Гена Портер и Зловещие Мертвецы

Константин Александрович Костин, 2023

Жил я себе, поживал, ни о чем худом не помышлял. На заводе от зари до зари вкалывал, да по пятницам с другими тружениками за воротник, как это бывает, закладывал. Там уж и пенсия не за горами – вот жизнь-то начнется! Можно вообще никуда не ходить, только в ларек бегать. Сплошные удобства!Вдруг, надо ж такому случиться было, Тоха помер. Причем ладно бы просто помер, как все порядочные люди. Нет же! Он же, негодяй, после смерти являться начал!Нехорошо это. Не по-нашему – из могилки-то выбираться…

Глава 2

Ох, ухрюкались мы вчера на радостях, как способ излечить Тохину хворь придумали. Как до дома добрался — вообще не помню. Но до дома я совершенно точно как-то добрался, потому что проснулся дома. Это еще хорошо, что помнил, где свой дом, а то проснулся бы в чужом доме и, может, вообще оказалось бы, что я — не я, а сосед нашенский. А зачем мне соседом становиться, коло он — бездельник? Чебуречные свои понаставил в городе и жирует на чужом труде. Рабочий класс эксплуатирует! Из-за таких, как он, мы в светлое будущее все идем-идем, да дойти никак не можем. Вот кабы он на всеобщее благо трудился — тут бы вопросов я не имел. Так он же не для того чебуречные открыл, чтобы всем хорошо было, а совсем наоборот — чтобы все вокруг ходили да завидовали, сколько у него денег. Но я совсем не такой человек, чтобы нуворишам завидовать. Я себе в зеркале честно в глаза смотреть могу. Потому что в жизни не украл больше положенного! И жульем всяким становиться не собираюсь!

Проснулся я, значит, утром, а башка трещит — прямо раскалывается. Пополам раскалывается, как арбуз. Самое обидное — непонятно, то ли оттого раскалывается, что отдохнули вчера хорошо, то ли оттого, что Верунчик, женушка моя, сковородой меня вчера приложила. Криков, оров было — мама дорогая! Всю плешь проела. А, главное, неясно — с чего завелась-то вдруг? Сама ж разрешила! Я это хорошо помню — велела выпимши на глаза ей не попадаться. Так я и не хотел попадаться! Так без труда-то свинью бисером не накормишь! В чем я-то виноват, что она меня увидела?

Опять же — люблю я ее сильно. Так сильно люблю, что ничего со вчера не помню, а как Верунчик орала на меня — это я хорошо помню. Все от большой любви к ней. Я даже по молодости, когда по другим девкам бегал, жену свою ни на секунду не забывал. Вот такая у нас любовь большая.

Это еще хорошо, что сегодня суббота и на завод не нужно. Мы с мужиками потому и калдырим по пятницам, что после нее суббота идет. Если б суббота шла после другого дня — мы б в другой день калдырили устраивали, а не в пятницу. Но, ежели так, то уже и пятница не была б пятницей!

Верка — баба у меня, что надо — баба. Такую бабу — дай Бог каждому. Отходчивая. Только я встал, а она уже стакан рассолу огуречного подает. И тарелку солянки. Под похмелье солянка — самое оно. И живот насытить, и сушнячок сбить.

Как моя Верка солянку готовит — язык проглотишь! Тебе обязательно попробовать нужно. Считай — намекаю, в гости зову. Только водку ты в пакет от сока перелей, чтобы Верка не ворчала. А то, как водку увидит — может кастрюлю с солянкой нам с тобой на голову одеть.

Солянка та — жирная, наваристая. Ложку воткни — и та стоять будет! У меня на Верку вообще все стоит. Ну ты понимаешь, да, куда я клоню? Сколько лет вместе прожили, двух дочерей замуж выдали, а все — как в первый раз! Сейчас такой любви и не сыщешь, хоть весь мир обойди!

Здоровье я, значит, поправил, глядь — а в телефоне пропущенных — уйма! И все от Коляна. Чего ему в субботу утром не дрыхнется? Так и я б дрых хоть до обеда, но тут — солянка. Ее ж нужно, пока горячая, есть. Потом уже совсем не то получается. Должон же я свой супружеский долг исполнить! Баба моя — исполнила, с утра у плиты копошилась. Теперь и мой черед настал — отведать, что она там настряпала. А то какая это любовь получается, если она стряпать будет, а я — морду воротить?

Оттого нонче и разбегаются все, только поженившись. Что на каждом углу — на тебе бургерная, на тебе шмургерная. Бабы у плиты не стоят, все на готовое пожрать ходят. Так откуда она, любовь-то, возьмется, коли баба свой прямой долг не исполняет — у плиты не стоит, полы не моет, пеленки не стирает? Всю любовь этими штуками новомодными убили. Там тебе — пылесос автоматический, здесь тебе — памперсы. Так до того доживем, что детей никто делать не будет, а все там же — в магазинах, покупать начнут. В мое-то время детей то в капусте находили, то аист приносил, а сейчас все в магазинах покупают.

Заморил я червяка и Коляну набрал.

— Так и так, — говорит, — Ильич как в воду глядел. Довели нашего Тоху докторишки, совсем со свету сжили. Таблеток всю пачку перед сном слопал, да так и помер от таблеток тех.

И тут меня как из ушата окатили. Как же так-то? Такой человек был! Человечище! Сколько пользы приносил! Я, правда, не знаю, кому и какой пользы он приносил, но, раз человек был — стало быть и польза от него была. Как иначе-то? Это ж природой задумано! Даже от комара, от букашки маленькой — и то польза есть, а от человека — тем более!

Так погано на душе стало. Слезы сами собой хлынули. Достал я из загашника чекушку и прямо из горла, не чокаясь, пригубил. Как-никак человек еще ночью помер, на дворе уже обед, а я его и не помянул еще. Стыдно! Словно и не человек был, а собака бездомная, пес шелудивый. Не по-нашнему это.

Верка сразу ор подняла.

— Зенки раздуплить не успел, — кричит, — а уже заливаешь!

— Уйди, — говорю, — мать. Горе у меня. Друг умер! Ну, как друг… не так, чтобы уж сильно друг. Но то, что помер — это совершенно точно.

А слезы-то текут, остановиться не могу. И водочку в себя заливаю — тоже остановиться не могу. И на врачей этих такая злоба проснулась — зла не хватает! Слов других нету — коновалы. Ради того, чтобы таблетки свои втюхать, человека в могилу согнать готовы. Ничего святого в тех врачах нету!

Хорошо я так помянул Тоху. Всю чекушку помянул. А чекушка — это ж хлеб! Это ж то, без чего ни один человек прожить не может! В ней же вся радость, в беленькой. Как соляночкой закусил — так и вовсе перепугался оттого, что удовольствие получать начал. Нехорошо это. Что я — садист какой, что ли, чтоб удовольствие от поминок получать? Так и в маньяки недолго уйти, если удовольствие от поминок получать начну! Сам же людей начну в расход выводить, чтобы потом поминать их.

Затем собрался и в гараж пошел. Там уже Ильич с Коляном ждали, тоже Антоху с утра поминали. Так ведь тоже нельзя, чтобы в одинокого поминать! Так и до алкоголизму недалеко! А алкоголику водку пить никакая не радость, а прямая, насущная необходимость. И где ж тогда радость в жизни будет, если даже в водке ее не будет?

Сходили снова, затарились и втроем уже поминали, не чокаясь. Степан Ильич — он не только петь мастер, но и слова говорить. Вот он и говорил — какой, декать, человек ушел хороший, да земля ему пухом. Так ведь оно природой так устроено — все там будем.

Даже Колян слова сказал!

— Хоть и морда был Тоха, — говорит, — и не скидывался никогда. Да и работничек из него — так себе. Но о мертвых, как говорится, или хорошее, или ничего. Так что, — говорит, — ничего говорить не буду, скажу только, что хороший он был человек, хоть и дрянь редкостная.

Потом засопел и отвернулся. А я в затылок-то Колькин, шрамами от бутылок порезанный, когда он в десантуре служил и бутылки о башку свою бил, смотрю. И вижу в том затылке глаза человеческие. Вижу, что стыдно ему. Стыдно, что харю начистил такому человеку хорошему, хотя и хорошим он не был, но, определенно — был человеком.

Я тоже расчувствовался. Как я расчувствовался — чуть слезу не пустил второй раз за утро! Даже надумал слова какие-нибудь написать, чтобы звучало красиво, и в стихах. Чтобы на могилке Тохиной их высечь. Я ж в школе какие стихи писал! Какие это были стихи! Литричка наша, как прочла — заплакала и вышла из класса. Прямо вся, целиком и вышла. Меня ж в школе звали Александр Юрьевич Гоголь! Нет, не самом-то деле я — Геннадий Иванович Портер. Для своих — просто"Иваныч"или"дядя Гена", как крокодил из мультика. Мамка"Генкой"кликала. А фамилия моя красивая, как пиво, от отца досталась. Тому — от его отца, деда моего, стало быть. Деду — от прадеда и так далее. Фамилия наша — это, можно сказать, фамильная ценность! У всех в нашем роду такая фамилия была.

А Александром Юрьевичем Гоголем звали, стало быть, в честь Пушкина, Лермонтова и Гоголя, которые, соответственно, Александром, Юрьевичем и Гоголем были. Я тогда, в школе, стихи на японский манер писал. Там они"танками"называются, что на нашенский переводится"Армата". Вот, послушай:

В сентябре наступает осень, Дождь — это вода с неба, Опосля наступит зима!

Душевно-то как! Сам плачу, как вспоминаю. Такие слова в граните высекать нужно, а литричка мне двойку поставила. От зависти. Оттого, что сама так в жизни не смогёт.

На третий день, как полагается, похоронили Тоху. В гробу лежал — как новенький. Лучше, чем при жизни был. Розовый, упитанный. Не то, что при жизни — бледный и тощий. Где он так харчануться-то перед смертью успел?

И в костюмчике новеньком, с иголочки. Сплошная красота! Я когда женился — у меня такого красивого костюма не было, как тот, в котором Тоху хоронили. Даже завидно немного стало, на тот костюм глядя.

Вдова — тоже, как полагается, рыдала, причитала:

— На кого ж ты меня, — говорит, — горемычную оставил, я ж души в тебе не чаяла, всех своих деток в честь тебя Антоновичами называла. Куда ж мне теперь, с ипотекой да тремя детями, деваться? Кто ж меня, такую, замуж-то возьмет?

— Ты, — говорит ей Колян, — успокойся, мать. Наоборот — очередь на тебя стоять будет. И ипотека уже есть — стало быть, брать не нужно будет, только подкрасить где да обои подклеить. И дети — тоже есть, заново делать не нужно, только этих умывать изредка, когда замараются сильно.

Так она пуще прежнего в слезы. Расчувствовалась от такой поддержки, какой не ждала.

Потом в заводской столовой, всем заводом, помянули Тоху. С супчиком, кутьей, водочкой. Сам начальник слова говорил, дескать, какой незаменимый человек был, работать — работал, а премий не просил, не то что даромеды некоторые. Мол, лучше б вы, сволочи неблагодарные, перемерли, а такой замечательный человек остался бы, работу работал и в тряпочку помалкивал. Все мечтал до пенсии доработать, чтобы бесплатно на пенсии на работу ходить. Зачем ему нужно будет зарплату получать, коли и так пенсия имеется? Такому работнику не только зарплату платить не нужно — нужно наоборот! За разрешение на работу ходить деньги брать. А то что ему там, на пенсии делать, кроме как со скуки киснуть? А тут, на заводе, и работенка всегда найдется, и коллектив душевный. Кроме тех, кто премии и прибавки к зарплате просит — в них ни души, ни совести.

Эвона как бывает! Был человек — и нету. Только карточка на доске почета осталась, черной ленточкой помечена. И строка в табеле, что вдове покойного тысяча рублей на похороны выдана.