Безумные рубиновые очерки

Мария Клименко (2024)

Что, Ник Мерри, соскучился по интересным материалам? А как тебе такое: у цыган-магиков за Стеной украден могущественный артефакт, на окраине Уэйстбриджа магией крови убита студентка, её преподаватель — под арестом. Но вот незадача: в его вину не верит никто, кроме полиции. Способны ли острый ум и репортерская удача спасти человека от тюрьмы? Вот и узнаешь — берись за дело! И поглядывай на небо — Купол разразился молниями. Будто сами боги гневаются на остатки выжившего населения Земли. Но ты ведь в них не веришь, верно?..

5

Лаборатория тоже не пустовала. Когда мы вошли, трое студентов у интерактивной доски тут же замолкли. Брови Райтмена взметнулись вверх. Так, будто его снимала камера. Этот парень что, тренирует мимику перед зеркалом?

— О, вы уже тут?

Студенты неловко переглянулись. Худющий заикающийся паренёк сжал в руках стилус и нервно забегал глазами по доске, исписанной так, что казалось, на ней не осталось ни одного свободного пикселя. Всюду красовалось такое количеством формул, что моё гуманитарное сознание нервно вздрогнуло.

— Интересно, — проговорил я.

— Да, студенты умеют сделать интересно, — улыбнулся Райтмен, разглядывая формулы поверх очков. — Неправильно, но интересно. Хотя иногда даже из ошибок получаются великолепные результаты. Случайность — запасной парашют науки, правда, Унтер?

Паренёк улыбнулся, но в отличие от Райтмена его мимика была нервной и робкой. Так улыбаются невротики. Впрочем, его сокурсники выглядели не лучше — какие-то помятые и угрюмые. Вот что с людьми делает образование! И это вы, ребята, ещё не работали.

Райтмен поставил портфель на стол в самом углу лаборатории и вернулся к доске.

— У вас не получится это решить, — усмехнулся он вдруг, — потому что вы допустили серьезную ошибку. Ищите.

— Быть не может! — взвилась девушка.

Обычно женщины — первое, что я замечаю, входя в помещение, но на эту даже не сразу обратил внимания. Не то русые, не то серые волосы собраны в жиденький растрёпанный хвостик, глазки водянистые, навыкате, а сама она была упакована в непонятного покроя балахон до колен.

— Сара, третья строка. Откуда вы взяли теорему Жданова?

А дальше… Что ж, я знаю много слов. Слова — это море, в котором я плаваю. Но то, что наперебой, крича и ругаясь, начали произносить эти ребята, превратилось для меня в белый шум, который не желал складываться в смысл. И всё-таки я ими восхищался — какой путь нужно проделать, чтобы уметь играть с этими числами, формулами и законами, о которых простой человек, такой, как я, не имеет ни малейшего понятия? Эти ребята знают об устройстве вселенной гораздо больше, чем мы. Но вот вопрос: помогает ли это, если речь заходит о чём-то, что нельзя измерить? Сколько весит справедливость? Какова сила правды? Есть ли константа человечности? Нет таких формул, иначе люди, которые бы их знали, давно бы правили миром. Или?.. Я усмехнулся. Видимо, слишком заметно. Правда, Райтмен принял это на свой счёт.

Он развёл руками и улыбнулся.

— Вот так, мистер Мерри, мы работаем каждый день. Мои студенты, юные дарования, которые, я надеюсь, — он бросил на их лукавый взгляд и подмигнул, — совершат не одно научное открытие. Сара Веллинг, Унтер Тиш и Максим Вольский.

Сара ответила пунцовым сиянием на щеках — хоть какой-то яркий оттенок на бледном лице. Унтер снова скривился. А Максим холодно кивнул. Серьёзный парень.

— Целый научный совет, — хмыкнул я.

— Это ещё не все, — улыбнулся Райтмен. — Жаль нет нашей главной звёздочки. Вот у кого надо брать интервью. Она бы рассказала вам про Купол куда больше меня.

Он усмехнулся и представил меня.

— А это — Николас Мерри, репортёр…

— Ник. Ник Мерри из «Гард Ньюс», — сказал я. Возможно, это прозвучало не слишком вежливо по отношению к Райтмену, но промолчать было выше моих сил. Меня и так слишком часто называют полным именем, не хочу, чтобы это входило у людей в привычку. — Значит, это вы те студенты, что трудились над грантом?

— Д-д-да, — кивнул Унтер.

— Над чем работали?

Студенты переглянулись.

— Видите ли, мистер Мерри, — улыбнулся Райтмен, — мы пока не афишируем наши открытия.

Я мысленно усмехнулся, понял, что он имеет ввиду.

Изучение магии было определенного рода соревнованием, и все первооткрыватели прятались в своих альма-матер, охраняли свои разработки как драконы — золото, и ревностно относились к вопросам о науке, чтобы не дай боги, случайно не рассказать чего лишнего и лишить себя права на патент. И большой премии. Правительство было заинтересовано в изучении магии не меньше простых смертных, вот только цели были другие. В основном коммерческие.

Я кивнул.

— Понимаю. Но всё же, направление одно — попытки осознать, что такое магия?

Райтмен поморщился.

— Магия, мистер Мерри, не совсем то слово, которым стоит описывать явления, происходящие сегодня. Они вполне изучаемы и объяснимы, просто пока, — он поднял палец вверх, — у человечества не хватает ресурсов и знаний, чтобы описать их до конца и понять механизмы их взаимодействия. И электричество, и кванты, и струны, которые для нас — обыденность сегодня, когда-то казались такой же непостижимой загадкой, магией, если угодно. Крафт-кванты следуют по тому же пути.

Он отошёл к столу, оставив студентов, которые тут же вернулись к задаче, будто меня здесь и в помине не было.

— Хорошо, не магия, — я двинулся следом в другой конец лаборатории, меж столов с какими-то странными приборами. Часть из них была мне знакома, что-то я видел впервые. Я мельком сделал пару фотографий. — Но вы работаете над расширением именно этих знаний?

— Разумеется, — ответил Райтмен, вежливым жестом предлагая мне сесть за стол, и сам опустился рядом. — Сегодня, на самом деле, для нас уникальный момент. Несмотря на свою природу и… Хм-м… Яркое появление… Крафт-кванты сотворили то, о чём мы раньше даже не могли помыслить.

Благо это я знал.

— Соединение теорий.

— Именно, — кивнул Райтмен. — Благодаря чему мы имеем огромный раздел квазифизики, позволяющей нам изучать все эти процессы с участием крафт-квантов в рамках Единой Теории Всего. Они позволили сложить эту мозаику и обеспечить возможность её дальнейшего изучения, сохранив то, что мы уже знали, на плаву.

— А есть ли какое-то практическое применение этих новых знаний? Пока что мы знаем только, как использовать те же квази — и крафт-частицы лишь в некоторых сферах. Собственно, я знаю только медицину и диагностику и регистрацию эффектов. А, ещё энергоотрасль.

— А самый яркий во всех смыслах пример — у нас над головой, — улыбнулся Райтмен. — Хотите чаю?

— Не откажусь… Купол?

— Именно.

Он щёлкнул электрическим чайником, он сразу же засопел так, будто готовился к взлёту.

— Можем ли мы говорить о том, что Купол по-прежнему остаётся вершиной изучения крафт-квантов? — спросил я.

— Конечно, — буднично ответил Райтмен. — Купол — яркий пример того, как взаимодействуют между собой фундаментальные силы природы, включая крафт-частицы. Это первый и, увы, пока последний серьёзный шаг, доказывающий, что человек способен их контролировать не только на метафизическом уровне.

Я хмыкнул. Ага, контролировать магию учёные могут примерно так же хорошо, как шестилетняя девочка — больного шизофренией ротвейлера.

— Всё, что происходит здесь и сейчас, имеет научное обоснование, просто мы пока не можем найти способа его привести.

— И работа учёных как раз в том, чтобы найти нужные слова и подкрепить формулами, — улыбнулся я. — Не факт, что верными, но, как говорится, хотя бы так.

Я бросил кубик спрессованного чая в горячую воду. Запахло какими-то травами.

— Вы во всём такой скептик? — Райтмен посмотрел на меня с беззлобной насмешкой.

— Приходится, иначе меня уволят. Считайте признаком мастерства. Или профдеформацией. Как угодно.

Райтмен усмехнулся. Я послал ему ответную улыбку. Мне определённо нравилось, что он не дёргался, не мялся, не пытался увиливать от ответов. Если Райтмен не хотел говорить, то честно это признавал. Как же, оказывается, меня легко подкупить! Если бы доброта и открытость были валютой, я был бы самым грязным взяточником.

— Так что насчёт науки? И всё-таки она движется?

— Не так быстро, как хотелось бы, но да, — ответил Райтмен. — Конечно, это уже не похоже на ту гонку, которая, скажем, разворачивалось семьдесят лет назад, и тем более ту, что происходила в начале века, когда главной целью было создание защитных механизмов от воздействия крафт-квантов. Сегодня это более спокойный темп, но каждое, даже самое маленькое, открытие уже становится большим прорывом и даёт нам понимание, что из себя представляет эта новая форма. Волны это, частицы ли или какая-то другая энергия, которая раньше не была известна и существовала только в глубинах космоса? Всё это мы изучаем, в том числе, в нашем университете.

— А грант? На что он пойдёт?

— Я бы не стал спешить, всё-таки грант мы пока не получили, — я вдруг понял, что голос Райтмена можно использовать вместо успокоительного. Интересно, часто ли студенты засыпают на его парах? — Мы только подали заявку, но уже получили первое одобрение. Впереди ещё несколько этапов, но надеемся, что наши разработки заинтересуют Международную ассоциацию новой физики. На них мы ориентируемся в первую очередь.

— Правильно, эти ребята подарили миру сверхквантовые компьютеры. А вам они что обещали?

— Если всё пойдёт хорошо, в нашем университете мы сможем открыть лабораторию мирового уровня, чтобы сделать дальнейшие шаги, подробнее изучить то, что нам удалось вывести экспериментально, — улыбнулся Райтмен.

Я усмехнулся про себя. Мне нужно было написать материал о том, о чём мне категорически отказывались рассказывать. Вызов принят, профессор.

— А если в двух словах? Что за феноменальный скачок?

Райтмен понимающе улыбнулся. Мы оба знали, какую игру ведёт каждый.

— Это не столько скачок, сколько… Если говорить метафорически, это маленькая замочная скважина, куда удалось заглянуть, чтобы мельком увидеть очередной проблеск. Я действительно пока не хочу раскрывать карты, мистер Мерри. Скажу только, что мы занимались анализом потока ка-частиц, и пришли к любопытным выводам, которые действительно могут стать основой для нового взгляда на эти кирпичики вселенной. Мы изучали взаимодействие Купола, ка-частиц и хм-м… разных материалов, определяя… хм-м… Поведение потоков. И попытку изменить его.

— Почему вы решили вести такие открытия со студентами?

— В Уэстбридже действительно очень много молодёжи, которая увлечена наукой, — Райтмен задумчиво посмотрел в чашку. — В частности, эта группа специалистов предложила совершенно новаторский подход. Ну и, конечно, как это порой бывает, научные открытия — это набор случайностей. У нас произошло примерно то же самое.

— То есть, это полностью их заслуга?

Райтмен кивнул.

— Я всего лишь курирую, направляю и подсказываю. В меру своих способностей.

— Да уж, молодёжь сейчас знает куда больше, чем мы. Иногда даже становится неловко.

Райтмен издал смешок и покачал головой. Мы прекрасно друг друга поняли.

За спиной послышалось движение. Я обернулся. Студенты, видимо, сдались. Доска была пустой, как и взгляды молодых учёных, тоскующих по упущенной тайне вселенной. Теперь они, видимо, ждали, пока профессор закончит со мной. Я не удержался и улыбнулся.

— Коллеги, — сказал вдруг Райтмен, обращаясь к студентам, — сегодня без меня. О наших достижениях хотят знать все. После разговора с мистером Мерри я поеду на радио.

Меня как по голове огрели. Вот где я слышал это имя! Гарри и Мик представили Райтмена с утра. Просто я был не в том состоянии, чтобы запоминать такие мелочи.

— Один вопрос, ребята, — улыбнулся я. — Прежде чем вы уйдёте — пару слов о работе с мистером Райтменом. Мисс, — я обратился к Саре. Та тут же пошла алыми пятнами, как при лишае. — Как бы вы охарактеризовали его как преподавателя?

— Пр… Профессор Райтмен… — Она подняла на него большие глаза. Тот улыбнулся прямо-таки по-отечески. — Лучший преподаватель на свете.

— О-он в нас в-верит! — вставил Унтер.

Максим кивнул. В общем-то, мне этого было достаточно. Ребята покинули аудиторию.

— Немногословно, но содержательно, — усмехнулся я.

— Будьте снисходительны, это их первое интервью, — с улыбкой парировал Райтмен.

— Для первого раза сойдёт. А они вас ценят.

— Я их тоже, — несколько растерянно сказал он. — У вас есть ещё вопросы?

И тут я совершил страшную ошибку: спросил его что происходит с Куполом. Почему вспышки стали сильнее? Есть ли опасность, что поля не выдержат? Что будет, если поток крафт-частиц обрушится на город? Словом, просто завалил Райтмена вопросами.

За годы работы я понял для себя важную вещь: журналист — что-то вроде переводчика, объясняющего язык науки, культуры и бюрократии обывателю, знакомому со всем этим ровно настолько, чтобы отличать одно от другого. Вот только чтобы перевести, это нужно сначала понять самому, и куда как лучше своих читателей. От Райтмена я надеялся получить ответы, более-менее соответствующие моему уровню знаний, который я считал тем самым средним арифметическим. Как и мои читатели (ну, подавляющее большинство), я не был глубоко знаком с тайнами мироздания на квантовом и метафизическом уровнях, не знал научных терминов, но при этом был далеко не глупым и никогда не считал таковой свою аудиторию. Люди прекрасно понимают, о чём им говорят, они умеют делать выводы. Но только когда информация соотносится со степенью их эрудированности.

Профессор же был о нас более высокого мнения, решив с самого начала пересказать всю новую физику. И каждая попытка уточнить, что он имеет ввиду, уводила меня всё дальше по этому лабиринту квантовых миров, а я как назло сегодня оставил дома хлебные крошки и путеводные нити. Это было похоже на сетевой сёрфинг — ты ищешь рецепт грушевого пирога, а через пару часов обнаруживаешь себя читающим про принцип работы счётчика Гейгера. Притом ты совершенно не понимаешь, для чего тебе эта информация, как ты вообще до неё добрался и где, Коллапс раздери, эта вкладка с рецептом?!

— Таким образом, если применить теорему Мака-Жданова, получается, что поле Родэ просто не работает, понимаете? То есть, мы имеем прямой направленный поток крафт-частиц, которые разбиваются об электромагнитную сеть, сопряжённую с квазигравитонами. И как раз они-то и дают этот эффект. Понимаете?

Я моргнул и с глубоким вздохом упёрся губами в кулак. Райтмен ударился в пространные объяснения о магических взаимодействиях, квазигравитонах и Куполе, заставляя мой мозг плавиться с каждым словом. За эти сорок минут Эрик вложил в мою голову такое количество информации, что, кажется, система начала давать сбой — я отказывался понимать даже слова-связки. Однако мне и правда было любопытно. Этот парень любил своё дело.

— А можно ещё раз? Только попроще. Мы все умрём?

Райтмен вдруг осёкся, посмотрел на меня с извиняющейся улыбкой.

— Нет, мистер Мерри, не умрём. Это обычное явление. Часть квазигравитонов получает случайный заряд от крафт-частиц и распространяет их на другие квазигравитоны. Лавинное увеличение числа заряженных частиц приводит к нарушению постоянного напряжения поля. В местах, где оно достигает предельных значений, случается разряд, ликвидирующий избыток заряженных квазигравитонов.

Я тупо улыбнулся, но в этот раз хоть немного понял, о чём речь. Купол сбрасывает напряжение.

— Почему это происходит так часто и так сильно?

— Атмосферное давление. Уменьшение числа квазигравитонов после одного мощного разряда. Усиление потока крафт-частиц.

Он вдруг осёкся.

— Что-то не так?

— Нет-нет, всё в порядке. Просто я, кажется, снова увлёкся и несколько неточно выразил последнюю мысль. Не пишите об этом, хорошо? А не то меня сочтут сумасшедшим, — Райтмен немного смутился. — Как вы сказали, профдеформация.

Я улыбнулся.

— Напротив. Здорово, когда человек так увлечён своей работой. Очень интересно, правда, я не знал и полови… Ничего, из того, что вы рассказали. Даже жалею, что не пошёл в эту сферу. Но вряд ли из меня бы вышел хороший учёный, с моим-то пониманием.

— Главное, что у вас есть интерес, — Райтмен улыбнулся в ответ.

— Ещё бы. Такие вещи сложно оставлять в стороне. В конце концов, знания — сила, и всё такое. Тем более что с каждым годом жить становится всё любопытнее и любопытнее.

— Мы только в начале пути, Ник, — сказал Райтмен. — Те открытия, которые окончательно поставят точки над «и» появятся не скоро. Честно говоря, я вообще не уверен, что они придутся на наш век. И даже — на следующий.

— И это я-то скептик? — усмехнулся я.

Райтмен улыбнулся и собрал со стола чашки.

— Впрочем, может, оно и к лучшему. Если мы не можем понять, как что-то работает, может, нам этого и не нужно?

Я поднял брови.

— Поясните?

За те мгновения, что он смотрел на меня, где-то во вселенной родилась парочка галактик. Наконец, Райтмен вздохнул и, глядя куда-то сквозь мои ботинки, медленно произнёс:

— Знаете, мистер Мерри, даже после Коллапса, написавшего у человечества на лбу, что в этом мире есть нечто непостижимое, наука не сдалась. И продолжила разбирать вселенную на запчасти, категорически отрицая наличие сил сверхъестественных. Поверить в то, что что-то нельзя изучить и описать? Нет, это не по-нашему. Докопаться до сути, расковырять и вытащить сердцевину, чтобы потом использовать её на своё усмотрение. Как ребёнок, дорвавшийся до сложной и дорогой техники — вот что такое научный подход. Вот только, скажем, новенький коммуникатор, детали которого превратили в кораблик, уже вряд ли будет работать. Чтобы что-то изучить, его надо разрушить. И учёные всего мира охотно брались за это уничтожение мироздания. Не оттого ли оно объявило нам войну?

Я ответил не сразу, пытаясь осмыслить сам факт того, что это говорит тот, кто сам разбирает вселенную на части.

— Человек науки восстал против науки?

Он снова послал мне понимающую улыбку.

— Я не против науки, я против её превращения в религию. Пожалуй, даже в культ, где за ритуалами забывают, для чего их совершают. А сегодняшняя наука, увы, становится объектом такого поклонения. Старые боги умерли, новых ещё не изобрели. Во всяком случае, таких, в которых хочется верить. А вера — это не то, что можно и нужно доказывать формулой, взламывая код вселенной.

У меня в голове опять звякнул колокольчик. Слова мне кое о чём напомнили. Забавно.

— И поэтому люди пытаются доказать, что никаких богов нет?

Райтмен пожал плечами.

— Наука без веры существовать не может и не должна, мистер Мерри. Но верить только в неё — большая ошибка.

— И как же быть? Во что тогда верить?

— Возможно, в то, что вселенная познаваема, а у человечества есть предназначение, и оно чуть выше, чем просто жить.

— Думаете, у него правда есть предназначение?

— Кто знает, — Эрик пожал плечами. — В этом и смысл науки — узнать, как всё устроено и для чего. Или хотя бы предположить, чтобы от чего-то оттолкнуться в своих поисках.

— А если искомое будет не так приятно?

Эрик пожал плечами.

— Что ж… Зато мы умрём с чувством полного удовлетворения, что нам таки удалось узнать истину. Во всяком случае, в это я хочу верить.

Мы посмотрели друг на друга. Мне стало неловко. И зачем я вообще это затеял? Уже второй раз за сутки я ощущаю нечто подобное.

— Простите, Эрик. Надеюсь, я ничем вас не обидел? Порой меня заносит.

Я встал с места и протянул ему руку.

— О, напротив, — он улыбнулся, правильно поняв сигнал о том, что ничего кроме псевдофилософских рассуждений о сути науки у меня не осталось. — Мне всегда интересно любое мнение. Говорят, истина рождается в спорах, а я считаю, она стоит в точке пересечения противоположных идей, потому что так или иначе, люди всегда говорят об одном и том же, просто с разных сторон. Как если бы мы были гранями одного кристалла. Мои студенты тоже любят рассуждать на эти темы. И, как всегда, приходят к неожиданным выводам. Не всегда верным, но всё же.

— Пожалуй, я понимаю, почему студенты так о вас отзываются, — сказал я.

— Я стараюсь их не разочаровывать.

— А меня вот вы разочаровали, — улыбнулся я.

— Вот как?

Снова эта игра бровями. Где он так научился?!

— Я думал, вы скучный и что вам за восемьдесят.

— А я думал, что все репортёры наглецы и носят шляпы, — сказал он серьёзно.

— Вы забыли про карандаш за ухом.

Райтмен улыбнулся. Тепло, скромно и интеллигентно. У этого парня есть хоть один недостаток?!

Я не успел выйти из университета, как меня атаковал звонками Ларри.

— Ник! Ты уже закончил с Райтменом?

— Только что от него, — осторожно сказал я. Интонации Ларри мне не нравились.

— Дуй в редакцию.

— Какого?.. Что случилось?

— Хитер тебе объяснит.

Ну всё, Никки, подумал я, теперь тебе точно крышка, что бы там ни случилось. Моя детка не признавала презумпцию невиновности. Знать бы ещё, в чём меня обвиняют.