Screenplay 5. Забывшая

Лиза Даль, 2018

Вчера ты засыпала в скромной однушке на окраине Москвы, а сегодня проснулась сказочно богатой принцессой на берегу океана. И кто этот странный человек, называющий себя твоим мужем? Ты растеряна и напугана, не знаешь что и думать. Может, летая во сне, ты перепутала тела и проснулась не в том? Может, ты всё ещё спишь? Ведь всё происходящее ничем не напоминает реальность, и от этого страшно, очень страшно. У тебя есть то, о чём ты и мечтать никогда не осмеливалась, но всё это не может заткнуть зияющую пустоту в душе, из которой сквозит могильным холодом даже в этой жаркой весёленькой стране.

Глава 3

Я понимала, что должна начинать общение с мужем, но не знала, как переступить через себя, через свою скованность. Я его боялась. Чувствовала себя маленькой и брошенной, как в детстве, когда тебя не забрали вовремя из садика и ты остаёшься в группе в одиночестве. Мне казалось, я совершенно не умею себя вести, не знаю даже элементарных вещей, не отличу правой руки от левой. Чувствовала себя дикаркой, не способной на долгие разговоры, способной только бросать короткие испуганные междометия в ответ на его вопросы. Казалось, я всё буду делать не так, как надо: не так ходить, не так смеяться, не так разговаривать. Не так, как он привык. Я боролась с собственной неуверенностью часа два, после чего всё же отважилась спуститься вниз.

Он поставил на стол ещё одну чашку, налил в неё горячего зелёного чая.

— Что с моими зубами? — спросила я хмуро, двигая чашку к себе.

— А что с твоими зубами?

— Они не мои. У меня что, вставные челюсти?

Я смотрела на то, как он смеётся — мощно, с удовольствием, с громким раздельным ха-ха-ха, наклонив голову влево. Думала о том, что этот смех что-то мне напоминает, будто я уже видела это где-то. Может, в каком-то фильме, может, во сне, а потом вдруг до меня дошло, что передо мной не кто иной, как собственный муж, и, конечно, мне должны быть хорошо знакомы его манеры.

— Это люминиры, Лу, — сказал он, просмеявшись.

— Что такое люминиры? — спросила я всё так же мрачно, нисколько не заразившись его весельем.

— Тоненькие, как контактные линзы, керамические пластинки. Почему ты злишься? Они тебе не нравятся?

А правда, с чего это я злюсь?

— Ну нет, почему же? — скрипнула я зубами. — Очень красиво.

— Да, это красиво. Помню, когда я впервые тебя увидел, твои зубы были немного неровными. А теперь всё идеально.

Мы помолчали.

— А с телом моим что? — спросила я. — Чем я занималась? Каким спортом?

— Всем понемногу. Железо, йога, единоборства. Много бегала.

— Бегала? — поразилась я. — Ненавижу бегать!

— Ну так не бегай, я же не буду тебя заставлять.

— Что ещё ты не будешь меня заставлять? — вырвалось вдруг из меня.

— Ничего, — спокойно ответил он, — кроме одного. Ешь, пожалуйста. Тебе нужно набрать прежний вес.

Он взял со стола сигареты, отточенным движением вытряхнул последнюю. Смял пустую пачку и небрежно швырнул её на стол.

— Чего? — нахмурился он, когда увидел, что я гляжу на скомканную пачку. — Только не говори мне, что тоже хочешь.

— Есть ещё?

— Ты больше не куришь, Лу, — сказал он, отгоняя дым от лица.

— Как это?

— Ты бросила несколько лет назад.

Мне с трудом верилось в это. Курить сразу же захотелось просто невыносимо.

— Дай хотя бы затянуться пару раз, — настаивала я, почти паникуя.

— Нет. У тебя уже давно нет никотиновой зависимости, а то, что ты чувствуешь, зависимость психологическая. Я этого не знал, извини. Вот как мы поступим: я больше не буду курить при тебе, — Артём демонстративно раздавил сигарету в пепельнице. — Если тебе ничто не будет напоминать о курении, тебе не будет этого хотеться. Давай подождём немного?

Он всего лишь заботится о моём здоровье. Я заставила себя согласиться с этой мыслью.

— Хорошо, — сказала. — Но если мне будет хотеться, я буду курить,

— Не будет, — отрезал он.

В молчании мы продолжили пить чай.

— Ты должна поесть чего-нибудь. Хочешь омлет?

— Не знаю. Может быть…

— Хочешь не хочешь, а придётся.

Я следила за ним, за его плечами, руками и даже за ногами. Это руки моего мужа. Это спина моего мужа. Это ноги моего мужа. Немыслимо. Передо мной опустилась тарелка. Я смотрела на глазунью, глазунья смотрела на меня.

— Ешь, пожалуйста, — мягко, но настоятельно попросил Артём.

Я судорожно повела лопатками и сжалась. Было очень неуютно под его взглядом.

— Ты выглядишь ещё больше испуганной, чем с утра, — он легонько сжал моё плечо.

— Да нет, я не боюсь, просто… — я подвинула к себе приборы и воткнула вилку в жёлтый глаз. — Просто мой бредометр зашкаливает.

— Всё наладится, — он нагнулся и поцеловал меня в макушку, потрепал по волосам. — Пока просто живи. Ешь, спи, ни о чём не думай.

Думать, в общем-то, и не получалось, потому что я просто не понимала, в каком направлении мыслить. От чего отталкиваться, к чему идти, до чего желать додуматься в итоге. В молчании ковыряла глазунью, исподтишка бросая осторожные взгляды в сторону своего мужа.

— Как достала меня эта постоянная стройка! — пробубнил он, косясь в сторону соседской виллы. — Долбят и долбят сутками напролёт.

Я только сейчас услышала стук молотков за окном.

— А я её даже не замечаю.

— Как можно не замечать этот грохот?

— Просто привыкла. Последний год я, можно сказать, жила на стройке.

Он посмотрел на меня так, будто видел впервые.

— Я снимала квартиру в первом сданном корпусе нового жилого комплекса, — пустилась я в объяснения. — А вокруг меня разворачивалась вся эта строительная какофония. За стенами — ремонтирующиеся соседи, дрели, молотки, за окнами — вколачивают сваи будущих корпусов, шум грузовиков, крики рабочих… Со временем перестаёшь обращать на это внимание, особенно когда валишься с ног от усталости. Я ведь, разрываясь между двумя казино, приходила домой только поспать, да и то всего на несколько часов.

— Неужели нельзя было найти место потише?

— За такую цену нет, да и зачем? Я отрабатывала смену в одном казино, потом ехала наводить порядок во второе, приползала домой, вставляла беруши и дрыхла без задних ног до следующей смены.

— И для тебя всё это живо настолько, будто происходило ещё вчера, — сочувственно вздохнул он.

— Да. И стройка — это ещё полбеды, грохот оживлённого проспекта — вот вторая половина. Сотни и сотни автомобилей сливаются в один нескончаемый поток. Обязательная утренняя и вечерняя пробка, все сигналят, нервничают, иногда кричат, высунувшись из окна, скорая и полиция включают непременную сирену, с апреля по октябрь рычат своими глушителями мотоциклисты, и всё это на фоне грандиозной стройки жилого комплекса. Этот инфернальный ад и сейчас грохочет у меня в ушах, стоит закрыть глаза…

И я закрыла глаза и снова оказалась в своей московской квартире.

Вечер. Осень. Новый аскетичный ремонт от застройщика, минимальный набор мебели из дешёвого сетевого магазина. Выхожу на открытый балкон. Высоко. Идёт дождь, фонари отражаются в чёрных лужах. Пронизывающий ветер, длинные косые струи. Машины набили проспект, отсюда, сверху, они кажутся разноцветными глазастыми сардинами, попавшими в сеть. Беспомощно сигналят в попытках вырваться. Закопчённое и затянутое тучами небо. Возвращаюсь в квартиру, здесь должно быть теплее, но нет. Тоже холодно, холодно от одиночества. Чувствую его каждой изнывающей клеткой, пробирает до костей. Иду в кухню, но забываю зачем. Бесцельно открываю холодильник. В нём ничего нет, кроме лампочки, подсвечивающей пустоту. Опять забыла купить еды. Пусто в холодильнике, пусто в душе. Голо. Нужно перестать думать об этом, нужно ложиться, спать осталось всего ничего. Шлёпаю босыми ногами до ванной, открываю кран. Вместо холодной горячая, вместо горячей холодная. Всё никак не привыкну. В зеркало лучше не смотреться, ничего нового оно мне не покажет, будет всё то же серое измождённое лицо, уставшие глаза и тёмные круги под ними.

Иду в комнату. В чёрном оконном проёме отражается свисающая с потолка лампочка. Нужно люстру, что ли, купить, может, поуютнее станет… Ну да, конечно, купишь люстру, и жизнь сразу наладится, как будто дело именно в ней… Задёргиваю штору, выключаю свет. Быстро, пока не успели опомниться монстры, живущие под кроватью, забираюсь в холодную постель. Чёрт! Забыла носки надеть! Ладно, сегодня без них. Долго смотрю на узкую полоску света, падающую из коридора. С нарастающим ужасом смотрю, кажется, вот-вот кто-то пройдёт мимо, заслонит собой свет на секунду. «Хватит! — злится на меня мой внутренний голос. — В квартире никого нет, только ты одна, спи давай!» О, наивный внутренний голос, ты не ведаешь о чём говоришь! Ты сидишь где-то очень глубоко, и поэтому тебе просто не видны эти тени, которые начинают мелькать в полоске света, стоит только смежить веки.

Пытаюсь уснуть, но чувствую, как мёрзнут ноги. Вставать нельзя, там, в прикроватной темноте, уже поджидают меня кошмарные щупальца и смрадные пасти. И, кстати, почему дверца шкафа приоткрыта? Я ведь закрывала её. Я точно, абсолютно точно помню, что закрыла эту чёртову дверцу, после того как достала пижаму! Я всегда, всегда закрываю! Зажмуриваюсь, накрываюсь одеялом с головой, сердце грохочет в ушах, в горле, волоски по всему телу встают дыбом. Под одеялом душно, нечем дышать, дешёвая синтетика не пропускает воздух. Стягиваю одеяло с головы, передо мной снова возникает тёмный провал шкафа, теперь он, кажется, стал ещё шире. Кто-то незаметно приоткрывает дверцу изнутри в те моменты, когда я не смотрю. Нужно смотреть, иначе в какой-то момент она откроется достаточно для того, чтобы… «Чтобы что? — издевается надо мной внутренний голос. — Чтобы оттуда шагнуло жуткое бесформенное нечто и набросились на тебя? Если не можешь спать с открытой дверцей, встань и закрой её, нам рано вставать. И заодно возьми носки, ноги совсем ледяные. Опять хочешь цистит? Забыла, как это бывает?» Исхитрившись, обматываю ноги двойным слоем одеяла. Снова опускаюсь на подушку, уже в слезах. Как хорошо было греть свои мёрзнущие ступни об его, всегда горячие.

— Давай, давай сюда свои лягушиные лапы, — бормотал он в полусне, наткнувшись на мои холодные ноги.

Я всё реже вспоминаю его, но в такие моменты, как сейчас, — всегда. Я не оставила себе времени на эти воспоминания, забила свои дни до отказа, выделив несколько часов только на сон. Но между этими суетными сумасшедшими часами бодрствования и тёмными часами беспамятства всегда появляется он. Стоит только положить голову на подушку или осознать себя поутру, как воспоминания тут же впиваются в измученное сердце, снова и снова треплют его. Что можно вспомнить о тридцатилетнем мужчине, который умер на второй месяц своей новой жизни в качестве моего мужа? Что он любил майки с дурацкими рисунками? Что дул мне на разбитую коленку? Просил тосты с яйцом на завтрак? Отлично жарил шашлыки и был душой компании? Строил рожи, изображая своего начальника и заставляя меня хохотать до упаду? Разрешал мне съесть всю колбасу с пиццы пеперони? Что очень хотел жить? Жить обязательно вместе со мной, и только так и никак иначе. Что долгие месяцы мне требовалась целая гора подушек, чтобы соорудить из них подобие его присутствия в моей кровати, чтобы было что обнимать и во что впитываться нескончаемым потокам слёз. Об этом мужчине, навсегда оставшемся тридцатилетним и до смешного в меня влюблённом мечтателе можно вспомнить многое, но лучше не вспоминать вообще. Не оживлять эти воспоминания, потому что вместе с ними оживаю и я, и мне снова делается очень больно.

Сколько прошло уже? Почти два года? Два и один месяц… Нужно жить дальше, нужно жить! А ноги все мёрзнут, и монстры под кроватью всё кишат, и некому прийти мне на помощь. Нет, есть кому, но дело во мне. Я не принимала этой помощи ни от кого, не могла, не хотела, боялась. И не надеялась.

В тот вечер я пересилила свой страх перед монстрами и спустила ноги на пол. Заставила себя дойти до выключателя, зажгла свет и нашла в сумочке визитку. Даниил Владимирович, должность и телефон на лицевой стороне. «Всегда рад тебе, Машенька» на обратной…

Я открыла глаза.

Холодная полупустая квартира исчезла, исчезла осень, исчезло одиночество. Мой новый шикарный дом наполнен солнечным светом, мой новый муж сидит напротив и смотрит на меня с любовью. И ноги больше не мёрзнут, потому что здесь всегда лето.

— О чём думаешь? — спросил Артём.

— Не знаю.

— Ну а всё-таки?

— Наверное, о том, остались ли мои монстры под старой кроватью или переехали сюда вместе со мной.

— Какие монстры?

Почему он так удивлён? Я не говорила ему? А может, я уже давно не боюсь их…

— Обычные, — я потёрла глаза и постаралась улыбнуться. — Хочу посмотреть город.

Мы долго гуляли по пляжу, разительно отличаясь от других парочек, обнимающихся, смеющихся, держащихся за руки и брызгающихся водой. Мы не держались за руки, не смеялись и даже не разговаривали. Я просто шла по полоске песчаного берега, сосредоточенно наблюдая за тем, как накатывающие волны хищно облизывают мои голые ступни. Артём шёл рядом, нёс мои босоножки и молчал. Пытался развлечь меня какими-то историями, шутками, но, расценив каменное выражение моего лица как неготовность идти на контакт, прекратил эти попытки. Я не имела ничего против его общества, просто мне было настолько не по себе, насколько это вообще было возможно. Положение моё казалось настолько странным и сюрреалистичным, что даже раздумывать над ним не получалось. Я словно пыталась найти смысл в каком-то особенно дурацком и запутанном сне. Сне, который к тому же ещё и никак не могла вспомнить.

Солнце давно уже село, работники пляжных ресторанчиков сновали между выставленных на песок столиков, принимали заказы, разносили тарелки, полные аппетитной, вкусно пахнущей еды. Довольные туристы, полулёжа в удобных плетёных креслах и диванчиках, развлекали себя деликатесами, выпивкой и разговорами на самых разных языках. Проходя мимо одних, я слышала оживлённую беседу на английском, мимо других — яростный спор на французском, где-то неподалёку трёхголосый подгулявший хор пел немецкую песенку, вездесущие китайцы гоготали над какой-то шуткой за следующим столиком. Только русской речи не было слышно на этом весёлом интернациональном пляже.

— Здесь есть русские? — спросила я Артёма.

Он обрадовался вопросу, возможности поговорить со мной и начал оживлённо рассказывать про русских туристов и про тех наших соотечественников, которые предпочли Камбоджу России, переехав сюда и организовав здесь бизнес. Одни из них владели ресторанами и кафе, другие — маленькими отелями и гест-хаусами, третьи работали гидами. Были и те, кто не занимался ничем, просто сдавая в аренду свою недвижимость в России и существуя на вырученные деньги в этой экзотической стране.

По всему пляжу прямо на песке сидели местные женщины в смешных разноцветных панамках, со вкусом подобранных по цвету к таким же смешным костюмчикам, больше напоминавшим пижамы. Несмотря на свои весёлые наряды, выглядели они чрезвычайно серьёзными. Они были заняты делом. Перед каждой из них на песке стоял маленький круглый переносной мангал с угольками, над которым они жарили, переворачивая, разнообразных морских гадов, насаженных на длинные деревянные шпажки, — маленьких осьминожек, больших креветок, кальмаров, лангустинов. Поливали их каким-то ароматным соусом. Проходя мимо каждой из них, я чувствовала голодный спазм в желудке. Нос, взбудораженный сказочными ароматами, настойчиво сигналил мозгу о необходимости подкрепиться, и впервые за этот день я воодушевилась:

— Я бы съела что-нибудь.

— Как я ждал этих слов! — просиял Артём и взял меня под локоток. Я не стала вырывать руку, хоть мне и не было приятно это прикосновение. — Сам-то я уже давно умираю с голоду! Чего именно тебе хочется? Какой кухни?

— Даже не знаю…

— Отлично! Я знаю! Отвезу тебя в один обалденный ресторан тут неподалёку…

— Мы можем поужинать здесь? Не хочу никуда ехать, тут всё так вкусно выглядит.

— Лу, ты не сможешь спокойно есть на этом пляже. Тут много попрошаек.

— Смогу, — упрямо сказала я.

— Послушай, милая. Я действительно знаю, как будет лучше. Мы сейчас поедем в замечательное место, где сможем спокойно…

— Я хочу остаться здесь!

Голос мой даже немного повысился, в нём появились истеричные нотки. Я нервничала. Мне хотелось чувствовать, что я всё ещё вправе распоряжаться своей жизнью так, как считаю нужным, и пусть это упрямство и выглядело глупым и мелочным, оно было необходимо мне.

— А знаешь, я с удовольствием уступлю тебе, — примирительно сказал Артём. — Ты забыла меня и забыла то, как всегда доверяла мне. Что ж, придётся заново завоёвывать твоё доверие, ради этого я даже потерплю местный сброд. Выбирай место.

— А чего выбирать? Тут все кафешки одинаковые. Давай сядем прямо здесь.

Артём скептически хмыкнул, взял меня за руку и повёл к столику, отодвинул для меня плетёное кресло. Мне понравился этот галантный жест, но я не спешила усаживаться на мягкую подушку.

— Выбери сам, пожалуйста, на свой вкус. Я пойду прогуляюсь ещё немного, посмотрю на море, на звёзды, хорошо?

— Далеко не отходи. Гуляй так, чтобы я тебя видел.

— В последний раз я слышала эти слова от няни, и мне тогда было лет шесть, а сейчас мне почти двадцать пять, — усмехнулась я и тут же умолкла, поражённая внезапной догадкой.

Оставив Артёма одного, я направилась к океану, раздумывала над тем, что потерянные пять лет означают то, что мне уже давно не двадцать четыре. Скоро мне будет тридцать. Когда-то эта цифра казалась мне бесконечно далёкой, а теперь она возникла передо мной неожиданно, выскочила из забвения, как головорез из подворотни. Я посидела немного на песке, погрузив ноги в тёплую морскую воду. Волны почти не ощущались, стояла душная безветренная погода. Свободное от облаков небо открывало взгляду огромное количество ярких мигающих звёзд и незнакомых созвездий. Я снова пыталась думать над своей ситуацией, но голова была абсолютно пустой и несговорчивой. Она устала. Она больше не собиралась идти на поводу у моих страхов и сомнений, не собиралась в тысячный раз мусолить одно и то же, порождая всё новые вопросы и проблемы, она предпочла логически более правильный путь — принять новые условия и просто жить. Я встала и пошла к Артёму.

На нашем небольшом столике еле хватало места для всех заказанных блюд. Красиво нарезанные овощи, великолепные дары моря — крабы, креветки, лангустины, какие-то непонятные каракатицы. На отдельном блюде, украшенные листьями зелени, источали головокружительные ароматы яркие рыбные стейки, в плетёной корзине сложены подрумяненные на углях булочки и маленькие багеты. В середине стола ведёрко со льдом и бутылкой белого вина.

— Это всё нам? — спросила я, недоуменно рассматривая стол.

— Нам, — кивнул Артём, расправляя салфетку на коленях.

— Нам же никогда не съесть столько.

— Да, но зато мы можем себе это позволить.

— Ну нельзя же так! Столько еды пропадёт!

— Отнесись к этому как к дегустации местной кухни. К тому же здесь ничего и никогда не пропадает, не беспокойся.

— Ты про животных?

Я как раз разглядывала спешащих к нашему столику двух небольших собак. Они выбрали новые цели для своих попрошайнических практик, безошибочно определив самый богато накрытый стол.

— Про животных, да, — ухмыльнулся Артём и потянулся к бутылке. — Ну что, вина?

— Если только немного.

— Конечно.

Артём немного плеснул в мой бокал, свой наполнил почти на две трети, прочистил горло.

— У меня есть тост, — сказал он и задумался ненадолго. Поднял на меня большие карие глаза, улыбнулся. — Я счастлив, что спустя столько лет мы всё ещё вместе. Ты здесь рядом со мной, и это всё, чего я хочу. Если бы ты помнила, как начинались наши отношения, ты бы рассмеялась, потому что всё вышло именно так, как мы и планировали когда-то. Мы ведь всегда хотели этого — жить на берегу океана. Для меня не имеет значения, помнишь ли ты меня или нет, мы с тобой всегда со всем справлялись, справимся и с этим. За нас, Лу. За то, что мы храним наши клятвы, наше обещание всегда быть вместе, всегда сражаться за наше счастье и побеждать. Я люблю тебя.

— Красивый тост, — пробормотала я, поднимая свой бокал.

Неловко чокнулась с Артёмом, сделала маленький глоточек. Приятная прохлада побежала по горлу, тут же нагреваясь, плавясь и источая тепло. Я отставила свой бокал в сторону и схватилась за вилку.

— Просто умираю от голода!

— Что тебе положить, Лу?

— Хочу вот эту запечённую картошку и эту вот рыбу. Да, спасибо. Интересно, каким соусом они её полили? Такой странный на вид… М-м-м… Попробуй картошку, очень вкусно! Та-ак, а что насчёт рыбки?..

Артём наблюдал за мной с удовольствием и интересом.

— Положить тебе салат? — спросил, вдохновлённый моим аппетитом.

— Ага! Я почему-то только что поняла, как сильно оголодала.

— Ешь, Лу. Тебе нужно восстанавливать силы, посмотри на себя, кости одни!

— Это да, — хмыкнула я с набитым ртом. — В жизни не была такой тощей.

— Это тоже моя вина. Ничего, я всё исправлю, мы всё исправим. Сама жизнь научила нас, что расставаться нельзя, мы всегда должны держаться друг друга, ведь у нас больше никого нет в целом мире.

Его последние слова эхом носились внутри головы, через минуту их смысл дошёл до меня окончательно. Похоже, это правда. У меня нет никого, кроме этого чужого человека, сидящего напротив и называющего себя моим мужем. Всех своих близких родственников я похоронила, а друзья похоронили меня. Но что с его семьёй?

— У тебя есть братья или сёстры, Артём? — спросила.

— Нет.

— А твои родители, они живы?

— Отец бросил нас с матерью сразу же после того, как я родился. А мать… Недавно она умерла от рака, как раз перед нашим переездом сюда.

Вилка застыла в воздухе на полпути к моему рту. Я опустила её, дрожащую, обратно в тарелку. Посмотрела на Артёма. Отсутствующий взгляд, сконцентрированный на огоньке свечи, глаза подёрнуты дымкой ностальгии. Лицо каменное, недвижимое. Он силился скрыть свои эмоции, но из-под покрова сдержанности, как сукровица из поджившей раны, на поверхность всё же просачивалась боль. Кадык взволнованно пульсировал под покрытой испариной кожей. Мне стало неловко, стыдно. За то, что я ничего не помню и не могу разделить его боль.

— Мне очень жаль… — я взяла его за руку, тут же осознав, что дотронулась до него в первый раз.

— Да, мне тоже.

Он сжал мою руку в своей большой ладони так, словно она была единственным утешением. У меня щемило сердце, но я не знала, что сказать, и не знала, как поддержать его. Любые приходящие на ум слова казались глупыми и неуместными, а весь ужас моего положения сразу же померк на фоне его горя. Он только что потерял мать и ещё не успел оправиться. В то время, как ему самому нужна поддержка, он вынужден возиться с больной женой, по утрам принимающей его за чужака. Даже стыдно стало и как-то совсем уж неловко. Мы молчали, слушали океан, ловили тёплый морской ветер, обдувающий, успокаивающий, наши напряжённые лица. Наконец Артём вздохнул, заморгал, словно избавляясь от наваждения, посмотрел мне в лицо. В его взгляде больше не было горя и боли. Вытесненные стремлением жить дальше, они уступили место светлой печали, глаза подёрнулись дымкой ностальгии.

— Знаешь, она ведь очень тебя любила, считала тебя родной дочерью.

Теперь и я ощущала горькое чувство утраты. Я потеряла кого-то, кто меня любил. Как страшно, что у меня не осталось ни одного воспоминания о той, которой я была дорога и которая была дорога мне. Мне не привыкать терять близких людей, но…

— Так жаль, что я её не помню!

— Я знаю, любимая, знаю. У вас были очень хорошие отношения, ты называла её мамой.

— Мамой… А как её звали?

— Надя. Надежда Борисовна. Вы очень любили проводить вместе время, болтали, смеялись, ездили по магазинам, ходили в салоны. Единственное из-за чего вы спорили, — это дети.

— Дети?

— Да, наши дети. Мама говорила, что хочет внуков, а ты отвечала, что ещё не время, что мы с тобой хотим пожить для себя.

— А ты что говорил?

— Сначала я был согласен с тобой, но потом встал на сторону мамы. Я хотел детей. Очень.

— Но я была против? — спросила я осторожно.

— Ты согласилась. Мы работали над этим какое-то время, но у нас ничего не получалось. А потом ты попалась, и мы уехали сюда. Я надеюсь, что очень скоро мы возобновим наши старания.

Я дёрнулась, холодок пробежал по спине.

— Прости, — Артём снова поймал мою ладонь, — не хотел тебя напугать. Я говорю лишь о том, что надеюсь, что ты скоро вспомнишь меня и всё станет как прежде. Конечно, я не буду настаивать на чём-то, чего ты не захочешь сама.

— Ясно.

Как же всё-таки тяжело мне даются разговоры с ним! Утренние обсуждения теперь казались детским лепетом по сравнению с тем, о чём приходилось говорить сейчас. Что же ждёт меня дальше? Я высвободила свою руку, взяла приборы.

— Как это вышло?

— Что?

— Ситуация. При каких обстоятельствах я упала с лестницы?

— Мы собирались ехать по магазинам, ты расчёсывала волосы у зеркала, когда я вышел во двор. Тебя долго не было, я занервничал и пошёл обратно в дом. И нашёл тебя возле лестницы без сознания. В этом тоже я виноват, я снова оставил тебя одну.

— Перестань, Артём! Ты же не можешь контролировать каждый мой шаг.

— Могу.

— Хэлло-о-о, мадам! — протянул скрипучий голос у меня над ухом.

Первое, что я увидела, обернувшись, это широко улыбающийся рот без половины зубов, заискивающе-умоляющие глаза, потом костыль, а затем и отсутствие одной ноги. Передо мной стоял нищий калека с протянутой засаленной бейсболкой кверху дном.

— Не обращай внимания, Лу, — взял меня за руку Артём. — Их тут много таких ходит. Жертвы режима Пол Пота, подорвались на минах.

— Мы можем дать ему что-нибудь? — спросила я, с трудом отрывая взгляд от пустой штанины.

— Не стоит. Запомнят твою щедрость, потом не отвяжутся. Будут подходить каждый день и просить ещё и ещё. Просто не обращай…

— Хэлло-о-о, мадам, — калека слегка качнул своей бейсболкой перед моим носом, с трудом устояв при этом на одной ноге.

— Иди! Иди отсюда! — рыкнул на него Артём.

— Артём! Как ты можешь?! Неужели тебе не жалко инвалида?

— Раньше я подавал им, Лу. Мы подавали. Поверь, у них нет ни стыда, ни совести. Как только почувствуют слабину, встанут над душой и будут стоять. И ещё куча таких же наползёт, они знаешь, какие глазастые! Поесть спокойно не дадут!

Я проводила взглядом удаляющегося к соседнему столику калеку и повернулась к своей тарелке. Немного помедлив, ковырнула рыбу.

— Ты говоришь, их много? Подорвавшихся на минах?

— Да уж хватает. Здесь же на протяжении тридцати лет шла гражданская война. Жуткое время… Люди жили спокойно в своей стране, пока к власти не пришло чудовище и не начало рубить всех направо и налево. Пол Пот хотел создать аграрное государство, выгонял всех из городов на поля выращивать рис. Ему нужны были рабы, интеллигенция уничтожалась — врачи, учителя, работники умственного труда, все те, кто не был задействован в сельском хозяйстве. Даже если кто-то просто носил очки, его тоже убивали. Чтобы не тратить патроны, людей рубили мотыгами… В землю закопали миллионы мин и снарядов, их до сих пор не все нашли и обезвредили. Калек тут много, к ним нужно просто привыкнуть, они тысячами подрывались на минах, люди по сей день оставляют в лесах и полях свои руки и ноги.

— Артём! Здесь что, опасно ходить по улицам?

— Нет, конечно! Все города уже давно разминировали, твоим конечностям ничего не угрожает, не беспокойся. В том случае, если ты не собираешься ловить змей в джунглях или пасти скот на полях.

Я услышала странные шаркающие звуки, как будто по земле рывками волокли брезентовый мешок.

— Хэлло-о-о!

Голос доносился откуда-то снизу. Опустив голову, я увидела человека без нижней половины туловища и чуть не поперхнулась тем, что было у меня во рту.

То место, которым оканчивалось его тело, было обмотано чем-то, что я так и не смогла идентифицировать — ткань или клеёнка, грязная и ободранная, она служила калеке чем-то вроде башмака на нижнюю часть тела, ладони его между тем были продеты в старые запылившиеся сланцы. Отталкиваясь от земли руками, он подползал всё ближе и ближе ко мне.

— Хэлло-о-о-о…

Я с трудом проглотила еду, тут же почувствовала приступ тошноты и отвернулась, сделала пару глубоких вдохов. Калека оказался рядом со мной.

— Хэлло-о-о-о, мадам!

Я заставила себя улыбнуться ему, протянула тарелку с рыбными деликатесами.

— Хотите есть?

Заметила, что правая половина лица его изуродована, возможно, огнём, правого глаза не было. Калека секунду взирал на тарелку единственным глазом, затем поднял его на меня.

— Уан долла, мадам?

— Иди отсюда!

Артём спас меня, прогнав попрошайку. Я больше не могла выносить странное и страшное смятение чувств, охвативших меня при его появлении. Смесь жалости, вины и отвращения.

— Ты был прав, — опустила я глаза в тарелку, — зря мы сели здесь ужинать. Прости, я виновата.

— Виновата достаточно, чтобы начать прислушиваться ко мне?

Я поднялась к себе в спальню. Постояла, оценивая обстановку, в которой мне предстояло провести самую странную в своей жизни ночь. Решительно, чуть ли не чеканя шаг, снова спустилась вниз.

— Мне не нравится моя кровать, — заявила без каких-либо вступлений, боясь засмущаться не к месту.

— Да? — удивлённо отозвался Артём, подняв голову от ноутбука. — Почему?

— Под кроватью не должно быть щели.

— Щели? — переспросил он с выражением беспокойства на лице.

— Есть такие кровати, у которых боковинки закрытые и доходят до самого пола, чтобы между ним и матрасом не было зазора, — пыталась объяснить я, не вдаваясь в подробности насчёт монстров, которые в любой момент могут метнуть ужасное щупальце из тёмного подкроватного пространства.

— О чём ты вообще? — сморщил он лоб.

Через полчаса мы уже были в мебельном магазине, ещё через два часа мастер, собравший мне новую кровать, отряхивал руки и раскланивался, уходя. Поразительно, на что способны деньги, даже вновь открыть закрывшийся на ночь магазин!

— Теперь всё в порядке? — спросил Артём с лёгкой иронией на дне серьёзных глаз.

— Теперь да. Приятных снов.

— Ну, приятных, — ответил он, стоя в дверях.

Какая-то смертельная усталость навалилась вдруг на меня, не терпелось поскорее остаться одной, чтобы… нет, конечно, я не усну, просто так о многом нужно подумать.

— Что-нибудь ещё? — спросила я его, рассеянно переминающегося с ноги на ногу.

— Нет, просто…

— Просто?

— Спокойной ночи, — он наконец вышел в коридор, и я смогла закрыть за ним дверь, но сразу распахнула вновь.

— Я разве не говорила тебе раньше про то, что кровать мне не нравится?

— Нет, — пожал он плечами, обернувшись, — не говорила.

— Странно, — пробубнила себе под нос, прикрывая дверь, но тут же решила, что зря придаю такое значение мелочам.

Едва я начинала впадать в полузабытьё, как мне тут же вспоминались слова Артёма о том, что наутро я могу себя не вспомнить. Обычно сон обладает способностью возвращать ясность мыслей, и в других обстоятельствах я бы непременно постаралась уснуть, чтобы проснуться со свежей головой, в которой уже всё расставлено по полочкам, но не теперь.

Лёжа в кондиционированной темноте, я всё никак не могла отпустить своё сознание, уговаривала себя не забывать больше. Чувствовала себя измотанной, замученной. Была уверена, что причина этому — колоссальный стресс, который я испытывала каждое утро из-за того, что мне приходилось заново осознавать себя. Заново мириться со своим положением. Очевидно, моя нервная система просто не справляется. Я должна запомнить, должна! — повторяла я про себя, как мантру…

Никак не догоню его. Иду за его спиной, но его шаги шире моих, а бежать я не могу, очень хочу, но не могу. Вокруг темно, и я не разбираю, что это — стены или деревья, вижу только его фигуру впереди, всё время впереди. Я так устала догонять, совершенно выбилась из сил, но стоит остановиться, как ступни тут же начинают вязнуть в рыхлой почве. Я измотана, я в отчаянии, пытаюсь кричать, звать его, но мой голос преодолевает пространство медленнее, чем его ноги.

Бывают такие мгновения полусна, когда ты уже вроде бы осознаешь, что сон — это всего лишь сон, но кто ты на самом деле и какое место занимаешь в реальном мире, вспомнить ещё не можешь.

Обычно я наслаждалась этими мгновениями. Они дарили мне странное чувство спокойствия и обновления, как будто бы я появлялась на свет заново. Но не этим утром. Не было сегодня этого плавного блаженного перетекания из одного мира в другой, сегодня оно было замещено чувством глубокого животного испуга. Меня будто вырвали из забвения и встряхнули что было силы. В ужасе я села на кровати, вцепилась в одеяло. Завертелась по сторонам. Мне не пришлось вспоминать, кто я и где. Я испугалась от того, что знала это. Через какое-то время я успокоилась осознаванием того, что помню вчерашний день, и снова упала на подушку.

С удивлением обнаружила, что нос заложен, а подушка вся мокрая, а когда пошла в ванную чистить зубы, увидела, что глаза красные и опухшие. Скорее всего, во сне я плакала. Чуть позже и Артём подтвердил мои догадки.

— Что случилось? — спросил он, когда я спустилась к завтраку.

— Приснился плохой сон.

— Ты ревела во сне?

— Кажется, да.

— Что именно тебе приснилось?

Я уже и сама забыла подробности. Что-то шевелилось в глубинах памяти, что-то мощное и тревожное, но не способное принять отчётливой формы, как огромная тень под водой.

— Точно не помню. Какой-то человек, я всё догоняла его, но никак не могла догнать.

— И всё? — спросил он, наливая мне кофе.

Я пожала плечами. Как можно пересказать сон? Пытаться наполнить смыслом свой рассказ так же бесполезно, как пытаться наполнить водой кувшин с отбитым донышком. Весь смысл постоянно утекает, как ни старайся.