Тетрадь в косую линейку

Марина Колесова, 2021

Дневник главной героини, с помощью которого она пытается разобраться, кто она на самом деле: интроверт с психическими проблемами, или за всеми её странностями и особенностями скрывается нечто большее.

Запись шестнадцатая. Я признаюсь маме, что вышла замуж за инвалида, и попадаю в очень непростую ситуацию.

Две недели ремонта подошли к концу. С Вадиком я расплатилась, озвученная им сумма без труда уложилась в мой текущий бюджет, и он перевёз меня с котом обратно в мою квартиру, которая теперь напоминала гибрид квартиры и реабилитационного центра.

Накануне последняя операция у Димки прошла хорошо, и Аркадий сообщил, что готов его выписать через пару дней.

И вот теперь к выписке Димы все готово. В коридоре стоит небольшая инвалидная коляска, в его комнате новая кровать с регулирующейся высотой, уровнями изголовья и ног, а так же с какими-то держателями. В гостиной установлены тренажёры, везде пандусы, перила и ручки. На кухне сделан новый стол, к которому удобно стыкуется инвалидная коляска. Ванная комната переоборудована полностью и душевая кабина тоже. В тамбуре у входной двери его ждёт ещё одна коляска побольше, а в коридоре на банкетке куча описаний всей этой техники.

Кот, когда мы с ним вернулись в переоборудованную квартиру, долго ходил и обнюхивал все эти новшества, потом потерся о мои ноги и коротко мяукнул, сообщая, что ничего катастрофичного не произошло и жить можно. Я согласно кивнула и почесала его за ухом.

Кстати, строители сделали не только перила, в некоторых местах они сделали удобные полки для моего кота. Одну из них, на кухне, Кот облюбовал сразу, и улёгся там, как только я занялась приготовлением себе еды.

Пока я готовила нехитрую глазунью с помидорами, в голову мне закралась мысль, что всё, конечно, хорошо, но как-то неправильно, что моя мама до сих пор не в курсе, что я вышла замуж. Надо бы поехать к ней и как-то рассказать об этом. Ехать было недалеко, но как же мне не хотелось ехать.

Внутри всё трусливо сжалось. Я заранее знала, что от неё услышу, и категорически не хотела это слышать. Вот как бы сделать так, чтобы и не говорить ей, и одновременно сказать. Эх, жаль, что мы не в 18 веке живем, тогда бы я написала письмо, а её ответное письмо спрятала, и долго-долго не читала. Пока бы мне не стало всё равно. И вот тогда бы я прочла. И возможно, сумела бы огорчиться, что так огорчила её. Сейчас же я всеми фибрами души не желала знать её оценку. Вернее, знать-то, я знала, но не хотела выслушивать эмоциональное озвучивание этой оценки.

Ладно, всё равно надо будет это сделать. Лучше сейчас, пока Димка ещё в больнице. Я тогда могу вернуться и наедине поплакать, ничего ему не объясняя.

Придя к такому выводу, я взялась за телефон.

— Мамочка, привет! Как самочувствие? — нарочито бодрым голосом осведомилась я.

После чего в ответ минут десять слушала, что я давно не звонила, что соседка затеяла ремонт, и у мамы теперь голова трещит от звуков дрели. Что из-за этого ремонта в подъезде грязно и кругом бетонная пыль. Что тетя Света, которую я должна помнить, она часто у нас бывала, попала в больницу, а у неё сил нет к ней съездить, болит нога. В конце она сообщила, что она благодарна, что я это всё выслушала, поскольку мне всё это, конечно же, не интересно, но надо же о чём-то поговорить хотя бы раз в неделю, потому, что хоть раз в неделю-то мне, как единственной дочери, надо проверять: не померла ли она, и не гниёт ли в квартире труп.

— Мам, давай не будем о смерти, ты знаешь, я это не люблю. Я хочу, чтобы ты жила долго. Кстати, как ты смотришь на то, чтобы я завтра с утречка к тебе подскочила с тортиком? Мне тут повышение дали. Было бы неплохо отметить. А? — привычно пропустив мимо ушей все её манипуляции и попытки навесить мне чувство вины, предложила я.

— Ты что не работаешь завтра? Почему?

— Завтра выходная. И могу к тебе заскочить, — ушла от подробностей я, поскольку знала: честный ответ, что уже давно в отпуске, чреват разборками, претензиями и кучей обид. Вот зачем мне это?

— Вот как ты любишь перед фактом ставить, — недовольно проронила мама, — нет, чтобы заранее договориться. У меня что, по-твоему, если я на пенсии, и дел нет? Должна сидеть и ждать, когда же доченька соблаговолит в гости наведаться раз в году. Завтра с утра мне в поликлинику, потом с Верочкой мы в ближайший кинотеатр запланировали сходить, она пригласила, а то у меня от этого ремонта уже голова трескается. Нет, завтра не могу.

— О, это очень славно, что ты с Верой Борисовной в кино идёшь. А хочешь, я вечером подъеду? Чайку выпьем, и я отчалю, долго утомлять не буду. Кстати, там мой последний перевод прошёл?

— Всё прошло, но какой толк от твоих денег? Я уже тысячу раз сказала: не нужны они мне. Не трачу я твои деньги. И они тебе всё равно после моей смерти достанутся. Так что можешь не напрягаться и ничего мне не переводить. Я и так справляюсь. Хотя если на моём счёту процент выше и тебе выгодней, переводи и дальше. Ты ведь помнишь, что я на тебя полную доверенность сделала? Можешь забрать, как только захочешь.

— Мам, я не буду брать оттуда деньги. Они только твои. Справляешься без них, и хорошо. Но пусть у тебя будет резерв. Вдруг тебе когда-нибудь на что-то потребуется, а у тебя есть. Ну или на благотворительность можешь отдать, если от меня ничего брать не хочешь.

Последнюю фразу я явно сказала зря. Матушка зацепилась за неё, и я выслушала лекцию о том, что я её не только не люблю, а похоже ненавижу, раз то, что она сохраняет для меня, готова отдать чуть ли не бомжам.

Оправдываться и протестовать смысла не было. Мы катастрофически не слышали друг друга. И вряд ли услышим хоть когда-нибудь.

Когда она обиженно сказала: «Всё, у меня уже сердце болит, никогда с тобой по нормальному поговорить не удаётся, поэтому хорошо тебе отдохнуть завтра без меня, зачем себя насиловать и приезжать к тому, кого терпеть не можешь», я вновь спросила: «Мам, а можно, я всё же вечерком загляну? Пожалуйста».

На что получила отповедь, что это глупый вопрос, поскольку её двери всегда для меня открыты, это я сама не хочу приезжать.

«Тогда завтра вечером я к тебе приеду. Часикам к шести, жди», — скороговоркой выдохнула я и быстренько отключилась.

Она не перезвонила, и это было хорошо. Значит, завтра поеду к ней. Правда, в итоге мы поругаемся ещё больше, но деваться некуда. Если не скажу о замужестве, а она узнает от посторонних, будет хуже.

Я знаю, что моя мама любит меня. Я её тоже люблю. Но не умеем мы с ней обе выражать свою любовь так, чтобы это нравилось другому. Она обижается. Я тоже. В итоге тот формат общения, что мы нашли, наверное, единственный возможный для нас обеих: минимизировать общение и изредка по телефону узнавать о здоровье друг друга. Однако это не исключает того, что в экстренной ситуации и она, и я придём на помощь друг другу, причём не задумываясь. Правда, обратимся мы за этой помощью обе, лишь когда край будет и больше её будет ждать неоткуда. Я вот не смогла попросить денег у неё, проще было машину продать. А ведь она бы сразу дала. Правда потом бы съела чайной ложкой весь мозг и обратно деньги брать бы не стала. Поэтому для меня это не вариант был, точно.

***

Весь следующий день я провела у Димки в больнице, а потом поехала к маме. Вернее сначала заехала в дорогой магазин, накупила деликатесов и тортик, а потом направилась к ней.

— Вот что ты опять накупила? Не ем я такое, — поморщилась мама, увидев меня с сумками.

— Веру Борисовну завтра пригласи. Она съест, — иронично хмыкнула я.

— Вот ещё чего. Мне только не хватало на твои деньги подруг кормить. Обратно всё заберёшь. Ты всё это любишь, потихоньку съешь.

— Я всё купила в двойном размере, пропадёт, — я начала разгружать сумки, складывая всё сразу в холодильник.

— Не распихивай! Всё равно не возьму.

— Почему? Считаешь, что этим я от тебя откупаюсь? Но даже если так, ты ведь меня любишь? Разреши мне это, ради твоей любви. Ты ведь знаешь, что это меня порадует? Вот порадуй, пожалуйста, меня. Я ведь нечасто приезжаю. Хоть иногда могу тебя побаловать и порадоваться, что смогла это сделать?

— Ладно. Но больше ничего не вози мне, я не голодаю, — мама сменила гнев на милость.

— Вот и прекрасно. Спасибо. А теперь пошли чай пить. Торт свежайший.

— А ты покушать не хочешь? У меня борщ.

— Не откажусь. Обожаю твой борщ.

Я знала, чем умилостивить маму. Надо у неё поесть. Когда я у неё ем, то, что она приготовила, она ощущает себя нужной, востребованной и крайне необходимой мне. Если не удаётся контролировать и руководить моей жизнью, хоть накормить.

Доев огромную тарелку борща и понимая, что чай с тортом в меня уже не влезет, я не дожидаясь чая, внимательно посмотрела на сидящую напротив меня маму, и тихо проговорила:

— Мне надо рассказать тебе одну новость. Ты ей, конечно, не обрадуешься, но это моя жизнь, и я имею право на свои собственные ошибки.

— Ты беременна? — в глазах мамы появилась несказанная радость, и она быстро запричитала: — Алиночка, это ничего, что без замужества. Вырастим, всё хорошо будет. Я сидеть с малышом буду, а ты работать. Как хорошо, что я в силе ещё. Справимся, не волнуйся. Тебе сейчас волноваться никак нельзя. А он знает, или ты как всегда молчком?

— Мам, я не беременна, — помотала я головой.

— Тогда что? — мама испуганно осеклась. — Заболела? Что-то серьёзное? У меня со вчерашнего дня прям сердце не на месте было. Так и думала, что неспроста ты приехать решила.

— Значит так, — набрав побольше воздуха в грудь, как перед прыжком, я решительно выдохнула: — со мной всё хорошо, и я полностью здорова, но ты должна знать, что я без твоего одобрения и благословения расписалась с тем, кого ты точно не одобришь. Он инвалид, и инвалидом останется на всю жизнь. Расписали нас в реанимации, он был на грани между жизнью и смертью, мам. Мне было не до твоего благословения. Прости. Сейчас ему лучше, завтра я забираю его из больницы. Всё. Сказала. Теперь ругайся.

— Кто он?

— Молодой парень, бывший полицейский, сейчас безработный. Без квартиры, без машины, без доходов. Но честный, принципиальный, заслонивший собой заложников и вступивший в схватку с грабителями.

— Почему ты? Ты понимаешь, что такое ухаживать за инвалидом? И почему он безработный? Если он полицейский, ему пенсию по ранению дать должны. Вообще откуда он взялся?

Я потихоньку начала отвечать на вопросы, и чем больше отвечала, тем больше распалялась мама.

— Да он вцепился в тебя только от безысходности. Ему не ты, а квартира твоя нужна, деньги и сиделка, в качестве которой будешь ты, или которую ты будешь оплачивать. Подожди, он потом из своей деревни к тебе всю свою родню ещё привезёт. Ты ведь девочка добрая, всем помогаешь, всем всё раздать готова. Ты только о родной матери позаботиться не желаешь, а чужим-то, да, всё что угодно, последнюю рубашку снимешь. Ты ведь понимаешь, что никакой любви у него к тебе нет, какая может быть любовь-то с такой разницей? Поэтому и не знакомила меня с ним.

Ну и дальше всё в таком же духе. Мои возражения не слушались. Мама кричала, потом плакала, хваталась за сердце, я капала ей сердечные капли, предлагала вызвать «скорую». Она отказывалась и рыдала вновь.

Под конец я не выдержала и пошла одеваться, сообщив ей, что дело сделано, и ничего она не изменит. Она, рыдая, стала выгружать мои продукты из холодильника и пихать мне в руки, говоря, что мне есть кого теперь кормить, за кем ухаживать и обслуживать, а она помрёт и наконец освободит меня от тяжкого бремени.

— Мама, выкинь их, выкинь их в помойку, если есть не хочешь! — под конец нашего разговора сорвалась я, тоже начав кричать. — И кто помрёт раньше, ещё не известно! Будешь так меня доводить, может и я! Всё! Делай, что хочешь. Я больше не могу здесь находиться!

Я выскочила за дверь и, рыдая, пошла по улице, не разбирая дороги.