Дети Аллурии. Штурм

Мария Вой

Сводные брат и сестра, выращенные отошедшим от дел старым пиратом Соленым Псом, уже 12 лет живут на Острове Отщепенцев, где жителям запрещено говорить о прошлом и использовать свои настоящие имена. Оба мечтают о Большой Земле, где, по рассказам их названного отца, все еще обитают фантастические твари, живут удивительные люди и происходят необъяснимые события. Череда загадочных встреч подсказывает детям, что настало время им самим прикоснуться к тайнам Древней и безнадежно уснувшей Аллурии…

Глава 3. Сладкое перо

Наутро на главной площади яблоку было негде упасть. Даже вчерашнее прибытие нового Отщепенца не вызвало такого переполоха, как возникновение странной живой массы, тихо поскуливавшей о помощи. Даже в свете дня было трудно понять, что это за зверь. Все ученые, мастера и их ученики собрались вокруг диковины, рассматривая, зарисовывая ее и переругиваясь между собой, пока она вела себя смирно. Градоправитель и его приближенные в отдалении встревоженно совещались о том, что можно сделать, чтобы заставить Нечто уйти, откуда пришло. Правда, было совсем неясно, где такое большое и шумное существо могло обитать, так что его по сей день не видела ни одна живая душа; впрочем, Кеслана Дуора это почти не интересовало. Он хмурился, чесал второй подбородок и напряженно думал, что делать, если Нечто так и останется лежать.

— Простите мне мой вопрос на грани дозволенного, милая Ива, — обратился бывший ученый-океановед к Иве, — но не встречали ли вы подобных существ у себя на родине?

— Я бы сразу сказала, — вздохнула Ива. — Бедняга, кем бы оно ни было. Я до сих пор не могу понять, где у него голова, а где нога, но чувствую, что сейчас ему совсем несладко.

— Потому что оно голодное, — предположил мальчишка-подмастерье и, прежде чем кто-либо успел хоть что-то сделать или сказать, кинул в Нечто яблоко.

Неизвестно, как существу удалось предугадать траекторию плода — но в тот же миг в месте, куда должно было стукнуть его яблоко, разверзлась большая беззубая пасть и проглотила подарок мальчика, опешившего от собственной наглости.

Нечто издало удовлетворенное урчание, зашевелилось, перевернулось, и приподняло выступ, который, кажется, был его головой.

— Несите еду, — закричал Кеслан. — Оно голодное. Надо накормить его!

Толпа Отщепенцев пришла в движение, как потревоженный пчелиный улей. Женщины, мужчины, дети бросились на рынок и поволокли к центру площади все съестное, что попадало под руку. Поначалу люди кидали еду на приличном расстоянии прямо в Нечто, чей беззлобный рот существа открывался, поглощал и снова раскрывался в немой просьбе. Затем Отщепенцы осмелели и укладывали подношения в пасть почти заботливо.

Стормара издалека наблюдал за этим. План в его голове давно созрел, да и о причинах появления Нечто он, судя по его хитрой кривой ухмылке, догадывался. Но с тем Стормара понимал, что после вчерашней выходки ему вряд ли дадут голос и право действия. С неожиданно мстительным удовольствием он наблюдал за пузатой фигурой Кеслана Дуора, пытавшегося хоть как-то взять ситуацию в свои руки.

— Не то, — бормотала Ива Стормаре. — Я не могу объяснить, но чувствую, что дело совсем не в этом.

— Конечно не в этом, — ухмыльнулся он. — Но ни тебя, ни меня никто не услышит, пока этот упрямый боров не поймет, что ошибается. А он не поймет. Кстати, где наш новенький?

— Ему дали комнатку на Масляной улице, — осторожно ответила Ива. — Кеслан Дуор вчера сидел с ним всю ночь, рассказывал об Острове. А сегодня он уже обучает первых учеников…

— И ты думаешь, что после этого я собираюсь что-то подсказывать балбесу? Черта с два, — неожиданно развеселился Сказочник и сам принялся хрустеть зеленым яблоком из своего сада, с любопытством наблюдая за существом.

Спустя несколько часов кормежки странного зверя до людей стало доходить, что желудок у него бездонный, но от яств ему не слишком легчает. Кроме того, растревоженное вниманием, Нечто расшевелилось и забеспокоилось на своем ложе, вытягивая голову и лапы в требовании продолжать ублажать его. Цепи, куски металла и прочий налипший на него хлам при этом чудовищно гремел, отчего вороны и чайки приходили в почти агрессивное исступление. Отщепенцы наконец прикинули цену своим расходам и уже гораздо менее охотно несли угощения, а затем и вовсе перешли на гнилые яблоки и картофелины, что явно не пришлось ему по вкусу.

Неожиданно Нечто встало, выпрямив из своего рыхлого тела четыре толстые ноги, и рванулось к рынку, гремя своим хламом и рыча. Отщепенцы в ужасе разбежались во все стороны, как стая потревоженных рыб в пруду. Терпение нежданного гостя закончилось.

Ученик — сын некогда знатной дамы, выскочил из комнаты Грифа с горой книг под мышкой и сломя голову бросился на улицу, чтобы посмотреть на странное существо. Тавни подняла руку, но так и не постучала в дверь. Уже давно она не позволяла себе настолько дерзких выходок. Если Стормара узнает, что она была здесь… Но любопытство душило ее настолько, что даже появление Нечто не затмило ей впечатление от нового загадочного Отщепенца. И хотя она понимала, что принявший правила Острова резидент вряд ли пустится в рассказы о своем прошлом, ее тянуло взглянуть на него еще раз… Попробовать почувствовать, что так напугало бывшую грозу морей…

Она собралась с духом и робко пробежалась костяшками пальцев по двери, надеясь, что он не услышит ее стука…

— Войдите, — раздался приветливый, чуть осипший голос нового Отщепенца, и Тавни, с ярко-алым румянцем во все свое круглое веснушчатое лицо, протиснулась в узкий проем.

Комнату Грифу дали накануне, но она уже была заставлена книгами, завалена свитками, колбами, подаренной одеждой и прочей ерундой. Сам Гриф, который весь день провел с детьми, выглядел усталым, но довольным. Удивительно домашний в простой рубашке и шароварах, украшенных золотыми уточками, он выглядел не менее грациозно, чем вчера, в день своего триумфального прибытия на Остров.

— А, — бодро сказал он. — Я, кажется, знаю, кто ты. Ты дочь Сказочника, Тавни? Прости, что так бесцеремонно — Кеслан Дуор вчера рассказал мне все про всех.

Тавни отвела глаза.

— Но я тебя запомнил бы и так, без его рассказов, — продолжал Гриф, рассматривая девочку в широком пончо.

— Я… Я хотела спросить, каким языкам ты обучаешь, — проговорила она, запинаясь. — У нас мало кто говорит не по-северному, а я…

— А твой отец знает, что ты здесь, у меня? — перебил Гриф. — И как, интересно, он отреагирует на новость, что я тебя чему-то обучаю?

— Он мне не отец, — с неожиданной злостью ответила Тавни. Гриф едва заметно вскинул брови; опешив от собственной резкости, Тавни поспешила замять свои слова: — Он был вчера груб и несправедлив. С ним бывает… Я думаю, как всегда, Кеслан Дуор поговорит с ним и он затем признает, что был неправ. Он…

— Я знаю, кто он, — сказал Гриф. — И в наших жизнях действительно были столкновения, о которых неплохо бы объясниться… Но у судьбы прекрасное чувство юмора: мы встретились на Острове Отщепенцев и больше не сможем поговорить о прошлом. Так что ему придется меня принять…

Гриф хмыкнул, отодвинул стул и кивком головы предложил ей сесть. Неожиданно Тавни заметила в дальнем углу комнаты большую жердь, на которой сидел огромный ворон с длинными шеей и лапами. В сером уличном свете его оперение казалось фиолетовым — в лучшем освещении оно наверняка было еще неестественнее ярче.

— Это твой ворон?

— Ну, во-первых, Урхас не совсем ворон, а во-вторых — правильнее сказать, что это я — его человек, — усмехнулся Гриф. — Он выбирает себе попутчика на какое-то время, а потом, когда надоедает, бросает. Меня бросил уже раз десять в самых щекотливых ситуациях, но все равно зачем-то возвращается. Короче говоря, видал я товарищей и получше.

Урхас возмущенно каркнул что-то со своего насеста. Тавни и Гриф помолчали — почему-то обоим было понятно, что об изучении иностранного языка нет и речи, но он не торопился ее выпроваживать — с любопытством рассматривал ее фигуру, невеселое круглое лицо в веснушках, не похожее на лицо пятнадцатилетней девчушки, и заглядывал в глаза необычного желто-золотистого цвета. Он даже не скрывал, что ему интересно ее рассматривать; вопросы читались в его глазах, странных глазах, которые, казалось, обладают разными характерами: правый, пересеченный едва заметным шрамом, был словно бы ленивее…

— Тебе здесь нравится? — не выдержала молчания Тавни, чтобы он перестал так нагло ее рассматривать.

— О да, — встрепенулся молодой Отщепенец, — хотя я не успел еще осмотреть весь остров, но природа удивительная. Чудесная. Суровая, но очень непростая. Визит ночного гостя только подтверждает это… Я думал, что за годы жизни в Аллурии, где ни единый камень не может долго улежать на месте, уже разучился удивляться.

— Отец не любит рассказывать про Аллурию, — проворчала Тавни. — Когда мы с братом были маленькие, он часто читал и припоминал сказки о ней, но в последнее время мы только и слышим: «глупая королева», «руины», «испорченные ленивые люди» и все в таком духе.

— А где твой брат? — спросил вдруг Гриф. — У него ведь… золотые волосы и голубые глаза, правда?

— Да, — удивленно ответила Тавни. — Он, наверное, валяется в саду как всегда.

— Мне ведь Кеслан Дуор рассказывал все про всех. Хочу быть готов встретиться, если что, с твоим братом — градоправитель сказал, что характер у него не менее склочный… У тебя всегда были такие глаза?

— Что? Ну… Наверное… — Вопросы Грифа и неожиданная смена его поведения совершенно поставили Тавни в тупик, и он, словно считав это, без предисловий метнулся к другой теме:

— Не могу сказать, что Сказочник не прав кое в чем в отношении Аллурии, там действительно многое изменилось. Дело в другом. Он не просто так рассказывает тебе все это. Он считает, что защищает тебя от Аллурии… Беда его лишь в том, что он пытался убежать не от нее, а от себя. Но куда бы ты ни отправился, как бы ни пытался скрыться — ты всегда и везде берешь себя с собой…

С улицы доносился шум цепей и причитания. Гриф умолк, размышляя о чем-то.

— И это единственное, что не нравится мне здесь. Вы пытаетесь убежать от прошлого, но оно всегда с вами. Вы пытаетесь оградить себя от нового, но к чему приходите? К тому, что боитесь правды, как вчера испугался Кеслан, когда Стормара — да, не удивляйся, я еще помню его настоящее имя, — набросился на меня. Этого уже испугала не правда, а прошлое. Вы все топчетесь на месте, погрязая в скуке и развлечениях. От себя не убежать, себя можно только растить, как цветы и тыквы, над которыми носится твой папаша. Ничего не изменится до тех пор, пока ты не вспомнишь, что ты натворила в прошлом, как это исправить и что такое в сущности — ты.

— Но я помню себя всю, кроме детства, — возразила Тавни. — И я ничего не творила такого, чтобы теперь исправлять…

— Я сейчас больше говорил про Стормару, а не про тебя. Да, ты была ребенком, вы оба с братом. Натворили не вы, а с вами. Вы ведь оба ничего не помните, но хотите вспомнить, от чего Стормара вас так трепетно и злобно опекает.

Тавни почувствовала, как внутри разливается холодная пустота. Он читал ее, как открытую книгу — так говорят только о вещах, которые хорошенько изучили, в которых нет сомнения. Он не блефовал, говоря, что знает о Стормаре… Вот, почему убегавший от себя Стормара так заскулил от гнева и страха, как Мирч во время грозы: Гриф что-то — или все? — знал…

— Что же мне делать? Я же не смогу убежать отсюда… Наверное, я просто глупая, но у меня правда нет никаких идей.

— Я тебя ни к чему не подбиваю, милая Тавни, — улыбнулся Гриф. — Я не такой, как думает Стормара. Я целиком и полностью на стороне мира и любви между всеми. Впрочем…

Он сделал едва уловимое движение в сторону Урхаса, и птица пронзительно вскрикнула почти человеческим голосом, а Гриф протянул гостье только что вырванное их его хвоста длинное перо.

— Не знаю, как этот трюк работает, но работает точно. Окуни перо в воду или что угодно еще — и тот, кто ее выпьет, поведет себя совершенно неожиданным образом.

— Это каким же?

— Всегда по-разному, — развеселился Гриф. — Но если говорить примитивно — заставляет вывалить человека все, что у него лежит на душе. И это необязательно будут слова, так что не советую опробовать его на тех, кто может повести себя непредсказуемо, хе-хе…

— Всего лишь окунуть перо? Звучит, как какой-то фокус.

Гриф расхохотался. Такого чистого, заливистого смеха Тавни уже давно ни от кого не слышала.

— Этому вы друг друга и учите на этом Острове, милая Тавни, — ласково сказал он, — верить только тому, что вы можете объяснить. Знаешь, куда стало пропадать волшебство, в котором еще когда я был маленьким, никто не сомневался? Его выгнала наука. И умники, что учали вас с братом в школе. Кеслан Дуор при всем его дружелюбии. И даже Стормара, который просто боится отпустить вас, хотя пора бы… Как только волшебство понимает, что его изучают и пытаются объяснить, оно обижается и спешит скрыться с глаз долой. Не пытайся все объяснить. Просто поверь. В конце концов, ты живешь на плавучем острове, и только богам понятно, почему ему вздумалось плавать.

Нечто разлеглось на пустых прилавках и большим лиловым языком вылизывало все, все пахло едой. Оно уже потеряло терпение и вело себя совершенно нетактично: раздраженно рычало, капризно отмахивалось от яблок и картофелин и огрызалось на тех, кто набирался безрассудной смелости подойти слишком близко. Его тщательно зарисовали, изучили со всех сторон и даже рассмотрели броню из хлама и целей, в которую оно было одето, но до сих пор даже у самых светлых умов не возникало и малейшего предположения, кем этот странный гость мог быть.

Стормара провел около него весь день, глядя, как существо раздражается все сильнее и в своем безумии раскидывает прилавки и тенты под охи и ахи торговцев. Неподалеку за всем этим зорко следили стражи Кеслана, готовые в любой момент начать укрощать Нечто грубой силой.

— Пойдем домой, — уговаривал его Гроулис, выползший из своей просветленной полудремы в саду. — Что тут можно сделать?

— Я знаю, что можно сделать, — ответил Стормара. — Не мешай мне. Желающих и так достаточно.

Тавни, удивительно тихая и задумчивая, сидела неподалеку на разбитом лапой существа ящике и вертела в руках какое-то перо. К Стормаре и его воспитанникам неожиданно притащился Кеслан Дуор с горящим факелом в руке.

— Сказочник, послушай своего мудрого сына и отвлекись ненадолго, — сказал он. — Я вижу по твоим глазам, ты что-то задумал. Но прежде, чем ты кинешься исполнять очередной свой дурацкий план, нам нужно обсудить то, что мы должны были обсудить вчера. По поводу твоей выходки с Грифом и всего сопутствующего.

Стормара издал приглушенное шакалье хихиканье:

— Господин Градоправитель! У тебя на рынке валяется неизвестный науке зверь, готовый разнести весь город в щепки, потому что не может донести до глупых людишек, что ему нужно. Я, кажется, додумался, а ты болтаешь о каком-то обсуждении…

— Боги всемогущие, ты невыносим! — простонал Кеслан. — Я больше не доверяю тебе. И дело не в тебе самом, хотя ты тот еще клещ — я бы так думал обо всех, кто повел бы себя подобным образом. Ты правда думаешь, что после всего этого я доверю тебе такое дело?

— Если мы поговорим, как ты хочешь, ты разрешишь мне это сделать?

— Если мы поговорим, делай что хочешь в рамках наших правил и законов. Я жду тебя у себя. Кстати, — он обвел пристальным взглядом Тавни и Гроулиса, — хочу, чтобы твои воспитанники тоже присутствовали. Бог знает, что ты им там рассказываешь и чему учишь в своем огороде, Сказочник.

Гроулис уже открыл рот, чтобы вспылить, но Тавни успела ловко его перебить:

— Вы правы, господин Дуор. Вы не будете против, если я пойду с вами сейчас же? Я сижу тут весь вечер, очень оголодала и замерзла.

— В вашей семейке есть один здравомыслящий человек. Поздравляю, — кисло отозвался Кеслан и поплелся к своему дому, а Тавни припустила следом.

— Давай-ка с ними. — Стормара легонько толкнул Гроулиса в спину. — Ты мне тут пока не нужен. Я скоро приду.

Он остался один, в окружении тихих как големы стражей, глядя, как Нечто пытается целиком заглотить кем-то оставленный бочонок с сельдью. Когда три силуэта растворились в дверном проеме дома градоправителя, Стормара подошел к Нечто, схватился за висевшую из недр мусора ржавую цепь и с силой рванул на себя.