Гена Портер и Зловещие Мертвецы

Константин Александрович Костин, 2023

Жил я себе, поживал, ни о чем худом не помышлял. На заводе от зари до зари вкалывал, да по пятницам с другими тружениками за воротник, как это бывает, закладывал. Там уж и пенсия не за горами – вот жизнь-то начнется! Можно вообще никуда не ходить, только в ларек бегать. Сплошные удобства!Вдруг, надо ж такому случиться было, Тоха помер. Причем ладно бы просто помер, как все порядочные люди. Нет же! Он же, негодяй, после смерти являться начал!Нехорошо это. Не по-нашему – из могилки-то выбираться…

Глава 3

Устал я на похоронах, намаялся. Это ж какую же силищу иметь нужно — столько раз стакан поднимать! Рука чуть не отвалилась! И то не все осилили, я одну бутылку с собой умыкнул. А чего добру пропадать-то? Там инженера всякие, бухгалтерия, кадры — задохлики сплошные. Они б, может, и выпили бы, да где им? Куда это интеллигенции вшивой с нами, с рабочим классом тягаться? Я-то весь день у станка стою, железки точу, силища в руках такая, что коровий рог в бараний завернуть могу. А они там — что? Сидят, бумажки с места на место перекладывают, ничего тяжелее ручки отродясь не подымали. Вот и откуда у них, спрашивается, сила? Уж если у меня рука устала — они, интеллигенты эти вшивые, тем более не осилят!

Колька — тоже молодец, тоже флян уволок. А Степен Ильич — целых четыре! Сразу видно — не зря жизнь прожил, набрался опыту. Наш человек, старой закалки. Заслуженный! Не даром у Ильича грамота почетная имеется. Сам, своими глазами видел — на стенке в рамочке висит. С золотыми буквами, росписью и печатью гербовой. Лично, директор завода, в день выхода на пенсию вручил. А грамоты за просто так не дают, тем более — почетные. Где тогда смысл в грамоте, если раздавать их направо и налево? Стало быть, ежели грамота есть — то человеку почет и уважение!

Так мы еще на скамейке в парке посидели, среди своих Тоху помянули, земля ему пухом, а хлеб — солью. Или не знаю я, как там правильно говорится, да днем с огнем кашу не испортишь.

Пришел домой я и сразу спать завалился, даже к Верке не приставал — настолько устамши был. И снится сон мне — дивный-предивный. Будто провели мне в гараж трубопровод с двумя краниками. Один краник откроешь — водочка потечет. Второй откроешь — солянка побежит, только успевай тарелку подставляй. И сидим мы в том гараже обычной компанией — я, Колян и Степан Ильич. Втроем, стало быть, без Тохи. Оно и понятно — откуда Тохе взяться, ежели он мертвый совсем? Да не так мертвый, как Ленин, который и ныне живее всех живых, а насовсем мертвый. Такой мертвый, что мертвее и не бывает, как мясо в колбасе.

Беленькой в стаканы набрали, солянки полные тарелки навалили, хвать — а хлебушка-то и нету! И как ты мне прикажешь солянкой без хлебушка харчеваться? Разве ж можно так — солянкой, да без хлебушка? Это ж как бутерброды с колбасой, но без хлеба. Вроде как — вкусно, но не хватает чего-то. Да и масло некуда мазать, коли хлеба нету, если только сразу на колбасу. Только не держится на колбасе масло, потому как колбаса жирная и масло — тоже жирное, вот и не липнут друг к другу. А на хлебушке отверстия специальные приделаны, чтобы что угодно положить на него можно было — и прилипнет намертво. Хочешь — масло, а хочешь — горчицу. Да хоть медом намажь — все одно, на хлебе лежать будет и никуда не денется.

Стало быть, начали мы кумекать. Прямо там, во сне, думу думать. Я собой возгордился прямо! Это ж какой я мужик дюже умный, что не только наяву, но и во сне думу думать могу! Вот кого в начальники ставить нужно, а не всяких там Петровичей, которые в начальники лишь оттого пробились, что рожа круглая, как квадрат, и ушей из-за щек не видно. По уму-то давно никого в начальники не ставят, только по роже судят.

О том мы думу думали, кого бы за хлебушком отправить. Вдруг — глядь, Тоха пришел.

— Вот, — говорит, — мужики, я вам хлебушка принес.

Я еще подумал сперва — как Тоха мог прийти, ежели он помер? Вот же, схоронили только! А как внимательнее присмотрелся — нет, не живой он! Как есть говорю — мертвый. Бледный-пребледный, глаза — белесые, чумазый весь, словно в земле ковырялся. В свитере каком-то полосатом и шляпе дурацкой, с ножами вместо пальцев.

А я ж — мужик смекалистый! Сам посуди, что я придумал. У меня чекушка на кухне, в пенале заныкана была. А стопочки — в большой комнате, в серванте стояли. Так каждый раз мне приходилось, чтобы рюмаху пропустить, сперва в зал идти, рюмочку доставать, а после — на кухню, чтобы накатить. Неудобства сплошные, туда-сюда мотаться, только носки до дыр об палас изнашивать.

И вот что я придумал. Я стопочку одну взял, из серванта умыкнул, да в пенале, рядом с чекушкой, сховал. Чтобы туда-сюда не бегать. Сплошные удобства получаются! Достал, опрокинул рюмашку, да обратно убрал. Вот прямо там, на кухне, не сходя с места, достал и убрал. Это ж сколько времени экономиться стало! И паласу с носками износу меньше.

Кто бы еще, окромя меня, до такого додуматься смог бы? Да никто!

Так и в этот раз я сразу смекнул. Тоха оттудова, из могилы к нам пришел, хлебушка принес. Мог бы лежать себе, как честный человек, мертвеньким, ни в чем не утруждаться. Дудки вам! Почуял Тоха, что у товарищей беда и прямо оттуда, с кладбища, только что похороненный, пришел и хлебушка нам принес.

Святой человек! Одно слово — труженик. Работяга! Раз помер — мог бы лежать себе спокойненько, в ус не дуть, никто Тоху ни в чем обвинять не стал бы. Так нет же! И дня не пролежал, за хлебушком пошел.

Одно непонятно — куда костюм дел, в котором схоронили Тоху. Ох, знатный костюм был — у меня отродясь такого не было. Я даже на свадьбе в отцовском пинджаке гулял. Зачем он себе свитер этот полосатый напялил, да шляпу? Ежели костюмчик не по размеру был — так Тохе и не ходить в нем! Али там фасон не подошел? Так, опять же, перед кем там, в могиле, красоваться? Кто его там увидит?

Я тебе, положа руку на сердце, скажу, что мертвецов недолюбливаю. С садика еще. Мертвецов недолюбливаю и рыбу. Рыбу у нас в садике так погано готовили — в рот не возьмешь. Так и прикипела ко мне нелюбовь к ней на всю жисть. Я с тех пор от рыбы одну икру люблю, ложкой из банки лопать готов. А чтобы всю рыбу, да целиком — в рот не возьму.

А мертвецами нас не кормили — ты не подумай. То Вадик с соседней кроватки историю мне жуткую рассказал. Как сторожу в детском садике голову оторвали… кто там и зачем оторвал — не вспомню уже, хоть убей. Сколько лет-то прошло? Но то, что сторож без головы был — был такой факт.

И вот ходит он с тех пор в сончас по коридорам, деток подлавливает, кто по нужде в сортир пошел, и у них головы отрывает. К себе примеряет — подойдет, али нет. Коли не подходит — так выкидывает сразу. Мол, не то, не моя голова. Это он так свою оторванную голову ищет. А где та голова, что при нем с рождения была — того тоже не знаю. Может, и не было у него никакой головы, так он без нее и жил. Непонятно, правда, куда он есть без головы мог, если рот к голове приделан? Получается, была у него голова, иначе есть некуда было! Без еды-то ни один человек не проживет!

Вот с тех самых пор я и не люблю мертвецов. Так сильно не люблю, что как-то раз даже под себя сходил, чтобы в уборную не ходить в сончас.

Но то — чужие мертвецы, посторонние, мне незнакомые. Я ж того сторожа живьем не видел никогда! А Тоха — свой человек. Сколько лет на одном заводе оттарабанили! Тем более — хлебушка принес. Не будет же он нам головы рвать!

Мы стульчик ему подвинули — дескать, присаживайся, гостем будешь. Стопочку налили, чтобы с ним же, за его же упокой и выпить. Тут вновь хватились — ножика-то нету! Оно и понятно. Кто ж о ножике подумает, ежели хлебушек забыли? Да и зачем нам ножик, без хлебушка-то? Не солянку же мы им резать будем! А руками хлеб негоже ломать. Это ж хлеб — всему голова!

И еще раз нас Тоха выручил.

— Не беспокойтесь, — говорит, — мужики, у меня ж вместо пальцов лезвия.

Да как хвать свой лапишей по булке! Четыре ломтя как по линейке отрезал! Да я по рюмкам в жизни так ровно не разливал, как Тоха хлебушек порезал! А за то, что по рюмкам разделишь не поровну, обделишь кого — за такое и в морду дать могут. За то, что хлебушек не так порезал, на моей памяти в морду никому не давали, а за то, что водкой кого обидел — за такое по морде легко отхватить можно. Легче, чем не отхватить!

Только в хлебушке том, под корочкой, вместо мякоти, всякие гады оказались. Черви, жуки мерзкие, тараканы. Одно слово — сколопендры. Вмиг по столу разбежались, одни — в солянку полезли, другие — стопочки с водочкой облепили. Я еще подумать успел — вот же как жизнь-то устроена! Вроде — твари ползучие, а ничего человеческого им не чуждо. Тоже выпить да закусить хотят. Даром, что нелюди… а как присмотрелся — так лица-то у них у всех человеческие! Как у Тохи-покойничка, один в один!

Тоха еще и зубами своими лошадиными скалится и приговаривает:

Раз, два, Тоха в гости идет, Три, четыре, ножи достает, Пять, шесть, Тоха будет вас есть, Семь, восемь, ждет вас всех месть, Девять, десять, буду вас резать!

Вот сразу видно, что не в нашей школе Тоха учился. Там-то складнее стихи складывать учили. Да чего я тебе рассказываю, я ж тебе уже читал свое. Стихи писать — это ж чувствовать нужно! Вот я почему про осень писал? Нет, тут спорить не буду, мыслю у Пушкина стырил — тот тоже писал про осень. Но еще оттого я про осень писал, что сам ее пережил, прочувствовал. А как можно писать про то, про чего не знаешь ничего?

И тут бзделовато мне стало. Потому что подумалось, что Тоха намякивает на что-то. На что — я так и не понял, но определенно на худое что-то. И слова вот эти — про то, что резать нас собирается, тоже ничего хорошего не сулят.

Гады, опять же, эти. Для чего природой так задумано, чтобы человек — человеком был, а таракан — тараканом? Да чтобы у человека людское лицо было, а у таракана — тараканье! А ежели у таракана лицо людское окажется — это как-то совсем неправильно. Колдунство какое-то!

Лишь подумал так — и проснулся сразу. Пот по мне течет, майка — мокрая вся, подушка — тоже. И простыня — хоть выжимай. Поначалу подумал, что обделался, как тогда, в садике — но нет. Бог миловал. Рейтузы сухие остались.

Как вспомнилось, что мне снилось — так вообще чуть кони не двинул! Тьфу, пакость всякая! Приснится же такое! От таких снов и давление сделаться может, а в моем возрасте от давления ничего доброго не жди!