Второй шанс. Его дочь

Марика Крамор, 2022

– Вы ошиблись, я вас не знаю, – грубо бросаю в лицо мужчине. И крепко придерживаю детскую ладошку. – Мама, этот дядя знает, как тебя зовут, – Анюта с интересом смотрит на незнакомца. Он бросил меня пять лет назад. Сказал, что по-настоящему у нас с ним никогда ничего не будет. А теперь он приехал. Потому что случайно узнал о дочери. Нашей дочери. – Дядя обознался, – запинаюсь, наблюдая, как он зло стискивает челюсти, опасно прищуривается. – Впервые его вижу. Пусть понимает: в нашей жизни ему нет места.

Глава 13

«Юля, если ты не обрисуешь мое присутствие, как это удобно тебе, я сделаю это с выгодой для себя».

Кто бы сомневался.

Ещё одна фраза врезалась в подкорку:

«Мы оба знаем, что когда-нибудь тебе придётся допустить меня до дочери. Только тебе решать, насколько это будет безболезненно».

Тяжело вздыхаю, невидящим взглядом провожая серые картины за стеклом.

Я не хочу, чтобы они общались. Потому что знаю, как легко Айдаров выбрасывает людей из своей жизни. Опирается только на свои собственные ощущения. С одной стороны, может, это и правильно — окружать себя теми людьми, которые играют важную роль для нас. Но только игра чувствами ребёнка — это совершенно другое. И я вижу ситуацию именно такой.

Если начнётся противостояние, рано или поздно оно выльется в неприкрытое столкновение, и тогда остановить неминуемое будет уже невозможно. Адам в любом случае своего добьётся. И сейчас я стараюсь обыграть все это и подать в наиболее приглядном виде. Приглядном для Ани.

Лёша при недавней встрече уточнил, что я решила по поводу Аниного отца. И когда мы вообще собираемся разгребать наши сложности. Причём откровенно мне сказал, что меня не поддерживает и ребёнок должен общаться с отцом. Хочу я этого или нет. В итоге с Лешей мы в тот вечер немного повздорили. Впервые за последние пару месяцев. Домой я возвращалась с тяжёлым чувством. Мама, ожидаемо, вопросы задавать не стала, но по моему лицу без сомнений поняла, что что-то не так.

Сидим с дочей в такси. Едем на встречу с Адамом. Вернее, мы договорились встретиться в популярном выставочном комплексе, а мужчина «случайно» к нам присоединится. Я решила. Сейчас это самое правильное и нейтральное.

Из последних сил надеюсь, что Анюта не захочет принимать его в нашу сформировавшуюся на сегодня компанию. Но как только мы вдыхаем влажный воздух, а Адам показывается на горизонте, я уже понимаю: меня ждёт жесткое разочарование.

— Девчонки, привет! Я даже не ожидал вас встретить, — лыбится ещё стоит. Гад. Прекрасно знает, что мне все эти встречи и его непоколебимое до поры до времени «Она дочь моя. И я имею право с ней общаться» аж до тошноты. Даже думать не хочу, что будет, когда он скажет: ну ты же не думала, что это серьезно и на всю жизнь? Я ж не обещал всегда приезжать.

Понимаю. Во мне говорит обида. Но разве она несправедлива?! Разве в будущем будет не так, как я предполагаю?! И сейчас я совсем не понимаю, что делать дальше. Я пытаюсь достучаться до Адама. Но не выходит.

Холодное приветствие с моей стороны совсем не имеет эффекта, и я стараюсь взять себя в руки. Очень стараюсь.

К моему счастью, Аня настороженно отнеслась к недавнему знакомому, заявив, что мы приехали «с мамой вместе гулять».

Но этот же и здесь выкрутился. Я, говорит, тоже один хотел прогуляться. Тем более что дальше мороженое продаётся…

Так, надо просто успокоиться. Ничего плохого не случится. Адаму скоро надоест упорствовать, а Аня к нему относится, как к третьему лишнему. Но это было до упоминания о мороженом. И теперь Анютка быстро и продуманно вошла в союзные ряды нашего аквариумного специалиста.

Каждый раз вижу Адама и теряюсь. Отчего-то до сих пор хочется ему поверить. Вопреки всему, что на душе лежит. Хочется думать, что он изменился, стал серьёзнее, взрослее, ответственнее. Хочется, чтобы он был таким, как раньше, но немножко другим. Парадокс.

Но разум отрезвляет, подсказывая, что ничего не изменилось. А ещё, что все происходящее должно быть на моих условиях.

— Предлагаю немного пройтись, причем без мороженого. А потом плотно пообедать.

— А почему без мороженого? — перебивает Аня.

— Потому что мы пойдём обедать в кафе. На десерт мороженое и возьмём.

— Ура! А Адам что — с нами? — дочь аккуратно уточняет.

— Вы что, меня бросите?! — мужчина округляет глаза наигранно и неожиданно. — Что, прямо здесь?! Я ж без вас потеряюсь…. Я уже почти заблудился, как вас увидел! Как я домой вернусь?

— Мам, — Аня тянет за руку, молчаливо просит, чтобы я присела к ней, и шепчет на ухо, — давай его пока что с собой возьмём? А то он же потеряется…

Да кто ж против?! Пусть теряется себе на здоровье!

Но вслух, конечно, произношу другое:

— Давай, уговорила. Только потом он домой уедет, — показательно зыркаю на Адама и четко произношу: — К себе домой. Один.

В целом день вышел очень даже удачным. Мы много смеялись, разговаривали о простом: о птичках, скворечниках, аттракционах. Адам постоянно задавал Ане вопросы: много ли у неё друзей, какое у неё любимое блюдо, любит ли она собак и кошек. А я про себя отметила, что он действительно пытается узнать о ней больше.

Ему это интересно. Аня это чувствует и раскованно включается в разговор.

— Слуу-ушай, — Адам кладёт меню перед дочкой, — смотри, какая картошка. В виде мышки.

Сидим в кафе. Последний рывок, и нужно будет домой возвращаться.

— Берём? — участливо интересуется Адам.

Я представляю, что будет дальше.

Анюта, зыркнув на отца, тут же сморщила носик.

— Нееее, я не буду картошку, — и показательно отодвигает от себя меню. Мужчину забавляет живая детская реакция. — А есть ещё что-нибудь?

— А чего бы ты хотела?

— Ммм… — доча сосредоточенно думает, приложив пальчик к губам, и выдаёт, — макароны и сосиски! И сок!

С последним словом Аня неуверенно смотрит на меня. Я вообще-то сама соки не пью и дочери не даю. Или нещадно разбавляю водой. Что-что, а за ее питанием слежу особо тщательно! И на вечные слова мамы «да дай ты ребёнку сок, она ж любит» всегда отвечаю одинаково: хочешь ее порадовать — свари компот. Морс сделай. Кстати, последний у нас периодически бывает. А ещё мы с Анюткой любим чай с облепихой, апельсином и мёдом.

— Ну давай пасту возьмём… — задумчиво перелистывает меню Адам. — Ну вот… можно… можно вот таку-ую.

— С колбасками? — сверкает глазками эта милейшая принцесса.

— Есть твои любимые креветки. А есть паста с рыбкой. Хочешь? — вмешиваюсь в разговор.

— А с колбасками не-еет? — надежда в детском голосе, как всегда, немного стучит мне по голове. Но разум настаивает: успеет она колбасой наесться. И я решительно машу головой.

Адам тут же воинственно вступается за дочь:

— Вообще-то…

— Вообще-то морепродукты полезнее, — заканчиваю за него фразу, и он тут же успокаивается.

— Ммм… ну ладно! Тогда я хочу с креветками!

— А ты очень их любишь? — не теряется Адам и вновь пускается в расспросы.

Доченька охотно рассказывает о своих интересах и вкусах. Она легко идёт с ним на контакт. Вообще она легко идёт на контакт почти со всеми. И только с Лешей меняется до неузнаваемости. И я иногда задумываюсь: может, это звоночек? Может, стоит прислушаться? Что я чувствую к Леше, если отбросить посторонние факторы и оставить только нас с мужчиной вдвоём? Не успеваю ответить на свой вопрос, как в сумке оживает мой телефон.

Только о нем подумала… Леша знает, что мы сегодня в первый раз втроём встречаемся с отцом Ани.

***

АДАМ

Юля как-то уж слишком печально взглянула на телефон и сообщила, что отойдёт на минутку. Она отошла не очень далеко, чтобы можно было держать нас в поле своего зрения.

Я стараюсь не думать о ее негативном настрое, но это отчего-то очень цепляет. Ну все могу понять, но сейчас не время неприязнь и холодность демонстрировать. Хотя… я, должно быть, и сам придираюсь: от девушки ни единого плохого слова и даже саркастичного намёка я не услышал. Но холодом веет так, что хочется включить обогрев.

Провожаю взглядом хрупкую фигурку, а когда осознаю это, резко отворачиваюсь. И возвращаюсь к Ане.

Сижу и просто рассматриваю дочь. Она скручивает желтую бумажную салфетку. Сначала я подумал, что Аня волнуется оставаться со мной наедине, и проявляется это вот так… Но спустя минуту понял, что она просто сосредоточенно мастерит что-то вытянутое.

— Что делаешь? — пытаюсь начать разговор.

— Это маме цветочек. Нас в садике Алена Викторовна научила.

— Тебе нравится в садике?

— Нет. С мамой лучше. Но мама говорит, что у каждого своя работа. У неё — журнал. У меня — садик.

Я подаюсь вперёд и зачем-то уточняю, хотя мне-то вроде как все равно.

— А мама в журнале работает?

— Да. Она редактирует статьи, которые ей отдают на проверку, — малышня задирает нос кверху и довольно прищуривается.

У меня чуть челюсть вниз не съехала. Юля в журнале? Редактором? Хм… Никогда бы не подумал. Интересно, а на какую тематику статьи?

— Анют, — я знаю, что Юля меня прибьёт, но все равно спрошу. Придвигаюсь ближе и понижаю голос до доверительного шепота, — а почему папа с вами не гуляет? Не хочет?

— Хочет.

Я опешил. Я… я…

— Просто он живет в другой стране, — поясняет Анюта, как само собой разумеющееся, а меня словно молния пронзила — даже пошевелиться не могу, и в груди что-то жжется. — И не может приехать. А ещё у нас нет его телефона. Поэтому позвонить мы тоже не можем.

— А ты бы хотела с ним когда-нибудь встретиться?

Она пожимает плечиками и голодным глазами смотрит на только что появившуюся перед ней тарелку.

— Это мнее-е? — тянется к вилке, и я не успеваю ответить, как внимание Ани переключается. — Ой, смотри, танцуют.

Пальчиком она указывает на большой экран на стене. Да, действительно, телевизор включён, по нему гоняют клипы.

Дочь (называть так Аню даже про себя ещё слишком непривычно, но мне это уже нравится) неотрывно следит за происходящим в телеке и даже начинает немного подражать.

— Танцами занимаешься? — подпираю щеку и восхищённо смотрю на малявку. И не могу подобрать слов. Какая же она…

— Да. В садике. Мне мама купила купальник розовый, — Аня как будто расцвела и прижала к сердцу руки, словно обнимает тот самый розовый купальник. А я просто плыву от ее лучистых глаз и детской искренности.

— Ты любишь танцевать? — мелкая такая, а уже свои интересы и увлечения есть. Я с малыми никогда не общался. Почти. У Софки племяшка была. Но она совсем не такая, как Аня. Все время ныла и орала, если что-то не по-её. Я долго никогда не выдерживал. А тут как будто со взрослым человеком разговариваешь. Когда тебя слышат.

— Угу, — тащит в рот креветку. Сначала прожёвывает, а потом заявляет: — Мама обещала меня отвести к настоящему тренеру. Когда-нибудь.

Последняя фраза напрягает. Почему — не знаю, но царапает так, что становится не по себе. Как будто с этой фразой связано что-то важное. Такое, что нельзя пропустить мимо.

— А давай я спрошу у мамы, и мы через пару недель вместе с ней тебя отведём к тренеру? Я тебе самого лучшего найду. Доброго и опытного. Давай?

В глазах малышки мелькает яркое чувство, но Аня тут же вновь переключается на креветки.

— Мама говорит, сейчас нельзя. Вот когда можно будет, тогда да.

— А почему сейчас нельзя?

— Мама говорит, что ещё рано. И надо сначала к врачу съездить. Вот когда сердечко выздоровеет, — Аня кладёт ладошку на рёбра слева и воодушевленно продолжает, — вот тогда можно будет.

Я не ожидал совсем. Не успел закрыться и подготовиться. Поэтому мощнейшая волна паники сбила меня с ног сразу же. На секунду на меня навалился весь ужас того, что я сейчас услышал. Это какие-то страшные слова. «Когда сердечко выздоровеет». У моей дочери проблемы со здоровьем?!

Все слова разом выветрились из головы, и только отголоски звонко отдаются в ушах:

«Когда сердечко…», «когда сердечко…», «выздоровеет…», «сердечко выздоровеет…», «когда выздоровеет…»

А когда оно выздоровеет?!

Подавив тяжелое чувство, наполовину сожравшее душу, я, сцепив ладони под столом, стараюсь как можно спокойнее произнести:

— Анют, а вы часто с мамой у врача бываете?

Дочь с энтузиазмом уплетает пасту, полностью сосредоточившись на тарелке. Но я терпеливо дожидаюсь ответа и момента, когда Аня вновь переключит на меня внимание.

— Нет, не часто.

Тяжело сглатываю, впиваясь в детское личико виноватым взглядом: меня не было рядом. Я ВООБЩЕ ничего не знал. Насколько серьёзные у нее проблемы?

Дальше я просто молчу, наблюдая, как она вновь накалывает креветку. И оглядывается, обводя зал глазами.

Возвращается Юля, с каменным лицом. Над столом повисает тягостное молчание. У девушки, видимо, тоже не сложился разговор.

— Мам, смотри, это тебе, — мгновенно оживает Аня и протягивает Юле скрученную салфетку. А я точно подмечаю момент, когда печаль в её глазах сменяется неуловимой нежностью и наполняется мягким свечением: когда она смотрит на Аню. В голове что-то щёлкает, и я неожиданно вспоминаю, как раньше Юля на меня смотрела. Так же. Вот таким же мягким задумчивым взглядом…

******

ЮЛЯ

Адам был странно молчалив всю дорогу домой. Он вызвался нас проводить и бескомпромиссно залез в такси на переднее сидение. В конце заплатил за поездку, не принимая никаких возражений, и первым выбрался из авто, распахнув дверь с моей стороны.

— Спасибо, что проводил, — смущённо бормочу, опираясь на протянутую руку.

— Я поднимаюсь, — грохочет в ответ. И пилит негодующим взглядом.

— Поднимаешься? — растерянность собственного голоса удручает. — Не нужно. У нас с Анюткой ещё много…

— Я. Поднимаюсь.

Что-то в его интонациях не позволяет возразить. Я не припомню отзвука закаленной стали в голосе этого мужчины. Насмешку, легкость, томность, возмущение, облегчение… но не тот тяжелый посыл, что улавливаю сейчас.

— Зачем?

В ответ на короткое уточнение Адам быстро бросает:

— Поговорить.

— Весь день же рядом были. Почему не…

— Без Ани, — пригвоздил меня к месту глазами.

— Давай в другой раз?

— Нет. Не в другой. Сейчас.

Сейчас немного затянулось. Но когда я уже дома посадила Аню за мультики и вернулась в кухню, Адам, плотно прикрыв дверь, ошарашил вопросом:

— Юль. У Ани что, с сердцем проблемы?

Я этого, собственно, и не скрывала, но вопрос задан таким тоном, что мне становится некомфортно.

Адам приблизился ко мне… слишком. Глаза горят негодованием. Возмущение в мужском голосе зашкаливает. А что он хочет от меня услышать?! Я должна об этом трубить на весь мир?!

— Ты хотел с ней пообщаться. Ты пообщался. Не спрашивал о ее проблемах. Не интересовался ее успехами. Что за наезды?

— Какие конкретно у неё проблемы со здоровьем? — он приблизился ещё на шаг. И теперь нависает надо мной.

Рассказывать ему о нашей жизни не хочется ничего. Как будто он отдельно, мы с Анюткой отдельно. Да и к чему сложности, если он скоро исчезнет? Но вопреки собственным мыслям спокойно произношу:

— У неё порок сердца. Вскоре после рождения пришлось делать операцию.

Мне показалось, или он побледнел?

Это, конечно, очень тяжело слышать. Я до сих пор с содроганием вспоминаю ужасный вердикт: ребёнок родится нездоровым. Новости оглушили. В тот момент даже пальцами пошевелить для меня стало невозможным. Как сейчас помню: хоть слово сказать пытаюсь, а никак. Выдохнуть, и то не получается. Спрашивать что-то ещё у доктора просто страшно. Потому что весь воздух из легких выбит. Я была не готова к ребёнку, все получилось очень сумбурно и неожиданно, но… собственная глупость — это одно. А то, что моя малышка, с которой я уже тогда сроднилась и очень сильно ее ждала… что она, возможно, не сможет выжить… на тот момент ударить меня сильнее было невозможно. Врач сказал, что нервы не доведут до добра. И всегда есть шанс. Просто нужно его использовать. Просто нужно верить… я помню, как он мне это говорил, а в глазах его сбивающее с ног сочувствие. Внутри все сгорело дотла в тот момент. И если ещё хоть какие-то сомнения у меня оставались насчет того, что после родов, может быть, стоит попробовать позвонить Адаму ещё раз… что я, может быть, поступаю неправильно… То после страшного диагноза всякие мысли по этому поводу улетучились окончательно. Пусть Адам живет спокойно. Легко, как привык. А мне не об этом нужно было думать.

Как кошмарный сон мелькают бесцветные воспоминания. Такие ужасные… мамина сгорбленная фигура, лицо в ладонях, мучительное ожидание… эмоции на пределе…

— Ты хоть что-то еще можешь пояснить?

— Ей сделали операцию после рождения. Это было необходимостью. Сердце неправильно гоняло кровь.

— Сейчас какая-то опасность есть?

Металл в мужском голосе не позволяет отмахнуться полностью.

— Сейчас все хорошо, но врачи говорят ее беречь. Щадящие спортивные нагрузки и все такое, — на самом деле, там много чего, но зачем это Адаму сейчас… если захочет — как-нибудь в другой раз расскажу. А сейчас меня слегка пугают плотно сжатые челюсти и недобрый огонёк в глазах.

— Ты мне не хотела об этом говорить?

Я даже Леше ничего не рассказывала. Мужчина знает лишь облегченную версию: у дочери небольшие проблемы с сердцем, нужно наблюдать. Все.

— Если ты через три месяца забудешь о ее существовании и начнёшь устраивать свою жизнь, к чему лишние разговоры? Наши проблемы… они только наши.

Он горестно прикрывает глаза и отворачивается на пару секунд. Пытается восстановить душевное равновесие. Понимаю, тяжело мои слова воспринимать.

Подбородок Адама недовольно выдвигается вперёд, а сам мужчина приближается вплотную. Он выше меня и теперь опасно нависает. Цедит сквозь зубы:

— Юля, — прерывисто выдыхает, — прекрати так себя вести. Я о дочери не забуду. Как бы тебе этого ни хотелось. Я хочу все знать о ней. Особенно то, что касается здоровья. Особенно проблемы в этом плане. Особенно если я могу помочь.

— Я тебя услышала. Если ты чем-то сможешь помочь — узнаешь об этом первый. Мне кажется, тебе пора.

Адам хмурится. Я вижу, он еле сдерживает эмоции. Я подумаю, в какой форме и что ему открыть. Возможно, копии медицинских заключений сделаю. Возможно, просто кратко расскажу ему подробности… А возможно, я и так все делаю правильно…

— Как конкретно сейчас обстоят дела? Вы регулярно показываетесь врачу?

— Да. Она живет обычной жизнью. Как все дети. Не считая некоторых ограничений.

— Она хочет заниматься танцами. Это запрещено навсегда? Ей вообще серьёзные физические нагрузки противопоказаны?

— Нет. Я просто слегка ограничиваю. Но приятно, что ты интересуешься ее увлечениями.

— Есть причины переживать даже сейчас? — настаивает. Он очень взвинчен. Удивительно, как резко он воспринял известие о болезни дочери.

— Причин нет. Но меры предосторожности никто не отменял.

Я уже вроде как свыклась с мыслью, что Адам так или иначе будет присутствовать в жизни дочери. Мне бы, конечно, не хотелось с ним пересекаться на постоянной основе… но если ему очень уж хочется и он так активно настаивает…

— Юля. Я хочу, чтобы ты понимала. Аня не только твоя дочь, но и моя. Если ты будешь это отрицать потом и способствовать тому, чтобы наше общение с ней сошло на нет…

— Успокойся. Не буду. Общайтесь, — спокойно проговариваю прямо в его лицо. И… готова поклясться… ощущаю жар его дыхания. На своей щеке. — Ты все выяснил? — отворачиваюсь.

— Самое важное. Что ее жизни и здоровью сейчас ничего не угрожает. Правильно?

— Правильно, — опускаю глаза в пол. Не хочу встречаться с ним глазами. Он столько всего пропустил… Столько всего произошло в нашей жизни… Кажется, что Адам просто человек с улицы. Абсолютно чужой для нас. И неважно, что несколько лет назад я принадлежала ему полностью. А теперь, пожалуйста, уезжай.

— Спасибо, что врать ей не стала про папу космонавта. Или поливать грязью.

— Обращайся, — отвечаю слабым голосом и делаю шаг в сторону, осторожно стараясь отдалиться от этого человека. Невыносимо стоять с ним рядом. Что-то неприятно тянет в душе, напоминая о прежней боли. Всему этому уже нет места в моей душе, но изнутри поднимаются волны болезненных воспоминаний и старых обид. Ничего — я уже взрослая девочка. Намного взрослее, чем была пять лет назад. Этот надрыв просто от разговоров о прошлом. Больше ничего.