Западня. От него не сбежать…

Мария Высоцкая, 2020

Он – мой единственный шанс на спасение. Когда-то этот мужчина любил меня. Я же считала его другом и была одержима его братом. Сейчас я сама пришла к нему за помощью. Заключила сделку. Он же ворвался в мою жизнь вихрем. Позволил вдохнуть чуть глубже. А еще я поняла, что, кажется, люблю его. Люблю его, а он меня ненавидит… Я пришла за помощью, когда не было выбора, а угодила в настоящую западню… Содержит нецензурную брань.

Глава 12

Остервенело хлопаю дверью, на что Витина бровь вопросительно ползет вверх.

— Ты бы за мной еще в номер пришел.

— Как прошло? — игнорирует мою претензию и поправляет манжеты.

— Нормально.

— Он поверил в твою искренность?

— Думаю, да, — улыбаюсь и отодвигаю край пиджака, — платье даже порвал для убедительности.

— Просто хотел полапать. И все же, — Витин сальный взгляд скользит по моему бедру, — у тебя классные ноги, Луизка. Может, минет?

— Охренел? — закатываю глаза, резко прикрываясь пиджаком.

— За эти четыре года я так и не нашел ту, кто сосет лучше, чем ты.

— Сомнительный комплимент, — кривлю губы, — высади меня здесь. Сама доберусь.

Витя кивает водителю, и тот припарковывается на центральной площади.

— Позвоню, — бросаю через плечо и выхожу на улицу.

«Мерседес» скрывается за углом, а мои холодные пальцы наконец-то нажимают кнопку «вызвать такси».

Домой приезжаю минут через двадцать. Ромка еще дрыхнет. Проскальзываю в душ, чтобы смыть с себя запах салона Витиной машины. Платье выбрасываю в урну под раковиной на кухне сразу, как только там оказываюсь. Завариваю кофе. У меня есть целое воскресенье, чтобы отдохнуть. Привести мысли в порядо.

— Ты уже вернулась? — Ромка зевает и чешет затылок. — О, кофеёк, и мне сделай, — усаживается напротив меня в одних трусах.

Беру еще чашку.

— Ты чего вскочил? Девяти даже нет.

— На запах пришел.

— Ясно.

— Ты как? — Рома перестает жмуриться и смотрит на меня в упор.

— Нормально. Как ты и советовал, рассказала все Климу.

— А он?

— А он сказал, что нам с тобой ничего не угрожает. Потом, правда, добавил, что никому верить нельзя.

Улыбаюсь и ставлю перед братом его кофе.

— И что мы делаем?

— Пока просто живем, а там посмотрим.

— Ясно, слушай, Лу, одолжи пару тысяч.

— Прям так и одолжить?

— Ага. На подарок. Лерка на др позвала.

— Карту мою возьми, сам снимешь. Я сегодня не хочу выходить из дома. Буду обжираться сладостями и смотреть сериалы.

— Отличный план. Сниму бабок и сразу к тебе присоединюсь. Только пиццу по дороге возьму.

Но спокойного воскресенья не получается. После обеда я узнаю, что отец Виктора умер. Во сне. Просто взял и не проснулся. Вот так бывает. На долю секунды я даже испытываю сожаление. Смерть — это всегда плохо. Но стоит только вспомнить, каким человеком он был, и вся горечь рассеивается.

Остаток дня проходит на автопилоте. Я постоянно думаю о родителях. Чужое горе всегда заставляет вспомнить о своем, даже когда тебе этого не хочется.

Первые месяцы после их смерти я каждую ночь выла в подушку. Орала в нее от бессилия и боли. На соседней кровати мирно спал Ромка. Он уже все понимал, но дети гораздо легче переносят утраты, или же нам — взрослым — так просто кажется.

Тогда я не могла заняться своей жизнью, не могла оставить брата. Я должна была вытащить нас обоих. Поэтому осталась в городе, приняла помощь Вити и продолжала верить в то, что люблю его. Мне нужно было верить хоть во что-то. Обманываться. Пусть даже так. Прикрывать все свои поступки любовью — гнусно. Я сделала много плохого, но разве я могла позволить Роме быть усыновленным другой семьей? Нет.

Витя попросил об одолжении за помощь в усыновлении. Тогда это случилось впервые — его просьба. После их станет нескончаемое множество. Он давил на меня морально, а я просто делала, как он говорит.

В восемнадцать все видится иначе. Поступки не кажутся такими уж страшными.

К тому же я всегда ценила свою жизнь больше остальных, а теперь не могу понять, как случилось так, что я оказалась на ее обочине. Она проходила мимо меня все эти годы. Я словно барахталась на одном месте. В маленьком озере с затхлой водой. Да и барахтаюсь в нем до сих пор.

К вечеру мне сообщают дату похорон. Они уже завтра. Не знаю, зачем мне эта информация, вряд ли я решусь туда пойти. Но, вопреки всем внутренним запретам, в полдень понедельника я стою на кладбище в окружении людей в таких же черных одеяниях, как у меня.

Слушаю тихие голоса, понимаю, что собравшиеся здесь вряд ли когда-то любили или же уважали этого человека, скорее наоборот.

Бросаю горсть холодной земли в могилу, сталкиваясь глазами с матерью Клима. Она прожигает меня взглядом. Лютым, яростным. Хочется сбежать, но я достойно держу маску на своем лице. Моя спина остается прямой. Я стараюсь не выражать каких-либо эмоций.

Делаю шаг назад, упираясь в чье-то тело. Бормочу извинения и стараюсь отойти в сторону как можно быстрее.

Клима среди всех этих людей я не вижу. Хотя его отсутствие вполне оправдано прошлым.

Стягиваю английский воротник черного пальто, поправляю надетый на голову платок и бреду к воротам. Мне не стоит здесь быть. Но в глубине души я знаю ответ, понимаю, зачем пришла…

— Луиза, — голос Виктора за спиной отвлекает от размышлений. Поворачиваюсь и вижу перед собой совершенно другого человека. Осунувшегося, с красными глазами и поникшим тихим голосом.

— Соболезную, — киваю и хочу уйти.

Витя перехватывает мою руку, тянет на себя.

— Останься на поминки, — проводит пальцем по тыльной стороне моей ладони. И смотрит так… жалобно, что ли….

— Хорошо, — киваю и ненавижу себя за свое согласие.

Мельников любил отца, подражал ему, следовал указаниям и советам. Он его боготворил. Поэтому сейчас ему тяжелее всех здесь присутствующих. Даже мачеха не чувствует того же самого. Она любила своего мужа иной любовью. Конечно, она тоже страдает, но иначе. Не так, как ребенок, потерявший отца. Именно ребенок. Ведь для своих родителей мы пожизненные дети.

В особняке меня простреливает холодом. Здесь неуютно. Всегда так было. Слишком много темного дерева и морозных светлых оттенков. Не знаю, почему поминать решили дома, обычно в подобных кругах так не принято.

Вешаю пальто на плечики и иду в уборную. Нужно ополоснуть руки, да и вообще минутка наедине с самой собой мне не помешает. Я знаю этот дом с подросткового возраста, поэтому поднимаюсь на второй этаж. Рядом с гостевой спальней есть туалет. Щелкаю шпингалетом и выдыхаю. Ужасный день.

А когда выхожу в коридор, нос к носу сталкиваюсь с матерью Клима. Она снисходительно проходит по мне глазами и качает головой. На ее лице презрительная улыбка.

— Зачем ты пришла? Тебе здесь не рады.

За последние восемь лет я была в этом доме только на масштабных торжествах, там мы с ней почти не пересекались. Элина Борисовна до сих пор винит меня в том, что Клим тогда уехал.

— Из-за тебя, дрянь, мой сын пропал на восемь лет. Ты знаешь, что такое для матери видеть своего ребенка раз в год и слышать его голос только по телефону? — она напирает, отталкивает меня к стенке.

— А вы сами у него спрашивали, из-за чего он уехал? Или решили все со своим муженьком в кулуарах? — шиплю в ответ, отпуская тормоза.

— Что? Ах ты!

Лицо начинает жечь. Она влепила мне пощечину. Хлесткую, болезненную пощечину.

Я бы могла многое сказать ей, ответить, даже разложить по полкам, но в этом нет смысла. Когда женщина живет мужчиной и пренебрегает ребенком, она ни за что не будет слушать обвинений в свой адрес, даже если они правдивы.

— Он все равно бы уехал, — говорю совсем тихо, — не будь в его жизни меня. Подумайте почему.

Сбегаю вниз и, выдернув из гардеробной пальто, вылетаю на улицу.

Лицо обжигают соленые слезы, а перед глазами огромные багровые синяки. Тогда мне казалось, что они разошлись по всему телу. Мы только приехали из кино. Хотели понырять в бассейне, но Клим отказался. Оставил нас с Рябиной, своим другом, внизу, сам пошел к себе на пару минут. Я же потопала следом, хотела выяснить, почему он такой хмурый последние дни. Плюс движения скованные. Словно каждое дается с трудом.

Я залетела к нему в комнату без стука, неожиданно. А когда поняла, что вижу, охнула. Прилипла к стенке. Клим был без футболки. Стоял ко мне спиной, кожа которой была изуродована синяками. Потом, уже вечером, он рассказал, что на днях отчим вернулся домой не в самом лучшем настроении. Пьяный. Сорвалась сделка. Так как физически сам он уже не мог справиться с Климом, как делал это раньше, то просто расстрелял в него обойму резиновых пуль.

Я тогда все рассказала Элине, матери Клима, но она не поверила. Сказала, что у меня слишком развитое воображение. Она просто закрыла глаза и встала на сторону мужа, снова.

Клим всегда хотел свалить от них. Всегда. И я тут была абсолютно ни при чем.

Ускоряю шаг и смотрю себе под ноги. Только вниз. Не поднимая головы. Иду вперед и до жути хочу оказаться за этим огромным забором.

— С тобой все нормально? — его голос появляется из ниоткуда. А руки ловят мое тело. Я чувствую его близость и рыдаю еще сильнее.

— Луиза? — Клим несколько раз встряхивает меня, как куклу.

Мое сознание начинает возвращаться в реальность. Медленно. По капле. Мотаю головой в разные стороны, сама не знаю, что хочу этим сказать.

— Мне так жаль. Так жаль. Все, что он с тобой делал… — сглатываю свои слезы. Тяну ладони к Климу и хаотично вожу пальцами по его груди, плечам. Со стороны может показаться, что у меня шизофрения и я как минимум нездорова психически.

Клим молчит. Даже не шевелится. Так проходит несколько долгих секунд.

— Поехали, — отстраняется и тянет меня к своей недалеко припаркованной машине.

Конец ознакомительного фрагмента.