Сюита для скрипофона

Мария Фомальгаут

Очень полезная книга о том, что делать, если человек разделился пополам. И как сыграть сюиту для скрипофона. И как вырваться из нищеты, если у вас всего-то есть, что вилла на Лазурном Берегу.

Я не отдам тебе память

Я плотнее закутываюсь в свою скорлупу и расправляю крылья

Понимаю, странно звучит — закутываюсь. В скорлупу. Но в голову пришло именно это — закутываюсь. В скорлупу.

И расправляю крылья.

Приближаюсь к шару, окутанному серым туманом, вращаюсь вокруг него — все ближе, ближе, ближе. Шар чувствует меня, шар хватает меня — на расстоянии, держит в поле гравитации, не отпускает.

Отбрасываю крылья — больше они не нужны.

Падаю.

Туман расступается, проглатывает меня, увлекает глубже, глубже, глубже, навстречу неизвестности.

Хочу выпустить парашют, не выпускаю, всё равно некуда падать, мягко парю в тумане.

Моя скорлупа касается почвы.

Еще раз проверяю всё от и до, еще раз взвешиваю все за и против — выхожу из скорлупы.

Это можно назвать вторым рождением.

Туман прикасается ко мне, думает, сжечь меня дочиста или нет. Наконец, осторожно обнимает, принюхивается, чуть расступается, когда я делаю шаг вперед.

Это моя память.

Только моя.

Я тебе её не дам.

Ты входишь в комнату, ты видишь, что я перебираю память, свою память, до которой тебе не добраться.

— Смотришь? — спрашиваешь ты.

Пожимаю плечами — как видишь.

Спрашиваю:

— Хочешь посмотреть?

Ты осторожно киваешь:

— Не откажусь.

Я вывожу память на экран. Это неудобно, память движется медленно, ужасно медленно.

— А то давай… объединим, — предлагаешь ты.

— Ладно, и так видно.

Я не хочу объединять наши сознания.

Я не хочу становиться тобой.

Я просыпаюсь.

Вернее, не так.

Я выхожу из небытия.

Оглядываюсь.

Голубоватое сияние Фомальгаута смотрит на меня единственным глазом. Датчики услужливо подсказывают мне, что это Фомальгаут Бэ, я не понимаю, как Бэ, если Фомальгаут Бэ должен светиться желтым.

Датчики уверяют, что не ошиблись, что все так и есть.

Пожимаю плечами.

Навигатор ведет меня к единственной планете.

Плотнее закутываюсь в свою скорлупу и расправляю крылья.

Ты говоришь:

— Пойдем.

Мы с тобой выходим на улицу. Ты боишься отпускать меня одного, ты боишься, что я буду сам по себе.

Оглядываю улицу, отчаянно вспоминаю, как идти, по тротуарам, или по середине улицы, нет, кажется, все-таки по тротуарам…

Шагаю на тротуар, ты хватаешь меня, тащишь на середину улицы, шепчешь мне в лицо:

— Идиот.

Даже не возражаю. Идиот и есть. Будто в подтверждение моих слов из тротуара поднимается громадина подземной высотки, черт, хоть бы сигнал предупреждающий дали, или на хрен нужен какой-то сигнал, кроме меня никто вот так на тротуар не попрется…

Ты говоришь:

— Тебя одного отпустить, ты вообще тут убьешься на хрен…

Молчу.

Понимаю, что ты имеешь в виду другое.

Ты боишься, что я стану сам по себе.

Нет, это опять был Белый Кролик. Он неторопливо трусил обратно, озабоченно озираясь, словно что-то потерял, и продолжал бормотать себе под нос:

— И еще эта Герцогиня! Пропала моя головушка, и шкурка пропала, и усики тоже! Пиши пропало! Велит она меня казнить, нет на нее пропасти! И где только я их мог обронить?

Читаю.

Понимаю, что дальше читать не буду, закрываю Алису в Стране Чудес.

Оглядываю вереницу книг.

Понимаю, что читать не хочу.

Ничего не хочу.

Вообще.

Ложусь спать.

Засыпать почему-то страшно, мне кажется, что я умираю, несколько минут мой разум сопротивляется, отчаянно хочет жить.

Я стараюсь утешить его, объяснить, что я не умру, я обязательно проснусь.

Через пятьсот лет.

Я просыпаюсь…

Вернее, не так.

Я выхожу из небытия…

— Ну а на каком основании…

— Встаньте, пожалуйста.

Встаю, пожалуйста.

— На каком основании вы отказываете мне в праве на жизнь?

Судья смотрит не на меня, а куда-то сквозь меня.

— Да вы поймите, ни в чем мы вам не отказываем… мы вообще не знаем, что делать. Беспрецедентный случай, человек судится сам с собой.

Снова вскакиваю.

— Категорически опровергаю, прошу не считать меня копией данного гражданина!

Ты смотришь на меня.

С ненавистью.

Я знаю, ты хочешь убить меня. Но ты не убьешь меня, я нужен тебе живым.

— Ты там живой еще? — спрашиваешь ты.

Отвечаю в динамик:

— Живем помаленьку.

Жду. Сигнал от меня до тебя идет долго-долго, чем дальше, тем дольше.

Через час приходит ответ:

— А то ты на связь не выходил, я уж думал, случилось чего…

— Да нет, ничего…

Хочу сказать, что вчера была орбита Плутона.

Не говорю.

Воспоминания.

Они принадлежат только мне.

Ты тоже можешь их посмотреть, но только со стороны.

Ты не можешь войти в мое сознание.

Я не позволю.

— Я хотел бы сделать копию сознания.

Человек за столом поворачивает ко мне пластиковое лицо:

— Зачем?

— Видите как… хочу космос исследовать… я сам здесь, на земле буду, а копия моя там…

— Вы отдаете себе отчет, чем вы рискуете?

Не понимаю.

— А чем я рискую?

Человек за столом мнется, по его лицу скользит подобие эмоций.

— Ну… не знаю… но дело рискованное.

— Ну а чем оно рискованное? Ну, я понимаю, что моя копия может погибнуть там… в космосе… Или что я могу умереть на земле, пока моя копия будет там…

— И что вы будете чувствовать тогда?

— Ну… не знаю… ну как если бы близкий человек умер… друг умер…

Это наше с тобой общее воспоминание.

Одно на двоих.

— Немедленно остановитесь!

Человек не останавливается.

Выстрелы.

То есть, это я так их называю про себя, выстрелами — этот поток волн.

Человек падает замертво, пластиковое тело шмякается на дорогу, кто-то в толпе бормочет, с телом-то поосторожнее, пригодится еще…

Думаю, в чем он был виноват.

Этот.

Лежащий на улице.

Люди в форме подходят к упавшему, осторожно поднимают, ловят на себе мой оторопелый взгляд, кто-то кивает мне, не бойтесь, память ему подчистят, все хорошо будет…

— Почему-то вздрагиваю.

Память…

Подчистят…

— Пойдем, — ты ведешь меня через толпу, ты командуешь мной, как будто я и не человек вовсе…

Не человек…

Туман обнимает меня, тянется ко мне, повторяет очертания моего тела. Я уже догадываюсь, что этот туман — живой, он окутывает камни, он подтачивает их со всех сторон, чтобы изваять мое каменное подобие…

Это моя память.

Моя.

А не твоя.

— Боюсь, ничем не смогу помочь… — адвокат смотрит на меня с сочувствием, — конечно, жалко вас… но по закону вы не имеете права… права…

Добавляю:

— На жизнь?

— Нет, что вы… вы… вы просто должны вернуться к своему…

–…хозяину?

— К своей второй половине…

— Зачем должен? Кому должен?

— Ну, хорошо, хорошо, — адвокат успокаивает меня, как больного ребенка, — мы что-нибудь придумаем.

Туман ведет меня куда-то по узким ущельям, оглядывается, зовет, как собака зовет своего хозяина. Он хочет показать мне что0то, не знаю, что…

В последний момент спохватываюсь, понимаю, что туман может завести меня туда, откуда не выберусь, где туман обглодает меня дочиста.

Понимаю, что отступать поздно.

Это тоже моя память.

ОПРОС

Что делать с отколовшейся от человека памятью?

Ничего не делать, пусть живет сама по себе — 23%

Вернуть человеку — 77%

ВАШ ГОЛОС ПРИНЯТ

— Не узнали?

Смотрю на что-то перепончатолапое, перепончатокрылое, трехглазое…

— Простите… нет.

— А мы с вами встречались.

— Простите… не помню.

— Я адвокат ваш. Не помните?

Вспыхиваю:

— Да ё-моё, вы по сто раз на дню облик меняете, я как следить должен?

— Вот вы мне своей непосредственностью нравитесь… — адвокат смеется, — ничего… привыкнете…

Понимаю, что не привыкну.

Уже никогда.

Туман расстилается у моих ног, будто просит оценить свое творение.

Смотрю.

Оцениваю.

Поднимаю большие пальцы вверх, он уже знает, что это знак одобрения.

Каменные изваяния насколько хватает глаз. Что-то причудливое, что-то неземное, ноздреватое, пористое, легкое, будто парящее над почвой.

Осторожно спрашиваю:

— Это… это с натуры?

Туман не понимает меня. Туман снова становится просто туманом, мертвым, темным, холодным…

РАЗЫСКИВАЕТСЯ.

Это про меня.

ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ.

Фыркаю, какие там могут быть особые приметы в мире, где внешность меняется каждый день.

А вот могут.

ОТСУТСТВИЕ ИДЕНТИФИКАЦИОННОГО НОМЕРА.

Правильно.

Откуда он у меня.

У копии.

Бью кулаками в стену — в беспомощной злобе, копия, копия, копия, капает в голову ненавистное слово. Кулак раскалывается пополам, смотрю на беспомощную культю…

— День добрый, вас беспокоят из имидж-офиса…

Вздрагиваю.

— Да я как-то в ваших услугах не…

— Мы нуждаемся в ваших услугах. В вашей памяти содержатся образы изваяний… которые делал туман…

— Да, есть такое.

— Мы хотели бы подписать с вами контракт на использование этих образов…

— Идите вы…

Добавляю слова, которые в современном мире уже не понимают.

Отключаю связь.

Прикидываю, за сколько доберусь до космодрома.

— Вы арестованы.

Оборачиваюсь. Думаю, что еще можно успеть, заскочить в ракету, десять секунд до старта…

Не заскакиваю.

Оборачиваюсь, смотрю на тебя, так и чувствовал, что ты будешь караулить меня на космодроме, чувствовал — и все равно летел сюда, надеялся непонятно на что…

Говорю — обреченно, отчаянно:

— Слушай, отпусти, а? На хрена я тебе нужен вообще…

Ты бледнеешь, хорошо у тебя лицо сделано, бледнеть может.

— К-куда пустить?

— Туда…

Показываю пальцем в небо.

— И я тебе мешать не буду. Чтобы это… — с трудом вспоминаю слово, — прецедент не создавать.

Ты вздрагиваешь:

— А инфа? А память?

Копию сделай. С моей памяти. И себе вложи.

— Ну давай… пойдем… сделаем.

Обреченно иду прочь от ракеты. Чувствую, что ты меня обманешь.

Обманешь…

–…готово.

Ты держишь мою память, моё сознание — бережно, как величайшее сокровище. Еще раз смотришь на него — прежде чем слиться с ним воедино.

Поворачиваешься ко мне.

— Спасибо.

Спускаешь крючок.

Выстрел.

Еще успеваю удивиться, я почему-то думал, что ты уничтожишь мое сознание — нет, ты предпочел уничтожить меня самого… всего… целиком…

— Все в порядке? — двое полицейских заглядывают в комнату.

Ты киваешь.

— Да. Всё хорошо. Я от него избавился.

Полицейский недоверчиво смотрит на то, что от меня осталось.

— А… а тело-то зачем?

— Да… программа сбилась…

Здесь уже не говорят, — нервы сдали, здесь говорят — сбилась программа. Ты скажешь именно так.

Ты распахиваешь окно, прыгаешь в пустоту, навстречу шумному городу.

Выпускаешь воздушную подушку.

Летишь домой.

Ты не ошибешься, ты знаешь, что лететь надо посередине улицы, а не по тротуарам.

Ты даже не назовешь их тротуарами.

Швейцар встречает тебя у входа, смотрит мерцающим экраном, кто-то из соседей приветливо сигналит тебе.

Они еще не знают, что тебя больше нет.

Есть только я.

2016 г.