Повешенный

Лина Вальх (2021)

«Люди — величайшее порождение эволюции, вершина творения природы, плод долгих веков созидания, разрушений и изменений. Но они об этом не догадываются, веря в ложь всепрощающего и милостивого бога. Жаль, они не знают, что бог — лишь источник их жизни, энергия, без которой Вселенная не сможет существовать. И стоит мне лишь нажать на кнопку, как все погрузится во тьму».Чикаго, 1930-е. Уильям Белл — умелый шулер и молодой хирург. Ему всегда везло в карты и на операционном столе. В жизни Уильяму везло чуть меньше, но он считал, что еще недостаточно понял правила игры. Когда же дело доходило до его друзей — Уильям Белл мог по праву считать себя самым невезучим человеком в жизни.Уильям Белл не любил лакеев. Но именно ему досталась эта роль. Стряхивать пыль и заботливо складывать скелеты обратно в шкаф — теперь это его обязанности на посту дворецкого Вселенной.

Глава VI. Невиновен, ваша честь!

Июнь, 1932

— Поднимай свою задницу, Белл, и отправляйся к остальным. Не задерживай очередь желающих отдохнуть в карцере.

Металлический скрежет проржавевшей двери разорвал лёгкую пелену сна, все еще окутывавшую только проснувшегося Уилла. Глаза открывались сквозь силу, сквозь яркие вспышки ослепляющей головной боли, сопровождавшей каждое пробуждение на протяжении нескольких долгих и мучительных для него месяцев. Просыпаться было тяжело. Но не сложнее, чем каждый день мириться с разрывающими изнутри душевными пытками.

«…виновен…»

Болезненный пинок под ребра и удары по спине и почкам, — Уилл был уверен, что по ним, — бодрили не хуже крепкого ароматного кофе. Холодные солнечные лучи пробивались сквозь небольшие окна и плясали перед его полуслепым взглядом яркими оранжевыми и алыми пятнами. Он покачнулся, врезавшись в металлический косяк двери, и почувствовал, как маленькие раны на руках вскрылись капельками крови. Время не могло вылечить разбитых костяшек или сломанного носа, но оно методично затягивало, нет, зализывало грубые неровные рубцы в душе Уилла, подменяя воспоминания новыми.

«…к четырнадцати годам…»

Еще один удар под колено окончательно заставил его рухнуть на пыльный пол коридора и поморщиться, когда дверь за спиной с таким же противным скрежетом захлопнулась, отгораживая его от липких давящих мыслей. Рука схватила его, поднимая на ноги, а толчок в спину придал сил распрямиться и уверенным шагом послушно направиться за офицером по тусклым коридорам, освещаемым лишь слабо мигающими лампочками да изредка пробивающимся сквозь загнанные под самый потолок решетчатые окна солнечным светом.

«…дело закрыто…»

Он уже почти привык к своей жизни. Или же просто смирился, как советовали ему остатки совести. Возможно, вскоре он бы навсегда забыл о том, что жил когда-то по-другому, не чувствуя все время на себе пристального взгляда надзирателей и не ожидая очередного дня, чтобы мысленно вычеркнуть его из длинного списка отведённых ему лет. Возможно, вскоре он бы перестал ощущать на себе запах новой жизни, покрывавший его с головы до ног каждый раз, когда ломался один из туалетов. Возможно, вскоре…

Возможно, вскоре Уильям бы снова начал жить.

— Ты жульничал!

Тяжёлый волосатый кулак с грохотом опустился на хлипкий деревянный стол, краска с которого слезла настолько давно, что уже никто и не помнил, каким он был раньше.

Уильям поморщился. Карты были открыты, и всем вокруг стало предельно ясно, кому сегодня уйдут все поставленные пачки сигарет. Впрочем, как и во все предыдущие разы.

— О нет, увольте, — уголки губ Уилла дрогнули в едва заметной саркастичной усмешке, и он сделал небольшую затяжку, чувствуя, как тёплый дым заполняет лёгкие. — Просто кто-то не умеет играть. Вот и все.

Тихий ропот пробежался по толпе, и взгляд Уилла заметил парочку одобрительных кивков. Разбитый кулак заныл болью, от которой он был не в силах даже слабо пошевелить хотя бы одним кончиком. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы накрыть выигрыш ладонью и подтянуть поближе к себе, бегло пересчитывая немногочисленные потемневшие монетки и смятые купюры.

— У тебя были другие карты! Я видел!

Еще один удар опустился на полуразвалившийся стол. Уилл устало вздохнул, пряча в карман пачку сигарет, поднял взгляд на сегодняшнего противника и осуждающе покачал головой.

— Как ты мог это видеть, если я всегда держал их к тебе рубашкой? Джеки, милый, — Уилл неловким движением сгрёб карты в охапку и сложил их в ровную и аккуратную стопку, — отыграешься в другой раз. С кем не бывает.

Маленькие глаза Джеки сузились до двух щёлочек, а сам он медленно поднялся, нависнув над Уиллом, как над своей очередной добычей. Джеки тяжело дышал. Под кожей его рук можно было рассмотреть каждую проступившую венку и жилку, готовые в любой момент привести эту машину для уничтожения людей в действие. Но Джеки лишь стоял и тяжело дышал, раздувая широкие ноздри, как загнанный в ловушку бык, перед которым так и размахивали алой тряпкой.

Уильям приветливо улыбнулся, — насколько могла быть приветливой улыбка измученного бессонными ночами человека, — и привычно пересчитал сложенные рубашкой вверх карты.

— Я никогда не проигрывал, — понизив голос до утробного рыка, рявкнул Джеки.

— А я никого не убивал, — безразлично хмыкнул Уилл, тасуя покрытые грязью и жиром карты. — Завтра сыграем и у тебя будет шанс вернуть твои денюжки, если они тебе так дороги.

— Да ты!..

— Тише, Джеки. Здесь полно дубинок.

Широкая ладонь опустилась на плечо Джеки, и его бесцеремонно развернули к Уиллу спиной, так что Белл мог лишь догадаться по голосу, кто был внезапным нарушителем их милой беседы и перед кем так послушно расступилась окружившие их заключённые. Не нужно было прилагать больших умственных усилий, но все же он на секунду замер, скользя кончиками пальцев по острым краям карт и вылавливая в памяти прибитую на ржавые гвозди табличку с именем.

Том Салливан.

Мелкий пронырливый ирландец, держащий под пятой добрых две трети местных обитателей.

— Или ты забыл, как он расквасил лицо Донни в прошлом месяце? — все та же широкая ладонь отодвинула Джеки в сторону, и из-за его тучной фигуры тут же выплыл невысокий жилистый мужчина, опустившись напротив Уилла. — В больничке, конечно, хорошенькие сестрички, но я бы на твоём месте туда не торопился.

Том коротко кивнул остальным, и толпа начала медленно рассеиваться, пока возле кривого стола не остался один лишь Джеки, переминаясь с ноги на ногу и хмуро глядя на Уилла. Еще один короткий кивок — и Джеки тут же угрюмо побрёл в сторону скучковавшихся товарищей, разочарованных сорвавшимся развлечением.

— Я бы на твоём месте был с ним поосторожней, — Том вытащил из кармана сигарету и протянул руку к лежащему на столе спичечному коробку. — Кабанчик уже и так точит на тебя зуб. — Шипящий щелчок, и кончик мятой бумаги вспыхнул алым огоньком. — А ты его лишь больше злишь своими картами.

Тому Салливану было сорок лет. Невысокий, жилистый ирландец с плоским как тарелка носом, он как и все ирландцы кичился тем, что каждое воскресенье ходит в церковь. Он родился в ирландском квартале, вырос в ирландском квартале и большую часть своей жизни провёл в местной тюрьме, а потому считал себя если не богом, то как минимум его заместителем. Это Уильям узнал во второй день своего пребывания здесь.

На третий день Уилл узнал, что Том неплохо дерётся.

Достаточно хорошо, чтобы разбить Уиллу нос и сломать несколько рёбер.

— Я его не боюсь. — Карты зашелестели в руках Уилла, а пальцы ловко меняли их местами, пусть каждое их движение и причиняло ему боль.

Том осклабился и выпустил вверх струйку сизого разъедающего глаза дыма.

— А зря. Очень зря. — Голос у него был низким и скрипучим. — Он таких, как ты, вскрывает на раз-два. Дружеский совет — засунь гордость и свои ловкие пальчики поглубже себе в жопу и не отсвечивай. Таких, как ты, здесь не любят.

— Дружеский совет, — Уильям оторвался от карт и взглянул на Тома, вытащив изо рта почти скуренную сигарету, — держи свои советы при себе. Я таких, как Кабанчик, изнутри видел. Буквально.

— Ох, а я уж стал забывать, что к нам тут живодёр приехал. Как тебе по ночам спится после того, что ты сделал?

— Не очень хорошо. Ворочаюсь много. Думаю, это из-за жёсткой койки.

Губы Уилла изогнулись в едкой язвительной усмешке. Он продолжил с неподдельным интересом тасовать карты, иногда оглядываясь по сторонам и отмечая про себя, чем заняты вальяжно прогуливающиеся офицеры. У Уилла было еще полно свободного времени, которое он мог заполнить бесцельными прогулками по внутреннему двору, курением, — его лёгкие когда-нибудь припомнят ему это, если доживут, — или же рассматриванием своей обуви, потому как желающих проиграть в «дурака» больше не было.

Салливан хмыкнул и откинулся на спинку стула, покачнувшись и сложив на груди руки.

— Дошутишься ты, Белл. Ой, дошутишься, — сквозь выдыхаемый дым и натянутую хищную улыбку протянул Том, прожигая Уилла сальным взглядом. — Я же тебе только добра желаю. Тебе с нами еще очень долго делить кров. Постарайся сделать так, чтобы это время прошло для тебя с наименьшими трудностями. — Стул протяжно скрипнул, когда Том слишком сильно отклонился на нем. — Деловые отношения еще никому не повредили. Не заводи себе врагов в первые же полгода. Никогда не знаешь, как жизнь может неожиданно измениться.

— Да, — согласно кивнул Уилл, бросая сигарету на землю и втирая ее носком в песок, — действительно, никогда этого не знаешь.

Карты перелетели с одной ладони Уильяма на другую, а улыбка Салливана заострилась и исчезла. Том резко привстал и подался вперёд, и без того тонкие губы-ниточки сжались еще больше, стискивая в своих объятьях кончик сигареты. Его пальцы с силой вцепились в хлипкую ткань синей рубашки Уилла, сминая под собой выбитые на ней цифры, и потянули его на себя, остановив в паре сантиметров от лица.

— Думаешь, ты лучше нас, потому что вырос в большом доме с гувернанткой? — каждое слово выцеживалось сквозь плотно сжатые зубы. В лицо Уиллу ударил сигаретный перегар. — Потому что твой отец — адвокат? Так что ж твой папочка не отмазал тебя? Он скорее всего даже не знает, что его сына упекли за решётку. Какой это был бы удар по его безупречной репутации. Так вот. Ты ничем не лучше нас, раз оказался здесь. Так что запомни это хорошенько и повторяй себе перед сном, когда будешь вспоминать, как хорошо было рядом с мамкиной сиськой.

— Увы, я этого не знаю. У меня была кормилица.

Улыбка Уильяма была нервная, дёрганая, надрывная и сломленная. Взгляд забегал по лицу Тома, а затем метнулся в сторону опасно замерших офицеров, очевидно поглядывавших в их сторону. Возвращаться в одиночку в ближайшие несколько дней в его планы не входило, да и драться с Салливаном, пока ребра все еще ноют, а нос едва зажил — тоже.

Уильям коротко кивнул в сторону охранников и еле заметно покачал головой.

— Я бы на твоём месте отпустил меня. Слишком много лишних глаз.

Раздражённый рык Салливана, должно быть, прекрасно слышали в каждом уголке внутреннего двора. Пальцы медленно разжались, и он нехотя отпустил все еще улыбающегося Уилла. Темные брови ирландца нахмурились и сдвинулись к переносице, желваки под кожей заходили, и Уильям мог поклясться, что слышит скрежет его зубов, от которого кожа покрылась мурашками, а маленькие волоски на шее зашевелились в ожидании удара.

Том рухнул на своё место. Черты его лица исказились от ярости, бьющиеся мелкой дрожью пальцы вытащили изо рта сигарету, и Салливан оскалился.

— Слышал, в двадцать седьмом, — сигарета вспыхнула оранжевыми искрами, — одного такого же, как ты, докторишку, приговорили к верёвке. До неё он так и не дошёл. Не дожил. Чем же ты лучше него?

— Видимо, — усмехнулся Уилл и развёл руками, — чуть более удачлив.

Напряжение висело в воздухе. Его можно было почувствовать под кончиками пальцев, ощутить в запахе сотни потеющих под палящим солнцем тел и увидеть в лёгком колыхании ставшего слишком липким и едким воздуха. Уильям и Том прожигали друг друга взглядами. Молча. Сигарета Салливана практически испустила дух, но губы ирландца все так же продолжали вымачивать ставшую слишком мягкой бумагу, пытаясь втянуть в себя лишние крупицы ядовитого дыма. Уилл же бессмысленно игрался с картами, тасуя их, перекидывая из руки в руку и иногда вытаскивая одну из них, чтобы посмотреть, что ему выпало на этот раз.

Король бубен.

Уильям поёжился. Он не верил гаданиям на картах. В отличие от своих старших сестёр. Однако сейчас лёгкий мороз почему-то все же пробежал по его коже, а во рту горечью отозвался скудный завтрак, когда память услужливо подкинула ему значение неожиданно вытянутой старшей карты, пришедшей на смену привычным двойкам или тройкам.

Онвздохнул, повертел карту между пальцев и спрятал ее между остальными мятыми картонными прямоугольниками. Сердце замедлило свои удары, язык пересох, и Уилл с трудом заставил его ворочаться, чтобы наконец прервать натянувшуюся между ними тишину.

— Хочешь еще что-то сказать или?..

— Когда объявят отбой, — Том снова подался вперёд, исподлобья глядя на Уилла, и понизил голос настолько, что пришлось напрячь весь свой слух, чтобы разобрать хоть что-то, — молись, чтобы мы за тобой не пришли.

Уильям с силой стиснул губы. Ухмыляющееся самодовольное лицо Салливана напрашивалось на встречу с его кулаком, но он лишь сильнее сжал пальцами измятые карты и уже открыл было рот, чтобы ответить ирландцу очередной колкостью, но осёкся, услышав своё имя, выкрикиваемое хриплым от приказов голосом одного из офицеров:

— Белл, на выход! К тебе пришли.

Уильям обернулся и заметил, как надзиратель вальяжной походкой направился к ним, угрожающе похлопывая тяжёлой деревянной дубинкой по ладони.

Первый визит за долгих пять месяцев.

Уилл не мог точно сказать, что чувствовал, в последний раз перетасовывая поредевший ряд карт. Облегчение? Вряд ли. С самого приезда сюда он ощущал лишь окружавшие его пустоту и одиночество — даже в толпе.В этих стенах не было места надеждам. Он никому не верил и не ждал, чтобы произошло чудо. Удивление? Возможно. Вслед за испарившимися ожиданиями пришёл здравый скептицизм: никто не будет поддерживать отношения с таким, как он.

Самообман приятен. Так было проще смириться.

Он с картонным хлопком опустил карты на стол, взъерошил отросшие короткие волосы и искренне — насколько могла быть искренней наигранная улыбка — усмехнулся Салливану.

— Увы. — Стул со скрежетом отодвинулся, и Уилл поднялся. — Вынужден отложить наш увлекательный разговор на другой раз.

Офицер нетерпеливо отбивал ногой ритм и все так же потрясывал дубинкой, толкнув его в спину, стоило тому поравняться с криво пришитыми погонами. Уилл оступился, неуклюже перевалившись на другую ногу, и замер. Перед глазами заплясали черные мелкие точки, и он затряс головой, пытаясь их отогнать.

— Не тормози, Белл.

Еще один уже менее сильный толчок в спину. С каждым шагом тяжёлая металлическая дверь, за которой находилось помещение для свиданий, становилась все ближе.

Всю дорогу по низким погруженным в полумрак коридорам Уильям безуспешно перебирал в голове, кто же вспомнил о его существовании спустя столько месяцев, во время которых единственными его посетителями были крысы, тараканы и сменяющие друг друга конвоиры. Вытянутая из колоды карта напоминала о себе противным писком комара, а молчание, сопровождавшее проходку под конвоем, отравляло каждую клеточку держащегося из последних сил разума. Уильям гадал, но это было скорее считалочкой, которая могла ответить, кто был его гостем — лишь два человека знали о его судьбе.

Старшая сестра Маргарет и Даниэль…

…которого он хотел видеть в последнюю очередь.

— Неважно выглядишь, дружище.

Куэрво улыбался, как делал каждый раз при виде Уилла. Эта улыбка была настоящей радостью от встречи, или же Даниэль просто привык к ней и использует по необходимости? Сейчас она казалась Уильяму фальшивой, вымученной и слишком живой на фоне сухих хмурых лиц, окружавших его каждую минуту. Она была чем-то чуждым, незнакомым и пугающим, напоминающим о том, что осталось далеко позади, чего, казалось, никогда и не было.

Несмотря на это уголки губ Уилла потянулись в стороны, словно кто-то заставлял его это делать, дёргая за невидимые ниточки.

Улыбка Уилла была защитой.

Улыбка Даниэля — жалостью.

Стул натужно скрипнул, когда Уилл опустился на него. Некогда ярко-жёлтая, а теперь проржавевшая решётка лишний раз напоминала кусками краски, где они находятся, а свежий и бодрый вид друга вызывал странное ощущение горечи на кончике языка.

— Уж получше тебя.

Даниэль закатил глаза и хмыкнул, покачав головой.

— В каком ты выйдешь? — Куэрво прищурился, словно пытался что-то вспомнить, и задумчиво постучал пальцем по подбородку. — В сорок шестом? Думаю, сухой закон к тому моменту точно отменят. — Его губы растянулись в широкой ухмылке, и он явно был горд своей шуткой. — Попрошу Анхеля специально для тебя припасти бутылочку мексиканского. Четырнадцать лет выдержки. Ох, должно быть будет восхитительное на вкус вино.

— Удивительно, — фыркнул себе под нос Уилл. — Я успел соскучиться по твоему ужасному чувству юмора.

— Неужели оно ужасней, чем местные условия жизни?

— Нет, — пожал плечами Уильям — но я только что понял, насколько мне плохо, раз я радуюсь твоей пропитой физиономии.

— Не пропитой, — Даниэль с многозначительным видом поднял указательный палец и придал своему лицу самое умное выражение, на которое только был способен, — а стерилизованной. Безопасность превыше всего!

Эта встреча должна была стать для Уильяма долгожданным облегчением, но вместо этого он почувствовал себя еще более напряженно. Приход Даниэля принёс с собой неловкость отдалившихся друг от друга людей и чувство вины, которое Уилл каждый день глушил партиями в карты и приконченными пачками сигарет.

Он предпочёл бы пережить все это в одиночку.

Даниэль закряхтел, пытаясь устроиться на кривом стуле, и едва не упал, вовремя ухватившись за край стола. Его взгляд изучающе скользнул по Уиллу — он чувствовал это, — и Куэрво что-то промычал себе под нос.

— Тебе, хм, идёт этот… грязно-синий цвет, — невпопад крякнул Даниэль. — Или это серый? В любом случае, ты выглядишь невероятно модным. Это ведь популярный в этом сезоне цвет.

Уильям замер. Пальцы судорожно сцепились в замок, челюсть с силой сжалась. Хотелось спрятаться, лишь бы не видеть больше этого полного плохо скрытой жалости взгляда. Но вместо этого Уилл распрямился и посмотрел на Даниэля, чувствуя, как по позвоночнику проходит отдающаяся в кончиках пальцев дрожь.

— Если ты не прекратишь, я уйду.

— Веселей, дружище, — воскликнув, развёл руками Куэрво, но его голос надломленно сорвался на хрип. — У тебя столько времени впереди!

— И я предпочту потратить его не на твои глупые шутки.

Уильям невольно погладил разбитые костяшки — они заныли с новой силой, напомнив о себе. Настенные часы мерно стучали, отзываясь внутри обратным отсчётом очередного дня, а медленное расхаживание охранника за спиной сводило с ума похлеще одиночной камеры, в которую Уилл порой хотел попасть больше, чем в душ или столовую.

Он любил быть наедине со своими мыслями.

Даниэль поджал губы и, бросив взгляд на настенные часы, сверился с наручными.

— Я приходил к тебе неделю назад, но мне сказали, что визиты к тебе запрещены.

— Да. Я был… немного не в том состоянии, — уклончиво ответил Уилл, почувствовав на себе пристальный взгляд офицера.

— Что с рукой? — коротко кивнул Даниэль в сторону покрытых маленькими багровыми точками и синеватыми разливами пальцев.

— О стену ударился.

Он нервно передёрнул плечами, сильнее выпрямляя спину. Ладонь накрыла разодранную кожу, пряча ее от взгляда Даниэля. Они оба прекрасно знали правду, и говорить ее вслух было столь же бессмысленно, как и объяснять про опухшую переносицу Уилла, напоминавшую по цвету его нынешнюю повседневную одежду.

Даниэль медлил. Он то и дело бегал взглядом по стенам, сжимал ладони в кулаки и тут же разжимал, нервно взъерошивал волосы и глупо улыбался. Иногда он нервно одёргивал пиджак, смахивал невидимые пылинки с плеч и молча поджимал губы, испытывая терпение Уилла.

— Грейс теперь встречается с Майком Джонсоном, — облизнув губы, наигранно безразлично бросил Даниэль, а затем добавил с неловким смешком, потерев заднюю сторону шеи ладонью: — Шустрая девка, однако.

— А Майк никогда не упускал случая, чтобы залезть к кому-нибудь под юбку. Я даже не удивлён. Впрочем, ожидать, что она дождётся моего возвращения, было бы еще большей глупостью.

— Представляю, как она отшивала бы каждого мужчину и ездила бы к тебе на выходных. Даже настроение сразу поднимается.

Даниэль снова крякнул — кажется, это должен был быть смешок, — и замолчал. Его плечи приподнялись, он заёрзал на стуле, и почему-то на этот раз от этого сердце Уилла бешено забилось о ребра. Дышать стало неожиданно трудно, словно кто-то схватил его за лёгкие и сжал их сильной рукой. Во рту желчным привкусом отозвался скудный обед, а слабая тошнота, преследовавшая Уильяма с самой первой секунды встречи с другом, становилась все сильнее. Даниэль молчал, и Уилл чувствовал, как каждая мысль в его голове медленно расползается расплавленным свинцом и не позволяет двигаться. Он хотел бы закричать, приказать Даниэлю уйти и больше не появляться, но он смог только сдавленно выдохнуть и посмотреть на друга.

— Я недавно видел Маргарет, — очень тихо начал Даниэль. — Она хотела приехать к тебе, но семья и родители…

— Что такое?

Он не хотел услышать ответ. Он чувствовал накатывающий на него жар, но вместо того, чтобы дышать медленней, задерживал дыхание, заставляя сердце биться чаще и рванее. Даниэль не мог приехать просто так — это было очевидно с самого начала. После стольких месяцев, одной безуспешной попытки встретиться и долгого знакомства с Уиллом, Куэрво не мог снова поехать, не убедившись в том, что тот не загремел снова в карцер. Нет. Это было не в его стиле.

Уильям знал, что ему лучше прямо сейчас встать и уйти в свой маленький мирок. И все же вместо этого он подался вперёд, с надеждой заглядывая в пустые глаза Даниэля, как будто это могло изменить то, почему его друг приехал к нему.

— Твой отец скончался две недели назад, — сорвавшимся на шёпот голосом ответил Даниэль. — Мне очень жаль, Уилл.

Струна, что непрерывно натягивалась все это время внутри Уильяма, оборвалась…

… Он почувствовал лишь пустоту и растерянность. Он должен был сокрушаться от разрушающей боли, корить себя за случившееся, как было положено сыну, но вместо этого глупо таращился на то, как его ладони сжимаются и разжимаются, словно они не принадлежали ему, как под кожей пульсируют вздувшиеся вены, как мелкая дрожь пробивает кончики пальцев, — и не мог ничего с этим сделать. Словно он был лишь молчаливым наблюдателем в этом театре абсурда и безысходности под названием «Жизнь». Уильям не чувствовал ничего, кроме тлеющего глубоко внутри чувства вины за свои отсутствующие эмоции и раздражения на себя за глупую растерянность и попытки укорять себя в неправильности.

Правильно было вгрызаться пальцами в своё сердце, сглатывать бегущие по лицу слезы и давиться оправданиями.

Но Уильям не был правильным.

— Я же просил… — он процедил сквозь плотно сжатые зубы.

— Мы не говорили ему, Уилл. Но он юрист. Сам знаешь. Мир очень тесен, и мимо него не могло пройти твоё дело. Да и к тому же… слухи среди юристов распространяются быстрее, чем среди медсестёр.

Сдавленный выдох вырвался из груди Уильяма, и онпотёр глаза.

— Ну, — сглотнул Уилл, — мы не разговаривали с ним нормально пять лет. С того момента, как он лишил меня наследства и на весь дом заявил, что я ему больше не сын. Рождество не считается. Наверно, это должно немного облегчить мою боль. Наверно.

Он поджал губы и опустил взгляд на сомкнутые перед лицом руки.

— Кто еще? — раздражённо выплюнул Уилл. — Мама?..

— Она не знает, — тут же замотал головой Даниэль. — Мы с Маргарет сказали ей, что тебе предложили хорошую должность в Англии.

— Ага. С трёхразовым питанием и здоровым сном.

— Зато твоя печень наконец сможет выдохнуть, — вскинув вверх указательный палец, заметил Даниэль. — В любом случае, твоя мать ничего не знает. Маргарет обещала держать ее в неведении как можно дольше. Отвлекает ее на внуков и братьев.

— Ты же понимаешь, что рано или поздно она захочет мне написать или позвонить? — бровь Уилла выгнулась, и он уставился на друга полным неприкрытого скептицизма взглядом.

— Марджи тоже возьмёт это на себя, — пробормотал Куэрво, бегая взглядом по обшарпанному столу перед собой. — Будешь писать письма, а она запечатывать и отдавать твоей матери. Все будет хорошо.

— Сомневаюсь, что она поверит в то, что в Англии нет столов и приходится писать на коленке. Надо было сразу все ей рассказать, — пробормотал себе под нос Уилл. — Сейчас бы совесть не мучила.

Даниэль фыркнул, с мученическим видом возводя глаза к потолку.

— Ну-ну. Представляю, насколько тебе стало бы легче, узнай твоя мама, что ее любимый старший сын, гордость семьи, просыпается со звонком, носит джинсу и ходит в колонне из-за подпольного аборта и смерти девушки.

— Если бы подпольного, Дэн, — полным опустошения голосом пробормотал Уилл и уронил голову на сцепленные перед собой руки.

Уильям уже давно приказал себе не проявлять жалости — худшего, что может случиться с человеком. Он был виноват в случившемся — в этом не было ни малейшего сомнения. И должен был нести ответственность за свои действия. Здесь не было места жалости, и не было места пустым страданиям о прошлом. Но все же иногда что-то внутри ломалось, врезавшиеся в подкорку образы вспыхивали с новой силой, и Уильям долгие часы пялился в стену напротив, прокручивая в своей голове случившееся.

Конец ознакомительного фрагмента.