, привык. Надел другой китель и снова в бой.

Подойдя к улице, мужчина остановился и снова осмотрел юные лица. На них не было того румянца, что должен был быть в их возрасте. В глазах отражался сигаретный дым и свинцовые облака, какие не сходили с неба.

Задрав голову, Петр — теперь это был именно он, сказал:

— И когда это все закончится…

Пожав руку Роме, Петр одобрительно хлопнул его по плечу и тем же бодрым шагом, каким встречал ребят, отправился восвояси, на Дворцовую площадь, зарабатывать на жизнь тем, что умел лучше всего: играть роли. От твердой руки Петра Рома почувствовал, как обжигающая волна опустилась с плеча до пояса, пройдя через гематому на ребрах, и поднялась к горлу, отчего Рома едва не застонал. Судя по усиливающейся боли, прогулка усугубляла состояние раны.

— Ты как? — спросила Юля, заметив смятение Ромы.

— Странный тип, скажи? — ответил он, чем вызвал улыбку девушки.

Юля и Рома перешли улицу и направились в место, о каком в Санкт-Петербурге знали все, а вот зайти туда решался не каждый. Пройдя по Садовой улице, они поднялись по трем обветшавшим ступеням и оказались внутри арочного прохода, тянущегося вдоль рыжего здания. Рома знал, где нужно свернуть, чтобы оказаться в Апраксином дворе (в народе — Апрашка) — месте, где черный и красный рынки переплетаются с классическими рядами одежды и техники невидимыми простому прохожему нитями рукопожатий и знакомств.

Конец ознакомительного фрагмента.