Петербургские романтические новеллы

Людмила Ив (2024)

В новеллах Людмилы Ив сплелись воедино реальность и мистика, прошлое и настоящее Петербурга, его загадки и откровения. Автор предлагает читателю погрузиться в романтическую атмосферу Северной столицы, пережить вместе с героями невидимые драмы и нежданные радости. Книга «Петербургские романтические новеллы» — приглашение на прогулку по маршрутам судеб самых разных людей. Их жизненные истории становятся частью современного петербургского пейзажа и находят отражение в новой мифологии города.

Горбун и натурщица

В группе его называли Квазимодо^[9]. Тощий, волосы жидкие, соломенного цвета, с двух сторон лба отбегали небольшие пролысинки; молочно-белая, усыпанная мелкими пупырышками кожа. Ещё он страдал глупым детским диатезом — и это в двадцать четыре года! От него всегда исходил запах какой-то детскости, пустой такой запах дешёвого мыла и лилий. У него был неправильный прикус: верхняя губа находила на нижнюю. Когда он впадал в состояние задумчивости и при этом хмурил белёсые редкие брови, его физиономия казалась смешной и жалкой одновременно. Пальцы у него были как у пианиста — бледные и длинные, в середине каждого кругло выпирал хрящ. Кисточка в таких пальцах казалась особенно тонкой. Рисуя, он выдвигал вперёд голову так, что та словно бы начинала жить отдельной от тела жизнью. Квазимодо его прозвали за горб. Говорили, в младенчестве уронил отец. Настоящее имя его никому не было нужно, к нему никто никогда не обращался, он жил загадочным изгоем в группе, одиноким горбатым студентом, который всё же великолепно рисовал. У него была своя жизнь, у группы — своя.

Совершенную противоположность горбуну представлял его одногруппник Андрей, красивый и весёлый молодой человек. У него, как у Дориана Грея^[10], были кожа цвета слоновой кости, светлые волосы и синие глаза, черты лица мягкие, лишённые и намёка на появление хоть одной жёсткой черты, но взгляд блестел холодом и своенравием. Он знал, что красив, но позировать кому-либо отказывался. Сам написал несколько автопортретов, но, недовольный, сжёг их на даче в саду, опустошив бутылку бренди. Отец Андрея, журналист, находился в вечных, как правило, долгих командировках с ярким шлейфом свидетельств его адюльтеров: помада на воротничках, ночные звонки, фото с незнакомками. Мать Андрея содержала небольшой салон брендовой одежды на Невском проспекте, так что сына всегда одевала, как говорится, с иголочки. Мать задерживалась на работе до позднего вечера, домашней еды в доме, как правило, не было, и сын ужинал всегда в кафе-ресторане, где администратором работала его родная тётя, жалевшая мальчика. Оба родителя изменяли друг другу, но не разводились.

Андрей и Квазимодо считались лучшими в группе. Но Квазимодо обыкновенно не хвалили: его мастерство воспринималось как нечто нестандартное, не нуждающееся в похвале, воспринимаемое молча и требующее осмысления, — тогда как Андрея осыпали поздравлениями, которые окупались сполна белоснежной улыбкой коллективного любимчика. Квазимодо работал в своём углу тихо, как мышь. Андрей, наоборот, не скрывал своего творчества, позиционировал его при каждом удобном случае, требуя внимания. «Живопись должна быть бесстыдной», — заявлял он, изменив смысл высказывания Ахматовой^[11]. Только у неё абсолютного откровения требовали стихи, а у Андрея — его гений и картины кисти великих, но уже умерших мастеров.

У Андрея в группе была девушка Вера, с которой он жил на съёмной квартире, но с некоторых пор он там не появлялся, забыв внести аванс за следующий месяц. Вера — высокая, стройная, со смуглым лицом с тонкими чертами, почти красавица, но только рот очень маленький, сухой, с блёклыми уголками. Девушка его нервно сжимала, когда улыбалась, и это несколько штриховало очарование. Рисовала она вычурно и как-то плоско, предпочитала Филонова^[12], хотя и повторяла часто, что мало что понимает в его творчестве, но находила для себя загадочную прелесть в «аналитическом» искусстве. Мать её, цыганка, по вечерам пела в каком-то ресторане у Аничкова моста. Говорят, когда Вере было шесть лет, отец бросил их и ушёл к другой женщине.

Рисовали обнажённую женщину, сидящую к классу спиной. Ягодицы натурщицы прикрывала шёлковая синяя шаль с вышивкой и длинной белой бахромой по краям, едва касающейся пола. Тёмные волосы натурщица собрала в кичку, к которой приколола красный цветок, кисть левой руки лежала на бедре, опиралась на ладонь, выставив предплечье с острым ростром локтевой косточки, другая рука мягко покрывала верх круглой спинки старого венского стула. На оголённой лопатке коричневела родинка величиной с горошинку. Кто рисовал сбоку, мог видеть небольшую, с тусклым розовым соском грудь.

Мольберты Андрея и Веры стояли рядом. Вера могла шептать в сторону Андрея так, чтобы никто их не слышал.

— Вчера ты мне не ответил на звонок!

— Занят был.

— В одиннадцать вечера?

Андрей молча сполоснул кисточку, отжал о край банки и опустил в краску.

— Не кипятись. Поговорим после занятия.

— Ненавижу, — выпалила она, как только они вышли из класса. — Как же у тебя всё просто, всё на одной волне, всё для твоего удобства. Сейчас у тебя есть настроение, завтра — нет. Ты можешь исчезнуть, не звонить, не появляться на занятиях, гулять с кем-то по ночам, и тебе неинтересно, что со мной происходит, о чём я мечтаю, что чувствую, в конце концов. Вот возьму и выйду замуж! Что тогда?

Андрей вяло усмехнулся и ответил, умышленно растянув слова:

— Позвоню… когда выйдешь… замуж.

— Пошёл к чёрту! — процедила сквозь зубы Вера, едва сдерживая слёзы. — Какой же ты эгоист и циник.

Андрей холодно посмотрел на девушку:

— А то ты не знала… Думала, особенная? Особенных, Веруня, рисуют дорогими красками, обожествляют и называют музами. Особенные не душат упрёками и слезами, не выставляют условий, не устраивают истерик по пустякам.

— Пошёл к чёрту.

Отвернувшись к окну, Вера уже не пыталась сдержать слёзы. Да это уже было и ни к чему: он ушёл.

Начиналось занятие. Все возвращались в класс. Последним шёл Квазимодо. Заметив, что Вера плачет, он замедлил шаг.

— Чего тебе? — зло спросила Вера.

— Ты, когда плачешь, очень красивая.

— Я всегда красивая, дурак!

Квазимодо привык к грубости, равно как и к равнодушию, поэтому просто пожал плечом и побрёл, семеня по коридору, как старый монах.

— Эй! — окликнула его Вера. — Подожди, у меня к тебе дело…

Вера легла на живот. Пожалуй, если бы её рисовал Андрей, ей было бы не так тоскливо и одиноко, а здесь — как на эшафоте, покрытом скользким и холодным атласом, а горбатый палач за мольбертом терзает её тело углём и маслом.

— Возможно, стоит включить какую-нибудь музыку для тебя, — выглянув из-за мольберта, робко произнёс Квазимодо. — Вот Леонардо да Винчи для Лизы дель Джокондо^[13]приглашал музыкантов, чтобы её взгляд не превращался в гипсовую маску после долгого позирования. Какую ты любишь музыку?

— Обойдусь, — сухо ответила девушка.

— Пожалуйста, приподнимись на локтях…

Вера приподнялась, и её груди, мягкие, тёплые и полные, оторвались от гладкой поверхности ткани. Соски тронул воздух пустого зала. В тишине было слышно, как Квазимодо то ли цокнул языком, то ли издал губами какой-то непонятный звук, что-то вроде поцелуя.

— Хорошо. Теперь убери волосы со спины, чтобы она оставалась открытой. Ноги согни в коленях и пяточку за пяточку заведи, а голову слегка склони к плечу. Лицом ко мне. Да, вот так.

«Что за лягушачья поза», — с омерзением подумала Вера.

Менторский тон уродливого однокурсника раздражал девушку, раздражала сама ситуация. Вера тоскливо разглядывала потолок, карнизы на высоких окнах и думала о том, что ненавидит Андрея и очень любит. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы на этом лобном месте оказался он, а не она, и его бы голого рисовал горбун! Каждую мышцу, каждый изгиб тела, тщательно штрихуя у основания бёдер. Боже, с упоением вспоминала Вера, какие жаркие у них с Андреем были первые встречи! И вот теперь он не видит в ней ничего особенного.

На глаза набежала слеза. Вера отвернула голову и поджала губы, чтобы не разрыдаться от унижения. Ей хотелось сбежать с места казни, которое она подготовила сама себе, но она осталась, прикованная чувством сильнейшей непримиримой злобы за оскорблённое самолюбие.

— Лицо не рисуй! Пусть будет безымянным.

Вера больше не позировала Квазимодо. У неё случился нервный срыв, и две недели она пролежала в больнице. Андрей не пришёл. До неё дошли слухи, что он прогуливает занятия, один раз и вовсе явился подшофе и измарал свой холст с натурой жёлтыми красками. Также Вере рассказали, что Квазимодо уходит позже всех и приходит рано утром, никого не подпускает к своей работе и занавешивает её плотным покрывалом до пола. Все понимали, что он готовится к выставке, и не не мешали ему.

Однако покрывало сдёрнули раньше. Это сделал Андрей в присутствии остальных в классе. Все столпились у мольберта, никто ничего не мог сказать… Картина была выше всяких похвал — это был шедевр!

Многие были удивлены: после того как аттестационная комиссия признала, что Квазимодо написал гениальное произведение, Андрей подал заявление на перевод в другой вуз. Потом его видели на какой-то модной вечеринке: он пил, танцевал и целовал руки красивым девушкам. Вера тоже больше не появлялась в академии и как в воду канула — никто её больше не видел и ничего о ней не слышал. Говорят, что её мать приходила к ректору и на лестнице на виду у всех влепила Квазимодо пощёчину так, что бедный горбун качнулся в сторону, волосы его метнулись, как пожухлые травы в ветреную погоду. Скорее всего, Веру отчислили, но толком никто ничего не знал.

Через месяц в одном из парадных залов академии должна была состояться выставка лучших выпускных работ. Кроме работы студента Глеба Вийермана. Кто-то накануне замазал чёрной строительной краской лицо его обнажённой натурщицы.

Февраль 2019

Примечания

9

Квазимодо — герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери» с врождёнными физическими недостатками, одним из которых был горб на спине. Имя Квазимодо имеет нарицательное значение: некрасивый человек, урод.

10

Дориан Грей — герой романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», символ молодости, красоты, нравственной деградации и эгоистического гедонизма.

11

Видоизменённая фраза «Стихи должны быть бесстыдными», авторство которой, по воспоминаниям Л. Я. Гинзбург, принадлежит Анне Ахматовой (Л. Я. Гинзбург, «Воспоминания об Анне Ахматовой»).

12

Филонов Павел Николаевич (1883–1941) — русский художник-авангардист, основатель аналитического метода в живописи.

13

Лиза дель Джокондо (1479–1542), Мона Лиза — супруга флорентийского купца, портрет которой был написан Леонардо да Винчи. В «Жизнеописаниях» итальянского живописца, архитектора и писателя Джорджо Вазари (1511–1547) упоминается интересный факт: во время писания портрета Моны Лизы Леонардо да Винчи приглашал людей, которые развлекали натурщицу шутками, играли и пели на лире.