Легион

Леонид Моргун, 1988

Эта книга перенесёт читателя на 2000 лет назад, в эпоху правления римского императора Домициана, в его обширную, раскинувшуюся на половине тогдашнего обитаемого мира империю. Вы познакомитесь с офицерами и солдатами одного из римских легионов, собирающихся в поход на Кавказ и поймёте, что не слишком-то уж они отличаются от наших современников. И всё, что они творили, они делали из лучших побуждений. Просто… время было такое.

Глава VI

Памятник я воздвиг меди нетленнее;

Царственных пирамид выше строения,

Что ни едкость дождя, ни Аквилон пустой

Не разрушат вовек…

Гораций

Истошно кричавшие чайки метались над пенными водами седого Каспия, будто вознося к небу жалобы на неистового «хазри», который с памятного праздничного дня обрушился на полуостров Апсу-Рам-Ана, Страну-Морских-Пучин, позже ставшую Апшероном. Примчавшийся из студеных просторов неоткрытой тогда еще Гренландии, ветер обдал морозным дыханием летние римские лагеря в Британии, раньше времени ударил снегопадами в Галлиях и Германиях, подморозил уши скифских коней в степях Причерноморья и, набрав силы и злобы на вершинах Большого Кавказа, обрушился на лежавшую в низине Страну Алуан и на полуостров, острым, круто загнутым рогом вдававшийся в центр Гирканского моря. Он дул уже третий день, ровно и неутомимо, с удивительным упорством и старанием, достойным лучшего применения, разбрасывая солому с крыш, валя жидкие круглые крестьянские хижины «дейирми», вздымая тучи мелкого колючего песка.

Выбираясь по утру из своих «карадамов», землянок и полуземлянок, сельчане Ширванской равнины, глядя на безотрадно повисшее серое небо, сплевывали скрипучую пыль и поглубже нахлобучивая мохнатые бараньи шапки, брели в поля. Какой бы ни была погода, земля ждать не могла. Требовалось подготовить поля к «торпаг сую», первому поливу, который закладывал основу будущего урожая. Без забот и повседневного труда не вырастишь ни ячменя, ни риса, ни знаменитой «сангаланской» пшеницы. Но земля эта была до такой степени плодородна, что и без особых хлопот одаривала жителей и маслинами, и орехами, и виноградом, и фруктами — и всего этого добра было без счёту и меры, тогда, две тысячи лет тому назад.

А ветер крепчал.

Под его студеным, леденящим душу посвистом ежились две с половиной тысячи человек, которые тесали камни, месили раствор, унылой вереницей передавая друг другу кадки с известью и массивные обтесанные камни.

Башня вырастала на глазах. Вроде вчера еще она была не видна, лишь жалкий загончик из камней сиротливо стоял на могучей скале, будто самой природой созданной служить постаментом исполинскому памятнику, — а нынче она уже почти достигла уровня крепостных стен и неудержимо росла дальше, ввысь, устремленная к небесам. Идеально круглая, с длинным выступом, направленным к морю, она должна была вознестись выше всех окрестных строений и была бы далеко видна и подходящим к бухте кораблям, и с башен Сабаила, и с вершин крепости Ал-Бак-ус, нерушимой твердыней высящейся на холме, неподалеку от новой, строящейся столицы страны, Атеши-Багуана.

Стоя на балконе своей комнаты, Зармайр лишь щурился от пронизывающего ветра, который осыпал его мелкими, хрустящими на зубах песчинками. А ветер стонал, пыльными смерчами завивался на дорожках. Неожиданно особенно крепкий порыв его ударил в башню, и один из каменщиков не удержался на хлипких мостках и с диким воплем упал вниз, к подножию скалы. Все остальные побросали работу и сбежались к его скорченному телу, придавленному тяжелым камнем.

Царь скрипнул зубами и выплюнул песок.

— Ещё одно недоброе предзнаменование.

— Глупости все это, — быстро забормотал мобед^[35] Агирра, нервно выдергивая изо рта занесенную туда ветром прядь собственных нечесанных волос. — Глупости, глупости… Пустые суеверия. Не думай об этом.

— А о чем же мне еще прикажешь думать? — вздохнув спросил царь. Сами боги восстают против меня, шлют недобрые знамения…

Мобед нервно хихикнул.

— Прежде всего, давай не будем прислушиваться к хору бездарных толкователей. Да, на празднике богини Луна действительно исчезла на некоторое время. Но ведь потом вновь появилась. И жертва за это время впрямь сбежала. Но ведь я с самого начала говорил, что Агура Мазда не любит кровавых приношений. Да и цепи порядком проржавели. А Луна — это прежде всего небесное светило, а уж потом символ богини. Так и огнь — он вначале тлеет, горит, угасает, а уже после всего олицетворят вечный бессмертный дух божественного Мазды. И ведь никто не пугается из-за того, что очаг вдруг погаснет. Так же и светилам свойственно затмеваться. Я и сам два раза видел затмение Луны и один раз Солнца, хвостатую звезду и даже пережил падение камней с неба. И, как видишь, остался жив и здоров. И Парфия, где я всё это видел, до сих пор целее целого. В год, когда прилетела хвостатая звезда, Вологез разгромил ромеев. А уж на что все вопили дурными голосами о дурном предзнаменовании. Вот и сейчас: ну, человечишко упал ничтожный смерд. Если он праведник, то воссядет у престола Мазды. Если грешник, то пойдет в пасть Ажи Дахака — и весь разговор,

— Дурачком прикидываешься? — Зармайр пронзил мага тяжелым взором. — Ты меня не убеждай, убеди их! — он мотнул головой в сторону толпы рабочих, откуда доносился общий гвалт и отдельные гневные выкрики.

— И они будут убеждены в твоей правоте, видя царственную решимость и твердость духа. У хорошего пастуха овцы не разбредаются, и волки опасаются их тронуть.

— Эй! — Зармайр перегнулся через перила балкона и крикнул стоящему у ворот стражнику. — Эй, ты! Пойди и узнай, почему они перестали работать. И пообещай плетей, если не перестанут бездельничать! — Царь с ненавистью воззрился на бурлящее и галдящее человечье стадо, столпившееся у подножия башни.

Но к балкону уже подбежал сотник и повалился в пыль, воздевая руки и посыпая главу песком.

— Беда! Беда, пресветлый государь! Они не хотят работать! Они боятся! Говорят, что слишком сильный: ветер!

— Что ты сказал, пройдоха! — вскипел Зармайр. — Или впервые на Каспии дуют ветры? Пусть немедленно начинают работать или я оставлю их еще на два срока!..

— Но там и в самом деле очень сильный ветер, — раздался негромкий голос из комнаты.

Зармайр резко обернулся и грозно взглянул на стоявшего на пороге безбородого мужчину лет сорока в белом одеянии, облегающем его стройную фигуру множеством складок, и в белоснежной высокой чалме. Вместе с ним на балкон вышла Зуммуриада. Она была в коротком, расшитом золотом парчовом кафтане, ниспадавшем на шелковые шальвары. Волосы девушка были распущены и схвачены на лбу диадемой, придерживающей несколько ниток крупного жемчуга. В руках, она держала раскращенный свиток пергамента с аккуратно вырисованными чертежами.

Зармайр собирался уж было одернуть смельчака, смешать его о землей сокрушительной силой своего гнева, но сдержался, встретившись со взглядом дочери, и сказал?

— Занимайся своим делом, Мултан, рисуй свои домики, а наше дело их строить и как можно быстрее.

— Никакое дело не будет спориться в руках злых и голодных людей, — возразил зодчий. — Ты оторвал их от жен и детей, по два месяца они трудятся задаром и питаются впроголодь…

— Но где ты прикажешь мне брать рабов? — язвительно осведомился Зармайр, — Нападать на соседей и угонять жителей в полон?

— О нет? — Мултан протестуете поднял руки. — Разве можно творение, посвященное светлому божеству, строить руками людей обездоленных, проклинающих своих хозяев и их богов?

— Пирамиды страны Кемт также строили рабы — насмешливо прокаркал Агирра, — стоят они которую тысячу лет — и до сих пор как новенькие.

— Но разве есть красота, радость духа в этих погребальных коробках? — с жаром возразил зодчий. — Они подавляют всех и вся вокруг себя, Мрачной безысходностью веет от их сурового величия. Мы же строим храм добрейшего и светлейшего божества, создателя всего сущего на земле, храм Мира и Справедливости. И возводиться он должен не со скорбью и слезами, а с радостью и благоговением!

— Он прав, отец, — девушка подняла на царя свои большие лучистые глаза. — Повели накормить людей и выдать им вина. И позаботься о семье несчастного.

Царь хмуро взглянул на дочь, хотел что-то сказать, но смягчился и крикнул сотнику:

— Пусть сегодня отдохнут. Узнай, есть ли у этого, упавшего, семья и выдай ей двух баранов.

— Ты слышал? — звонко крикнула девушка, подбежав к перилам. — Сто баранов выдай его семье и ни одним меньше!

— Ты меня разоришь!.. — вскинулся было Зармайр, но Зуммуриада прильнула к нему и поцеловала в щеку. И он оттаял, размяк, почувствовав прикосновение ее тонких пальчиков и упругость молодой, высокой груди. На мгновение замерло и гулкими толчками забилось сердце. Он мечтал продлить эту сладостную близость, так ощутимо напоминавшую ему юную жену его, которая ушла из жизни, подарив ему дочь.

— Представляю, что ты скажешь, когда узнаешь, что вся краска никуда не годится! — весело засмеялась девушка.

— Как не годится? — поразился Зармайр.

— На нижний ярус башни, пожалуй, пойдет битум, смешанный о сажей, хоть их и придется время от времени подновлять, — покорно сказал Мултан, не поднимая глаз. — Но все остальные краски не продержатся и полугода. Воздух на берегу влажный, соленый, частые а сильные ветры… Охра и красная глина не подойдут.

— Не прикажещь ли подмешать в нее тирский пурпур? — съязвил Зармайр.

— Но больше ни одна краска не выдержит таких ветров, — тихо промолвил зодчий.

— Красить пурпуром стены? — вскричал Зармайр. — Да знаешь ли ты, сколько стоит одна его склянка?

— Ты меня удивяешь, — девушка помрачнела и поджала губы. — Ведь мы с самого начала решили, что храм будет иметь восемь этажей и раскрашен в семь разных цветов. И нижний этаж будет белым…

— В честь божественной власти, Вейра Хшатра, красоты и гармонии мира, — добавил Агирра.

— А второй этаж будет черным…

— В честь Амертат, жизненной, всеутверждающей силы матери нашей, земли.

— Третий — пурпурный в честь… — Зуммуриада, запнувшись, взглянула на мага.

— Аша-Арта Вахишта, сына Агуры, духа божественного огня, Фарра, — подсказал он.

— Четвертый — голубой в честь богини Ардвисуры Анахиты…

— И Хуарвата, духа здоровья и жизненной влаги, — добавил Агирра.

— Пятый — красный в честь Михра, недремлющего ока Ахура Мазды, — без запинки продолжила девушка. — Шестой — серебряный в честь плодородной и животворящей Ма, а седьмой — золотой в честь самого Ахура Мазды…

— Спента Майнью, всеблагого духа бессмертного Ахуры, — завершал маг.

— Но ведь это же совершеннейшее безумие — выкладывать золотыми и серебряными листами стены башни! — жалобно воскликнул Зармайр. — Или вы хотите и кирпичи лить из чистого золота? Скажи ей, Агирра!

— О, злато! — маг развел руками и возвел очи горе. — Презреннейший из металлов, составляющий единственную ценность для нищих духом. Открывающее все врата, все тайники человеческих душ, весь смрад и погань нечестивых желаний и подлых страстишек! Под его волшебными лучами урод становится красавцам, бродяга — царём, тщедушный приобретает силу исполина, добрые — черствеют душой, гневливые — смягчаются.

Благодаря ему крепнут государства, а народ вопит и страждет. Прельщенные его лучами, вражьи армии стирают в пыль города и возводят новые. Металл этот, в общем-то пустой и бесцельный, годный лишь на побрякушки для женщин, сам до себе не имеет никакой цены. Думается мне, что настанут времена, когда из него начнут отливать ночные сосуды, дабы доказать презрение к его некогда безграничной силе. Но и это будет неверно, ибо золоте Ахура Мазда сотворил дабы человек возрадовался и восславил его. Но злобный Ангра Майнью вселил в людские сердца алчность и неистовую тягу к злату. Но не пора ли нам побороть в себе пороки, внушенные нам злыми дэвами?

— Что ты говоришь? — напрягся царь, на ожидая такого поворота.

— Да, говорю я, — продолжал Агирра, — злато не только источник зла, ибо если б это было только так, я предпочел бы выложить башню кизяками невинных коров, которые своей кротостью более угодны богу. Но золото — это еще и радость, сила и могущество. Золото — цвет и сущность Глаза Мира, недреманного Ока Ахуры, это цвет Михра, лучезарного Солнца, дарящего свет, тепло, радость и изобилие всему сущему на земле. Золото придаст башне великолепие, оно расскажет всему миру, как велик и могуч правитель страны Алуан. И потому я говорю: выполни просьбу своей луноликой дочери к вящей славе своей и Мазды.

При этих словах Зуммуриада просияла, подпрыгнула на месте и от полноты чувств обняла мага, который, перехватив свирепый взгляд царя, поспешил добавить:

— Сэкономить можно на другом. Верхние этажи можно строить из кирпича, как строятся все мидийские храмы и как завещал нам великий наш пророк, Заратуштра.

— Заратуштра, конечно, был мудрым человеком, но в строительстве я привык доверять более надежным авторитетам, — возразил Мултан. — Глина по всем статьям уступает камню, и в красота, и в долговечности.

— Но ведь башня будет краситься, — не уступал маг.

— Она разрушится лет через триста. Осядет под собственной тяжестью.

— Тогда убери этот никчемный выступ впереди, — предложил Агирра. — Что за нелепый нарост! Он портит весь вид.

— А мне он очень нравится, — встала на защиту зодчего Зуммуриада. — Он прелестный!

— Но он только удорожает строительство, — заметил Агирра

— Не прекословь, Мултан, — оказал Зармайр — бог с ним, с золотом, но строй без выступа, он портит весь вид.

— Выслушай меня, великий государь, — воскликнул зодчий высоким звонким голосом. — Да, я строил башни, и крепости, и храмы в Хинде, Согдиане, Бактрии, Парфии и Мидии. Но везде я делал лишь то, что мне приказывали, строил по веками устоявшемуся образцу. Лишь дочь твоя сказала мне: придумай что-то свое, Мултан, такое, чего нет нигде. Я увидел в твоей стране изобилие крепкого и мягкого известняка, камня, созданного богом для постройки дворцов и храмов. И то, что я выстрою из этого камня, простоит века. Десятки веков! Думаешь, я напрасно столько времени медлил, исходил все окрестности, копался в земле? Я изучал твое море. И убедился, что раз в несколько столетий оно имеет обыкновение подниматься и затоплять всё в округе. Так вот, когда оно поднимется в очередной раз, оно не сможет подмыть основание башни, а выступ её будет рассекать все набегающие волны. И я говорю тебе: века, тысячелетия простоит твоя башня, и всё это время люди будут восхищаться ею и славить твоё имя. Бросив золотой — не жалей медяка! Дай мне закончить работу, и ты увидишь, что через полгода здесь будет стоять башня, равной которой нет, не было и не будет в мире!

— Башня! — презрительно фыркнул Зармайр. — Что мне башня? Игрушка для мой девочки? На эти деньги я бы лучше выстроил с десяток крепостей для охраны народа.

— От кого ты хочешь защищаться? — с удивлением опросила девушка. — Мидийцы наши братья, парфянский царь ежегодно шлет нам дары, с армянами мы мирно торгуем, картлийцы сватаются ко мне уже третий год Ты боишься аланов? Этих дикарей и трусов? — девушка усмехнулась, губы ее задрожали а предательская слезинка, сверкнув в уголке глаза, скользнула по щеке. — Игрушка! Разве я дитя? Разве лишь мне одной нужна эта башня? Разве не послужит она укреплению и распространению гуманнейшей и прекраснейшей веры, которая объединит племена нашей страны в единый и могучий народ?

— Ты слышишь? Слышишь, что она говорит? — с немалым изумлением воскликнул царь.

— Я слышал речь не девочки, но царицы, — с поклоном промолвил маг. — Поверь мне, владыка, народ, объединённый единой верой, можно истребить, но покорить — никогда! Проникнись этой верой, просвети свои племена, истреби еретиков, возлюби Ахуру — и он исполнит все твои сокровенные мечты…

Взглянув на мага тяжёлым взором, царь хотел было что-то екать, но смолчал. В диковатом взгляде этого сухопарого сутулого человека было нечто, от чего обычный человек смущался, опускал очи долу и отходил в сторону.

— О, отец, — вся в слезах прошептала Зуммуриада, от нахлынувших чувств не в силах сказать ничего более. — Отец!..

— Идите, — оказал царь, тяжело вздохнув и усаживаясь в кресло. — Иди и молись Ахура Мазде о том, чтобы ничто больше не затягивало строительство храма.

Девушка и зодчий вышли. Дождавшись, пока шаги их стихли на лестнице, Зармайр резко повернулся и, смерив Агирру тяжёлым взглядом, спросил:

— О каких желаниях ты толкуешь? Что может исполнить для меня твой бог? Я — царь великой и богатой страны, с которой считается даже Парфия! Я — владелец несметных сокровищ! Я… — он осёкся под взглядом Агирры, под взглядом, который, казалось, ощутимо проникал внутрь его сознания, выворачивал наизнанку душу, достигая самых потаённых её уголков.

— Великие владыки, — сказал маг со странной усмешкой, — правят миром. Но они же — рабы своих страстей. Будь покорен Ахура Мазде, возлюби его и он раскроет перед тобой сады любви и наслаждений, дабы ты соединился с той, которая уже давно волнует твоё сердце, которая единственная достойна воссесть на троне рядом с тобой.

— Нет! — воскликнул Зармайр. — Это не любовь. Это бесовское наваждение… Это… позор… Я буду опозорен в глазах всего народа… Они не понимают… И никогда не поймут…

— Но ты и не обязан никому ничего объяснять, — возразил маг. — Этот брак — требование веры. Нет жертвы более угодной богам, чем «хваэтвадата» — сященный брак с близким по крови. И чем родство ближе, тем лучше.

Со двора послышалась песня. Звуки её, вначале нестройные, постепенно приобретали крепость и мощь, и вот уже тысячегласый гимн взлетел над столицей:

Ради молитвы этой

И жертвы снизойди

Со звезд, о Ардви-Сура,

К земле, Ахурой данной,

Приди жрецу на помощь,

Сойди к ладони полной.

Вершащей возлиянья.

Молюсь ей ради счастья

Я громкою молитвой,

Благопристойной жертвой

Почту я Ардви-Суру,

Пускай к тебе взывают

И почитают больше.

Благая Ардви-Сура.

И хаомой молочной,

И прутьями барсмана,

Искусными речами,

И мыслью, и делами,

И сказанными верно

Правдивыми словами.

Молитвы тем приносим, —

Кому призвал молиться

Ахура Мазда благом.^[36]

И Зармайру показалось, что в общем хоре голосов, доносящихся с подножия вечно пылающего алтаря, он может различить и звонкий, пронзительный голос Зуммуриады, восторженно славящей богиню и всё прекрасное и вечное, что она олицетворяла: Мир, Труд, Надежду и Любовь!

— Меня не поймут вожди племен, — покачал головой Зармайр, — они ждут, что я выдам дочь за агванина, за кого-то из них или их сыновей. Каждый из них по два или по три раза уже посылал ко мне сватов.

— Какая же участь предпочтительнее для твоей прелестной дочери? Выметать кибитку гаргара или лпина или же сверкая драгоценным убранством воссесть на трон. И кем ты хотел бы видеть своего внука? Пастухом или же наследным царевичем великого государства? Если же кто-то из вождей будет противиться твоей священной воле, то у нас достанет войска, чтобы привести его к покорности.

Увидев, что Зармайр задумался, маг сделал паузу и продолжил уже льстивым, вкрадчивым тоном:

— Если ты согласишься на это предложение, то на Праздник Ноуруз царь Пакор прибудет к тебе со всем двором. И мобедан-мобед, глава всех магов, совершит обряд бракосочетания по древним маздийским обычаям. Пышность твоего двора затмит всю роскошь Ктесифона и Пальмиры. С самых отдаленных стран ко двору твоему поспешат поэты и художники, скульпторы и строители, звездочёты и актёры…

— К чему вся эта суета? — рассеянной улыбкой заметил царь. — Да и не в радость все это будет, если она не захочет…

— Но рано или поздно сделать выбор ей всё же придется, — с легкой улыбкой заметил маг. — Нельзя противиться природе. Женщина должна стать матерью. И если она станет матерью царя…

— Мой внук не станет царем! — воскликнул Зармайр. — От меня отвернутся все племена. Подходит к концу мой третий девятилетний срок. В этот Ноуруз опять будут выборы. Да меня просто-напросто не изберут царем. Об этом ты подумал?

— Царей не выбирают! — жестко и требовательно произнес маг, встав перед Зармайром и решительно скрестив руки своей тощей и впалой груди. — Избирают вождей племен и старейшин родов в странах диких и отсталых. Царская же власть дана от бога и передается по наследству! Чем крепче она, тем сильнее страна!

— Что же ты предлагаешь мне? — шепотом спросил Зармайр ухватив мага за космы и притянув к себе. — Ты предлагаешь мне уничтожить все главные свободы Алуана? Повергнуть в рабство свободные племена, уничтожить, растоптать моих друзей?

— Ваша свобода продержится не долго, — прошагал Агирра, морщась от боли. — И для твоего народа лучше терпеть одного своего царя, чем чужих сатрапов, как Армении. Или тебе затмили взоры дары Вологеза? Или не знаешь ты, что только боязнь ромейских легионов удерживает его армии вдалеке от твоих границ? Но скоро эти псы сцепятся, и тогда один из них должен одержать верх. С ними-то тебе и придется бороться. Власти надо противопоставить власть, силе — силу, армии — армию, а не толпу охотников и пастухов. В противном случае войско ждёт поражение, страну — разруха, а жителей её — позорный плен и рабство…

В сердцах оттолкнув его, Зармайр поднялся и тяжело заходил по комнате. Тьма мыслей, водоворот чувств теснились в его душе, не находя выхода. Перед глазами его то сверкало пугающей белизной тело дочери, то появлялась дерзкая усмешка вождя кадуссиев Скайорди, то тяжелые золотые колонны тронного зала Вологеза, сказочная пышность двора и буйная зелень садов на крышах Ктесифона. Искушение обрушилось на царя… Искушение властью, гордостью, любовью… До чего же все-таки слаб человек…

Примечания

35

Мобед — священнослужитель в зороастризме. По представлениям зороастрийцев мобеды являются потомками первых учеников пророка Заратуштры.

36

Перевод И.М. Стеблин-Каменского.