Место под звездами

Клэр Твин, 2022

Ной умеет хранить секреты с самого детства, потому что его вынудили молчать. Но, когда в лёгких кончается кислород и становится больно дышать, ему хочется найти своё место под звёздами – место, где говорить о слабостях не страшно.

5. Нужно жить дальше

Правильно Одиссей тогда сказал обо мне «Ной — социальный изгой». Он, как всегда, оказался прав.

Я изгой и я сам себя прогнал.

Мама грозилась снять с петель дверь в мою комнату на третий день «игнорирования». Что такое это «игнорирование»: это период, охватывающий пять дней или две недели, когда мне необходимо побыть наедине с собой. Что это значит? Это значит — никакого взаимодействия с внешним миром. Совсем.

Во время «игнорирования» я мало передвигаюсь и плохо ем, питаюсь ли вообще? Целые сутки я лежу на кровати, под ней, рядом; сижу на стуле, на подоконнике или в шкафу. Я включаю музыку и «ухожу».

Выражение «уходить в себя», это как раз то, что я зову «игнорированием». Главное отличие между этими понятиями заключается в том, что мое — более честное. Мы правда пускаем себе пыль в глаза и убегаем из гнетущей реальности. Когда на душе паршиво, лучшего выхода не найти.

Мое «игнорирование» проходило сумбурно, поскольку я вновь зациклился на нормальности, переживая диссонанс. Оставшись наедине со своими мыслями, ты встречаешься лицом к лицу с тем, от кого старательно прячешься — с самим собой. С настоящим, без брони и разнообразных масок.

«Ну, здравствуй, Ной. Как поживаешь?», — спросил я своё отражение в зеркале.

Оно мне ехидно улыбнулось, и я всё понял.

Первые два дня я много читал. Это была художественная литература, зарубежная, комиксы и даже фанфики по моей любимой киновселенной. За двое суток я прочитал три книги и четыре небольших фанатских историй.

— Ты не собираешься хотя бы поесть? Ной, ты меня слышишь, я знаю.

Моя мама не отчаивалась, потому что сталкивалась с «игнорированием» не в первый и, наверное, не в последний раз. Помню лето, когда она ещё не понимала, что со мной происходит. Она не отходила от моей двери ни на минуту, боясь, что я захочу наложить на себя руки. Огромное заблуждение. Тем летом, в первое мое «игнорирование», я за пару дней исписал все тетради, разрисовывал каждый припрятанный холст и научился играть в шахматы, нарды и домино.

Сейчас я делал почти тоже самое, я решал задачки по школьному учебнику наперёд. Моя кисть двигалась резко и быстро, я писал как заколдованный и владел искусством устного счёта. Нас этому учили с начальных классов.

— Открой на минутку дверь, — Чарли постучался и потом дернул за ручку.

Я раздраженно закатил глаза, желая одного — покоя. Мне необходимо сосредоточиться на процентах…

— Это важно, честно. Я хочу кое-что сказать!

Голос Чарли звучал жалобно и обречённо, это и тронуло мое сердце. Обычный он плюнул бы какую-нибудь шутку про отшельника-психопата и ушёл. Значит, Чарли действительно нуждался в моей помощи.

Я уменьшил колонку с музыкой и, как и есть на кресле с колесиками, подъехал к двери, отперев её. Чарли поднял мокрые от слез щенячьи глазки и, глядя на удивленного меня, внезапно разревелся. Братик поднял тетрадь с домашним заданием, под которым красовалась яркая буква F.

— Она сказала, что я занял место Томми, — громко причитая, мелкими шажками вошёл в комнату Чарли.

Я запер за ним дверь, потёр от усталости переносицу и очень был рад, что родители задержались у своих друзей.

— Что за Томми?

— Тупица класса, он даже читает по слогам!

— Нельзя обзывать людей тупицами. Ясно? — я положил тетрадь на стол, рассматривая каракули Чарли, за которые он получил неудовлетворительную оценку. Судя по исправлениям учителя, Чарли больше баловался, чем выполнял упражнение.

— Но он правда тупица, весь класс так говорит.

— Ты получил двойку и тебя, как ты сам сказал, сравнили с Томми. Теперь ты знаешь, что он чувствует, не так ли? — Чарли надулся и выпятил нижнюю губу, стыдливо хмурясь. — Что такое «Дет»?

— А? — в любопытстве вытянул шею вперёд младший.

Я схватил карандаш и ткнул острым кончиком в зачеркнутую букву «т».

— Правильно будет «дед», с согласным «д» на конце. А это что? Здесь пишется буква «о», а вот тут как раз нужна буква «а».

— Я перепутал…

— Не ври, ты не перепутал, ты просто не знал. Поэтому иди-ка к себе, открой учебник и выполни это упражнение заново. Я проверю, Чарли.

— А ты обещаешь не рассказывать маме с папой про двойку?

Хитрец, своего не упустит. Я посмотрел на него внимательно, и, поймав мой многозначительный взор, Чарли спрятал тетрадь за спиной. Испугался, что я наябедничаю.

— Пожалуйста, — попросил он.

— Если не допустишь ни одной ошибки в задании, я подумаю.

— Серьезно? Спасибо. Ты лучший брат!

— Не подлизывайся, перебор, — вновь добавил громкость музыки я, этим самым поставив точку в нашем разговоре.

Стоило Чарли выйти, я тяжело вздохнул и наполнил легкие тоскливостью. И вновь я чувствовал себя пустым местом. Какой пример я подавал младшему брату своим «игнорированием»? Почему я не мог просто посадить его рядом и помочь исправить ошибки, поддержать или направить советом? Это ведь так просто — только руку протяни, выкажи желание! Но вместо этого, я прогнал его самому решать проблемы.

Музыка, которая минутами ранее восстанавливала душевное равновесие, теперь как будто давила на черепную коробку. Я отключил колонку вовсе и схватился за волосы. Мне больно, но терпимо. Тогда я потянул их сильнее, чувствовал как натягивалась кожа, как резала боль. Мне нелегче.

Я боролся с противоречиями, пытался заставить себя выйти из своей «пещеры» и заняться братом. Раз уж я лишился поддержки в детстве, то мой брат не доложен бороться со страхами, неуверенностями в одиночку, даже если это домашнее задание.

Поэтому я фурией вскочил изо стола с окликом «Чааарли» и хлопнул дверью. Это впервые, когда я вышел из периода «игнорирования» по своей инициативе.

***

Порой мне кажется, что «игнорирование» это не самый худший вариант… Точно не хуже того, что происходит в мире, стоит тебе выйти за пределы своей комнаты.

Заткнуть бы уши и прикрыть глаза, чтобы не видеть того безумия, в котором живет человек. Я не слушаю новости и не углубляюсь в политику, я верю в неизбежное зло и также верю, что виноватым в этом «зле» в конечном итоге станет человек. Люди и есть зло. И мои мысли не были бы столь пессимистичны, если бы не то самое зло в лице Элвиса. Я прозрел раньше, чем вырос, но мне по-прежнему страшно. Я боюсь человеческую природу. Разве я был не слишком мал для всего этого?

— Ты загрузил стол в багажник? — мама обклеила коробки с печеньем скотчем и посмотрела на меня с ожиданием.

Я кивнул ей, подставив липкую из-за джема ладонь под горячую воду. Кран шумел громко и будто, помимо джема, смывал с меня вдобавок навязчивые мысли.

— Мы опаздываем. Наверное, в этом сезоне наша семья единственная, кто приедет к полудню, — она сказала это с разочарованием, потому что не любит опаздывать куда-либо.

С улицы донёсся сигнал машины: папа просил поторапливаться. Я лениво вытер мокрую руку полотенцем и помог маме донести коробки с печеньем, предназначенные для ярмарки, к машине. Чарли легонько пнул меня, пробурчав, что мы слишком долго. Он любит ежегодную ярмарку хотя бы за бесплатный билет на аттракционы и сахарную вату. Его энтузиазм вполне оправдан, ведь детям абсолютно любые события видятся с совершенно иного ракурса. Чарли знал, что едет веселиться с друзьями, я же знал, что еду целый день торчать под солнцем и торговать печеньем.

Мама не ошибалась — мы правда прибыли на площадь последними и от того нам досталось не самое удобное место для продажи. Папа установил над нами огромные пляжные зонты, мама разложила ароматные печенья с шоколадной крошкой и выставила цену. Я держал банку, на которой начеркано «сто долларов». Это была наша цель — собрать средства для пожертвования.

— Людей гораздо больше, чем в прошлом году, согласись, Флора? — папа надел солнцезащитные очки и принял стойку охранника, только без формы и рации, которые бы дополнили образ.

— Ты лучше посмотри на чужую кассу! Почти полные! А у нас ни цента.

— Проблема, что ли? — ухмыльнулся папа, вынув из кармана куртки бумажник. Он достал две купюры и бросил в нашу банку.

— Ты серьезно? — возмущённо протянула мама, не приветствуя баловства, однако мы с папой только посмеялись и не стали доставать деньги обратно.

Первый час растянулся в целую вечность. Я, как запрограммированный робот, принимал купюры и бросал их в банку. Принимал, бросал, принимал, бросал, принимал, бросал. Аж голова кругом! Это настолько скучно, что наблюдение за гонкой между улитками — настоящий тест драйв! Казалось бы, ещё чуть-чуть, и я точно усну, но на горизонте, в виде нависшей надо мной тени, появилась она.

— Не зря я три раза обошла всю площадь. Ты всё-таки здесь.

Голос знакомый до мурашек по всему телу. Я вопросительно нахмурился. Стелла не улыбалась, её лицо гладкое и расслабленное, веки полуприкрытые, словно она на грани обморока. Она одета в джинсовый брючной комбинезон и в длинный красный пуховик, который, я не сомневаюсь, на любой другой девчонке выглядел бы смешно, но Стелле он подходил.

— То есть, ты меня искала? — очнулся я, поднявшись со стула, чтобы поздороваться.

Родители заняты клиентами, этим я и воспользовался, выйдя за стойку.

— Ну мне же нужно сообщить тебе, что по сбору средств я тебя опережаю. Нашим домашним мёдом завтракает каждый житель этого занудного городка.

— Откуда такое пылкое желание меня во всем обойти? — посмеялся я.

На солнце волосы Стеллы отливали жидким золотом. Она всерьёз задумалась, спрятав руки в кармане куртки.

— Даже не знаю. Пейдж много болтала о тебе и твоих заслугах. Я не поверила, что мальчик может быть таким…

— Таким? — изогнул одну бровь я, принимая очередные деньги за печенья и уже автоматически бросая в отверстие банки. Кажется, если мне завяжут глаза, я все равно не промахнусь.

— Многогранным. Я была уверена, что все парни помешанные на сексе самоуверенные животные.

Она вдруг перестала паясничать, видимо, заметив мою гримасу. Такое чувство, будто я проглотил лимон: кисло, губы сводит, а внутри разъедаются стенки желудка. Может, я правда проглотил лимон? Ящик лимонов. Мне не хорошо.

— Прости, если тебя обидела, — испугалась моей реакции Стелла, но дело не в обиде.

Меня подкосило упоминание о половом акте и животных. Эти два слова действуют как триггеры, я и автоматически предстаю перед Элвисом со спущенными штанами.

Миллионы, миллиарды я бы отдал только бы избавиться от воспоминаний о нем, от его запаха кожи и голоса. Я бы не пожалел ни времени, ни свободы, чтобы обрести душевный покой. Нас с ним будто связывает невидимая колючая проволока: она с каждым днём все глубже и глубже вонзается мне в плоть, пускает кровь, но не убьёт. Не распятый, но прибитый к своему худшему кошмару.

— Боже мой, — протянула удивлённо Стелла, слабо усмехаясь, — да вы с Пейдж гребаные близнецы. У вас даже заскоки одинаковые.

Я не понял о каких именно заскоках шла речь и рискнул узнать, однако девчонка ловко перевела тему и предложила мне «убраться подальше», успокаивая нашу совесть тем, что от пожертвований на этой ярмарке уходит всего-то двадцать процентов.

— Откуда тебе знать? — не поверил сначала я.

— Потому что мой одноклассник сынок мэра.

Этим всё сказано. Я отпросился у родителей на перерыв и даже был рад уйти из шумного центра в какой-нибудь тихий парк. Мы остановились на Сант-Кёрке, вечно одиноком и унылом парке с заброшенным фонтаном, служащим для местных хипстеров местом ночных сборищ. Поэтому здесь куда не глянь ржавые банки и прочий мусор.

— Жаль, Пейдж не принимала участие в ярмарке, — пнула пустую банку колы блондинка.

Я поёжился из-за ветра, поглядев на неё.

— Сегодня она сидит с бабушкой и дедушкой.

— Без тебя знаю, Ной. Ной, — точно пробуя на вкус, чавкнула Стелла, — твои родители фанатики Библии?

— Не знаю, я не интересовался.

— Как это? Вы в одном доме вроде живете.

В одном доме, но в разных вселенных…

— Да.

— Понятно, ты не из тех, кто любит говорить о себе, — блондинка замедлила шаг, — и, готова поспорить, не жаждешь моей компании и вообще ты отшельник. Угадала?

— Да, я не люблю говорить о себе, но я не отшельник.

— Но моя компания тебе всё-таки не нравится? — насмешливо переспросила Стелла, и я почувствовал как ей неловко.

Я сам с трудом понимал происходящее: я гуляю с лучшей подружкой Пейдж. Почему я это делаю? Мы с ней ничего друг о друге не знаем, прежде никуда не выбирались и у нас нет общих интересов, кроме школьных учебников. На её месте должен быть Одиссей.

— О чем ты постоянно думаешь? — не прошла мимо глаз Стеллы моя отстранённость.

Её лучшая черта, однозначно, — наблюдательность. Она единственная читала меня, как открытую книгу. Это немного настораживало, ведь прежде, даже если я сморозил глупость или наоборот сказал что-то ошеломляющее, никто не понимал, где шутка, а где кристальная правда.

— Я странный?

— Чего? — по-моему, она считает меня придурком. Что ж, справедливо.

— Я похож на нормального подростка?

— Во-первых, — нервно смеясь, посмотрела себе под ноги Стелла, и короткие пряди её волос заслонили профиль, — нормальный человек не станет задаваться подобными вопросами. К чему вообще ты клонишь?

— Мне интересно каким меня видят другие, — смутившись, я сто раз успел пожалеть о том, что вообще завёл этот разговор.

Стелла легонько улыбнулась.

— А тебе неинтересно каким себя видишь ты?

Я оцепенел, встретившись с её карамельными глазами с желтыми крапинками. Она произнесла эти слова с пленительной искренностью, будто ей известны все тайны мира. Стелла точно рентген, и если раньше я мог похвастаться своей способностью видеть людей насквозь, то теперь мне кажется, по сравнению со Стеллой, я многое о себе возомнил. Возможно, дело в её глазах? Она смотрит глубже, чем мне бы хотелось, потому что впускать в свою голову посторонних людей это тоже самое, что сесть на пороховую бочку. Пока рано говорить о том, какой Стелла человек. В этом вопросе всё неоднозначно, ведь порой даже нескольких лет мало, чтобы окончательно узнать кто перед тобой стоит.

Она мне утешительно улыбнулась и предложила выпить какао. Я согласился.

— Почему ты думаешь, что ты странный? — спустя время вернулась к разговору блондинка, грея руки о бумажный стаканчик.

Мы нашли более-менее целую скамейку и решили насладиться весенним воздухом.

— Мне так сказали, — это не ложь, а факты. Сколько людей мне тыкали своими наблюдениями. Мне так часто это говорили, что я им поверил.

— Хочешь кое-что знать? — Стелла повернула голову в мою сторону и чуть наклонилась, как будто собиралась поделиться с секретом. — Достаточно смотреть на жизнь немного иначе других, чтобы стать для кого-то странным. В таком случае, каждый из нас отличается друг от друга. Или ты хочешь быть, как все?

— Я хочу… — здесь мне пришлось задуматься. Чего я хотел на самом деле? Моя зацикленность на нормальности и сделала меня ненормальным, но это вина полностью лежит на плечах Элвиса. Так что мне нужно? Чего я хочу?

Верно, Ной. Я понял. Время не повернуть вспять, и всё, что мне остаётся, принять факт сексуального насилия от родного дяди и идти дальше. Не ковыряться в старых ранах, а вылечить их. Не загружать себя работой, а жить полноценно, без чувства стыда и презрительности. Я не виноват. Я был ребёнком. Это не я должен топиться в отчаянии, а тот, из-за кого я в отчаянии. Как бы не было тяжело, я должен перестать мучать себя и откладывать жизнь на потом. Моя молодость, мое детство… Элвис забрал и уничтожил всё. Почему я не боролся с ним раньше? Почему я решил, что плата за чужую ошибку лежит на мне?

— Ты плачешь? — высокий голос Стеллы застал врасплох.

Она наклонилось ко мне ещё ближе, удивлённо заглядывая в лицо, которое я тотчас вытер руками.

— Глаза слезятся из-за ветра, пустяки, — оправдывался я. — Можно я закурю?

Блондинка в недоумении хлопнула ресницами, судя по всему, не ожидав, что мне не все равно на её заявления о курении. Я сунул в рот сигарету и сделал первую затяжку. А ведь курение это очередной способ казаться обычным парнем… Я должен как можно скорее бросить травиться этой гадостью.

— Знаешь, Ной, я должна перед тобой извиниться, — внезапно заявила Стелла, вернув в манеру поведения игривость, — за твоей спиной я называла тебя идиотом. Пейдж конечно заступалась, но на мое мнение её жалкие попытки сделать из тебя Капитана Америку никак не влияли. А сегодня я точно для себя решила, что ты не Капитан Америка.

— Скажи честно, тебе нравится меня подразнивать? — усмехнулся я, не обижаясь.

— Может быть.

— И кто же я, по-твоему?

Помедлив, Стелла ответила:

— Обычный человек.

***

Сколько мы с Одиссеем уже не разговариваем? Неделя? Семь дней, сто шестьдесят восемь часов без «привет, Эйнштейн» и «катись лесом, Эйнштейн».

Я должен сознаться… Существуют люди, зависимые от общения. Обычно они быстро привязываются и тяжело переживают расстояния, ссоры или расставания. Остаться наедине с собой — их тайный страх, а тишина, к тому же, равносильна сонному параличу. Не хотел бы показаться честолюбцем, однако мне чертовски жаль таких, им приходится тяжелее всего, потому что подобным людям легче забыться в толпе, расслабиться в шуме и почувствовать себя живым в муравейнике под названием Мир. Но стоит оставить их хотя бы на день одних в четырёх стенах — они сойдут с ума.

К чему я это? Ни в коем случае я не собирался критиковать экстравертов, я лишь хотел хорошо выделить разницу между мной и людьми социальными. Первая моя неоднозначная черта — я не привязываюсь к людям. Это то, что я одновременно люблю и ненавижу в себе, поскольку иной раз кажется, словно мне всё не почем и одиночество прекрасно. А с другой стороны я чувствую себя ничтожеством, не знающим цену своим друзьям и близким. Одиссей мой лучший и единственный друг. Он у меня один, таких как я у него десятки. Такова закономерность дружбы? Нет. Закономерность дружбы: «Я всегда за тебя, даже если ты думаешь иначе». Одиссей, конечно, не Тесла, тем более не Пифагор и уж точно не Галилео Галилей, но он бесспорно хороший друг.

Мы столкнулись, какой бы банальщиной это не казалось, на общем уроке. До звонка оставалось прилично свободного времени, а когда ты не разговариваешь с единственным другом, время ползёт убийственно медленно, хоть вешайся.

Я сидел за партой, опустив голову на книгу и слушая музыку больше для того, чтобы казаться занятым, а не для эстетичного удовольствия. Окна класса выходили на задний кампус, где грелись на солнце старшеклассницы. Они то и дело трогали себя за талию и ягодицы, поднимались на носочки и фотографировались. В один момент мне стало по-настоящему интересно о чем они говорили столь увлечённо и взбудоражено, однако я предчувствовал, что разочаруюсь, узнай правду.

Мне пришлось стянуть провод наушника вниз, когда Одиссей постучал костяшками пальцев по моей парте. Я, приподняв только брови, взглянул на него вопросительно. На нем был капюшон серой толстовки с дурацкой надписью, но я все же заметил у него за ухом сигарету. Одиссей кивнул на дверь и без слов сказал «пойдём». И я пошёл, ведь иногда легче согласиться и не объяснять два часа почему ты не хочешь что-либо делать.

Мы добрались до угла между школой и складом, где хранятся инструменты или старая газонокосилка, после чего Одиссей протянул мне сигарету. Мы закурили.

— Как дела? — сев на корточки, спросил он, посмотрев на меня прищурено.

— Супер.

— Смотрю, твоя губа почти зажила.

— А ты думал добавить? — равнодушно хмыкнул я и пустил дыма в небо.

Одиссей хохотнул.

— Мой отец угрожал подвесить меня за яица к нашему флигелю, если я не извинюсь перед тобой.

— Значит, теперь ты кастрированный?

— Может хватит через каждое слово плеваться иронией? — раздраженно цыкнул Одиссей, уставившись на ворота чуть хмуро.

Я заметил желтоватый синяк у него на подбородке и вспомнил о своём ударе. Наверное, он много и смачно крыл меня матом первые два дня и не отходил от зеркало. Одиссей любит свою внешность, ему нравится его греческий профиль с прямым острым носом. Также ему нравится, что это нравится девчонкам.

— Мы оба виноваты, — опустил руки на колени шатен и перевёл на меня пронзительный взгляд, гадая, сходятся ли наши мысли. — Так ведь?

Забавный он человек… Извиняясь, все ещё хочет остаться правым.

— Да, — потушил окурок о кирпич я и сел напротив медленно курящего парня.

Ветер в этот узкий переулок не пробирался, однако из-за сырых стен было все равно холодно.

— Я должен уважать твоё мнение.

— Даже если мое не совпадает с твоим, — дополняя друг друга, мы выглядели расслабленно.

— Прости, что повёл себя как идиот, — извинился искренне шатен.

Я лениво улыбнулся ему и тоже попросил прощения, дав «пять». На урок мы опаздывали где-то на минуты три, но вставать из этого провонявшего кошачьей мочей переулка желания не было. Мне нравилось сидеть, смотреть на облака и слушать как Одиссей курит.

— Скажи отцу, чтобы вернул яица, — подразнил его я и получил пинок в ногу.

Мы громко засмеялись, и я задался немым вопросом: смог бы я жить дальше без лучшего друга? Всё-таки не привязываться к людям порой печально. Никто не любит тех, кто уходит первым, но я один из них.