Холодное пламя

Мари Милас (2024)

Лили Маршалл всю жизнь пыталась подняться со дна. Она бежала за лучшей жизнью, за мечтой, за семьей… Из маленькой девочки, брошенной на произвол судьбы, она превратилась в уверенную и успешную танцовщицу, которая желает выиграть золото на чемпионате. Лили приходится проделать огромный путь до маленького городка в Монтане, чтобы уговорить одного из лучших тренеров помочь ей. Все идет не по плану, когда под снегом в июле на её пути встречается угрюмый пожарный, который на дух не переносит избалованных городских девушек. Марк Саммерс игнорирует Лили и смотрит на нее с презрением, а она испытывает его на прочность. Их совершенно разные миры разделяет стена и маленький заборчик общей веранды. Что будет, если две души столкнутся? Изменятся ли мечты? Захочется ли вновь убежать?

Глава 7

Марк

Говорят, примерно раз в тридцать лет на Землю падает огромный метеорит. Мне скоро тридцать. И я застал это падение.

Внеорбитная Лили Маршалл приземлилась на Землю прямо во Флэйминге. Именно там, где я проживаю, а вернее, проживал свою спокойную жизнь. Одинокую, тихую и размеренную. Меня все устраивало. Пока на моем пути не встретилось и не поселилось по соседству розовое безумие.

Эта женщина шла по неровной обочине на высоких каблуках, как по подиуму. Ее плечи и осанка были ровными, а походка грациозной, несмотря на тяжелый розовый чемодан и снег в июле. Она буквально светилась, как неоновая вывеска, пока вокруг происходил природный бунт.

Уверен, снег в июле в жарком Флэйминге пошел тоже из-за Лили Маршалл, городской девушки. Каким-то образом она изменила ход времени и вывела природу из равновесия. Не говоря уже о том, что эта женщина, от которой исходил аромат бабл-гама, странно воздействовала на мое иссохшее сердце.

Я помню, как покрылся мурашками, когда ее глаза цвета индиго прожигали мой затылок. Казалось, это из-за снега в июле. Как же я ошибался. С того момента, как Лили Маршалл ворвалась в мою атмосферу, все было связано с ней.

Я делаю глубокий вдох, ударяясь лбом о плитку в душе. Вода стекает по моему лицу и телу, смывая это дерьмовое утро.

Вторую ночь подряд моя команда выходит вне смены, потому что какие-то идиоты не могут понять, что разводить долбаные костры в такую жару запрещено. Каждое лето леса и луга Флэйминга полыхают, но в этом году мы настолько не справляемся с объемами пожаров, что к нам направляют людей из других подразделений. Жгучее солнце высушивает растения, хватает одной искры, чтобы все вспыхнуло. Постоянные сильные ветра Монтаны тоже не улучшают положение. Пламя распространяется за считаные секунды, стремясь к ранчо «Дыхание» и жилым домам.

Иногда я боюсь крепко заснуть, потому что знаю: все люди города рассчитывают на меня и мою команду. Вчера вечером мне даже не удалось прилечь, как нужно было вновь явиться в часть по сигналу тревоги. Но, слава богу, я хотя бы успел помочь Лили. Что, признаюсь честно, вообще не входило в мои планы.

Когда я выбежал из дома, чтобы запрыгнуть в машину и поехать на работу, то увидел ее через лобовое стекло. Это разозлило меня до чертиков. Начинало казаться, что городская девушка сделала миссией своей жизни — выводить меня из себя.

Но когда я понял, что мне действительно нужно «вытащить палку из задницы» и перестать лаять на всех вокруг, то заметил боль, отражающуюся на ее румяном от свежего загара лице.

В ту минуту Лили выглядела беззащитной и одинокой, а я, по какой-то немыслимой причине, больше всего на свете хотел ее защитить.

Даже если она до безумия раздражает.

Раздражает своей яркой улыбкой. Длинными ресницами, из-под которых постоянно смотрит на меня и заставляет чувствовать себя неуютно. Раздражает наманикюренными аккуратными пальчиками и розовым цветом чего бы то ни было. Выводит из себя своей дерзкой улыбкой и этим томным произношением слова «капитан».

Когда я прикасаюсь к Лили Маршалл, меня будто бросают на раскаленные угли, но тем не менее желание продолжать ощущать ее бледную мягкую кожу бурлит во мне, как лава.

Она городская.

Мне приходится напоминать себе это чуть ли не каждые пять минут. Потому что в мысли то и дело врываются образы ее голого тела, которое идеально соприкасалось с моим в ту минуту, когда орала пожарная сигнализация. Ее задница буквально магнитом постоянно притягивает мои руки. Это уже смешно и глупо. И к своему ужасу я хочу прикоснуться к ней еще раз.

При этой мысли мой член твердеет, а кожа начинает пылать. Я говорю себе, что это просто усталость и стресс, что любой нормальный мужчина не смог бы избавиться от мыслей о девушке, чья кожа ощущается, как бархат. Именно такое сравнение пришло ко мне в голову, когда я мимолетно прикасался к полоске голой кожи на ее пояснице весь путь от машины до дома.

Мышцы внизу живота напрягаются, и каждая капля крови в моем организме приливает к органу, который день и ночь думает о Лили Маршалл.

Резко выдохнув через нос, поворачиваю кран в сторону холодной воды. Скорее ад замерзнет, чем я хоть мизинцем притронусь к своему несчастному члену, мечтая об обнаженной городской девушке.

Уже давно ничего не выбивает меня из колеи. Я проживаю день за днем, зная и понимая свои чувства и эмоции. Мне нравится черный кофе без сахара и мамин яблочный пирог. Я люблю закат, свою семью и Монтану. Конец.

Что я не люблю, так это… городских девушек? Это звучит очень странно, но таковы факты.

На самом деле я отношусь с подозрением к каждому приезжему, ведь они смотрят на нас, как на дерьмо под своей брендовой обувью. Виды Флэйминга для них — красивая картинка, в то время, как для каждого коренного жителя — это воздух.

Это сердце.

Когда мы впускаем людей в свое сердце, мы хотим, чтобы они остались в нем навсегда. Но, к сожалению, блестящие огни больших городов всегда выигрывают. Так же, как и парни с диплом Гарварда или Оксфорда, или какого-нибудь другого дерьмового умного заведения, всегда на голову выше, чем… деревенский парень, как сказала Лили.

Я выхожу из душа и сразу же ложусь в кровать. Из-за стены доносится абсолютно отвратительное пение городской девушки.

— Господи, дай мне сил, — обращаюсь к Всевышнему.

Моя усталость намного сильнее, чем желание сумасшедшей женщины оглушить нашу улицу, поэтому я поворачиваюсь на бок и засыпаю под песни One Direction в исполнении Лили Маршалл.

***

— Твоя мама попросила молоко? Почему она не позвонила моему отцу. Он бы завез.

Мой друг, Нил Локвуд, никак не может от меня отвязаться, пока наливает козье молоко. Я заехал на их семейное ранчо на обратном пути из Миссулы. Мне удалось поспать всего пару часов, и меня вызвали в центральное управление пожарной охраны. Им нужно понимать, удается ли нам держать ситуацию под контролем.

— Почему ты вообще не на работе? — интересуюсь я, не обращая внимания на его вопросы. Пушинка, белоснежная огромная горная коза, смотрит на меня так, словно я нагадил в ее еду.

— Я полночи провел в участке, оформляя подростков, которых мы поймали.

— Думаешь, это они развели костер на Столетнем хребте?

Нил проводит рукой по своей тёмной щетине.

— Не думаю. Мы случайно поймали этих детей и просто решили проучить их тупых родителей, которые развлекались в туристическом лагере на склоне и не замечали пропажи. Свежий воздух опьяняет городских, и они сходят с ума, но эти пожары… — Его лицо мрачнеет. — Ты не думаешь, что происходит что-то странное?

Нил шериф нашего города, его чуйка всегда работает безотказно, но сейчас я не до конца понимаю, что он имеет в виду.

— Пожары бушуют почти каждое лето.

У нас холодная зима, но короткое теплое лето. Иногда жара затягивается, но потом обрушиваются проливные дожди, которые дают нам передохнуть.

— Верно, но последние недели они случаются только на нашем холме.

Я киваю, потому что в этом он прав. Последнее время мы то и дело, что спасаем «Дыхание», которое расположилось у подножия холмов.

— Лес на западе тоже горит. Не думаю, что…

— Послушай, — прерывает Нил, подходя к Пушинке и наливая ей воды. — Недавно к отцу обратился какой-то хрен из Миссулы. Он хотел выкупить часть «Дыхания», чтобы построить туристическую базу.

Я приподнимаю брови, потому что впервые слышу об этом.

— Скажи мне, что это шутка, — ворчу я.

Эти туристы в последние пять лет стали настоящей занозой в заднице. Флэйминг не переживет, если здесь построят целую базу для городских.

Нил толкает меня локтем, когда мы опираемся на загон Пушинки.

— Похоже, что я шучу?

Согласен, не похоже.

— Что ответил дядя Алан?

— Отец скорее умрет на ранчо, чем отдаст хоть кроху нашей земли. Конечно же он отказал.

— И думаешь…

— И я думаю, что городские те еще твари. Они просто так не сдаются.

Я приподнимаю ковбойскую шляпу, проводя рукой по волосам. Сегодня солнце сошло с ума и испепеляет все на своем пути. Кажется, даже сквозь крышу и головной убор, у меня все равно нагревается голова.

— Нил, я понимаю, ты хочешь быть начеку, но эти пожары носят скорее стихийный характер, они затяжные. Хоть и могут вспыхнуть от глупых костров. Если бы это были целенаправленные поджоги, то огонь был именно в низине. Нет смысла сжигать половину Холма, когда можно с легкостью пожечь подлесок около ранчо, который моментально перекинется на пастбище.

— Ты в курсе, что твоя речь совсем не успокаивает? — морщится он.

— Я и не пытался тебя успокоить.

Нил закатывает глаза.

— Мог хотя бы попытаться. Знаешь, в отличие от тебя, у меня нежное сердце.

Я игриво толкаю его, и Пушинка блеет так громко, словно ей нужно позвать на помощь, чтобы защитить своего драгоценного хозяина.

— Эта коза ненавидит меня. И, возможно, весь мир.

— В этом вы с ней и похожи, — хохочет мой друг-идиот, направляясь к загону для лошадей.

Один из работников ранчо скачет на Жемчужине, поднимая пыль. Две другие лошади Аметист и Янтарь бегут за ними рысцой.

— Как она? — кричит ему Нил.

— Лучше, — отвечает тот, сбавляя ход. — Сегодня она даже заигрывала с Янтарем. Думаю, у нас намечается летний роман.

Нил улыбается, наклоняя поля своей шляпы.

— Вчера Жемчужина весь день оказывалась выходить из стойла. Моя девочка испугалась, — покровительственно произносит он, не адресуя последнюю фразу никому конкретно.

Нил убьет за свою лошадь, а Жемчужина всегда была только его и… Мии.

Я же люблю Янтаря. Этот жеребец теплого коричневого цвета, который на солнце отливает медом, а его грива и хвост такие же иссиня-черные, как ночи Флэйминга.

— Ну, видимо, Янтарь нашел способ развеселить ее. — Я протягиваю руку в загон, и моя лошадь сразу припадает к ладони.

— Скажи ему, чтобы он не прикасался к моей девочке. Я тебе этого не прощу.

— Прости, дружище, но…

При звуке грузовика я оглядываюсь через плечо и замолкаю.

— Мия нашла себе новую подругу? — хмыкает Нил, опираясь спиной на загон и устремляя взгляд на старый грузовик моего деда, на котором разъезжает Мия.

— Типа того, — ворчу я, возвращая взгляд к лошадям.

— Весь город на ушах из-за этой Лили, говорят, она преподает у Ричарда. — Нил продолжает смотреть в направлении двух девушек. Одна из которых ощутимо прожигает мой затылок своими синими глазами.

Я ничего не отвечаю и уже хочу пойти вывести из загона Янтаря, чтобы уехать на нем отсюда к чертовой матери, как моя вездесущая сестра кричит на все гребаное ранчо так, что ее слышат даже рыбы в самом дальнем озере.

— ЧТО ТЫ ТУТ ЗАБЫЛ?

Мой раздражающий друг любезно кричит в ответ:

— МОЛОКО.

Когда звук быстрых шагов Мии достигает моих ушей, я, тяжело вздохнув, разворачиваюсь. Лили стоит рядом с ней и с интересом рассматривает все вокруг. Ее ярко-розовый льняной сарафан выделяется на фоне… ну, на фоне всего. Я не знаю, как эта женщина может остаться незамеченной хоть где-нибудь. Блондинистые волосы с темно-русыми прядями перекинуты на одно оголенное плечо, с которой спадает тонкая бретелька сарафана.

Я отвожу взгляд, понятия не имея, куда смотреть, ведь это вездесущее розовое безумие то и дело привлекает к себе внимание.

— Зачем тебе молоко? — Мия складывает руки на груди, куда в эту же секунду устремляется взгляд Нила.

Я бью его локтем под дых. Придурок переключается на длинные ноги Лили. И, что странно, я хочу ударить его еще сильнее. Это заставляет мое обычно спокойное сердце грохотать в груди.

И не в первый раз.

Я чуть не запустил долбаный фонарь в череп своего брата, когда он строил из себя лондонского денди и целовал руку Лили. Меня раздражало, что это все происходило в моей машине. Они занимали мое время. Пускай развлекаются в другом месте.

Именно это я себе и говорил, когда проставлял график дежурств на неделю, где фигурировало имя моего брата.

Я мог быть говнюком, когда меня злили. А Лили и Томас не просто злили, а приводили в бешенство. Их светские беседы заставляли сосуды в моей голове лопаться от напряжения и чужеродного гнева.

— Ваша мама попросила козье молоко, — отвечает Нил.

Мия хмурится, смотря на него как на дурака.

— Мама не просила молоко. Тем более козье. Я бы знала.

Две головы синхронно поворачиваются ко мне, смотря на меня с недоумением. Я подавляю ворчание.

— Она просто не сказала тебе, — обращаюсь к Мие.

— Но…

— Что она тут делает? — Кивком указываю на Лили, прерывая расследование сестры. — В сарафане с открытыми плечами и без шляпы. Ты хочешь сгореть и упасть в обморок от солнечного удара. Это тебе не Лондон, городская девушка.

Нил присвистывает, снимая свою шляпу.

— Бог ты мой, кто тебя укусил? Слишком много слов за одну минуту от Марка Саммерса.

Он подходит к Лили и надевает на нее свою шляпу. Я так сильно сжимаю челюсти, что еще чуть-чуть, и у меня треснут зубы.

Мия топает ногой, разгневанно смотря на меня.

— Иисусе, Марк, почему ты должен быть таким вредным? У человека даже нет чертового телефона, чем ей заниматься дома в одиночестве? Нюхать цветы? Конечно же я решила показать ей ранчо.

Конечно же она решила.

У нее скоро будет телефон. Не такая уж и большая проблема. Я вот вообще почти что не пользуюсь им.

Нил продолжает стоять вплотную к Лили, заставляя мой глаз дергаться.

— Вот, теперь ты точно не упадешь в обморок.

— Лили, — щебечет она, протягивая ему руку.

— Нил, — он отвечает на рукопожатие, а затем поправляет шляпу и локоны у ее лица. — Шериф этого райского уголка.

Боже, он ужасен во флирте. Как и все мужчины во Флэйминге, которые пытаются произвести впечатление на городских. Нам не дано природное очарование, и знакомиться с девушками тоже приходится не так часто. Поэтому мы выглядим как пещерные люди, которые пытаются заговорить.

Глаза Лили перебегают ко мне, словно она чувствует себя неловко под моим взглядом, а затем возвращаются к Нилу и его темно-русой вьющейся шевелюре.

— Прекрасный наряд, но не для ранчо. — Мой друг продолжает разговаривать своим высокопарным тоном, пока мы с Мией наблюдаем за этим представлением.

Наши брови ползут вверх, когда Нил выпячивает грудь, тыча своими мышцами в лицо Лили.

— Кто скажет ему, что его речи ужасны, ты или я? — шепчет Мия. Я не успеваю ответить, как она свистит, а затем подходит к Нилу и дает ему подзатыльник: — Ты ужасен, ковбой. Сними с нее свою потную шляпу, я принесу ей нормальную.

В эту минуту во мне просыпается огромная любовь к своей сестре, у которой отсутствует фильтр.

Нил усмехается, пожимает плечами, а затем легким движением руки возвращает шляпу на свою глупую кучерявую голову. Мия убегает в небольшой домик, где хранится разная одежда и инвентарь, а затем возвращается оттуда со своей старой бледно-розовой шляпой и белыми кожаными сапогами.

— Вот. — Она вручает одежду в руки Лили. — Переодевайся и езжай на экскурсию по ранчо. Марк тебе все покажет.

— Что? — рявкаю я, хотя собирался не произносить ни слова.

— Я хотела это сделать сама, но раз ты стоишь тут, как грозовая туча, то тебе не помешает проветрить свое дерьмовое настроение. Нам с Нилом нужно проверить коров. Вчера родилось три теленка.

Наглая ложь. Родился всего один, и Нил уже его проверил.

— У меня много дел. — Я разворачиваюсь и иду ко въезду в ранчо.

— Я расскажу маме, — кричит вслед засранка.

Я останавливаюсь и резко разворачиваюсь.

— Нам не по пять лет, Мия!

— Но я все еще могу рассказать о твоем дерьмовом поведении маме. — Она разглядывает свои ногти, а потом стреляет в меня хитрым взглядом.

Я делаю глубокий вдох. Еще один глубокий вдох. И еще. После пятого я прихожу к выводу, что больше всего на свете ненавижу расстраивать свою мать. А мое идиотское поведение трудного подростка уж точно не обрадует ее.

Могу поспорить, что она пойдет и пожалуется отцу, а он не терпит, когда кто-то заставляет грустить его жену. Даже если этот кто-то его идиотский сын.

Я опускаю взгляд на ноги Лили. Розовый блестящий лак на ее ногтях, выглядывающих из босоножек на плоской подошве, сияет на солнце.

— Надевай сапоги и поехали.

— Зачем мне сапоги? — хмурится она, поглаживая потертую белую кожу на обуви.

— В целом можешь хоть голая ехать на лошади. Мне плевать, — ворчу я, возвращаясь к загону и выводя Янтаря.

— На твоем месте я бы была осторожнее в желаниях, капитан. — Подмигивает она, когда приседает и расстегивает босоножки.

Теперь Мия и Нил стоят сложа руки и приподняв брови, наблюдая за нами.

— Чтож, — откашливаются они в унисон, — приятной поездки.

— Молоко пока что заберу в дом, — говорит Нил, а затем бросает на прощанье: — Надеюсь, вы вернетесь живыми.

Лили хихикает, и этот яркий звук проникает глубоко в меня и поселяется где-то между ребер, выбивая часть воздуха из легких. Я мотаю головой, пытаясь прийти в себя.

Прежде чем отправиться в дорогу, запрягаю Янтаря и беру фляжку с водой.

Когда все готово, оборачиваюсь на Лили и вижу, что она отошла к загону Пушинки. Я с замиранием сердца смотрю, как ее рука тянется к козе. Пушинка не такая невинная, какой выглядит.

Звонкий смех разносится, кажется, на все четырнадцать акров «Дыхания», когда долбаная злая коза облизывает руку Лили.

Вывод первый: Лили Маршалл — странное, неземное существо, которое умеет приручать озлобленных существ. Коза Пушинка и Джим из магазина электроники — тому прямое подтверждение. Не говоря уже обо мне и о том, что вчера вечером я впервые за долгое время хотел хохотать в голос над ее глупыми комментариями.

Тонкие пальцы Лили погружаются в шерсть Пушинки, нежно почесывая.

Вывод второй: еще никогда в жизни я не хотел ничего сильнее, чем стать козой. Или козлом. Хотя по сути им я и явлюсь большую часть времени.

— Все готово, — кричу.

Лили отходит от загона отправляя козе воздушный поцелуй.

Христос, какая странная женщина…

Она бежит ко мне, придерживая свою шляпу, юбка сарафана развевается вокруг ее бедер, а широкие сапоги подчеркивают стройные спортивные ноги.

— Как твоя поясница?

— Все хорошо. Это было временно.

Ей нужно лечение, но я молча киваю. Она не маленькая девочка, разберется сама.

Я протягиваю руку, чтобы помочь ей взобраться на коня. Лили вкладывает свою аккуратную ладонь в мою огромную, и мы несколько секунд наблюдаем за этим контрастом. Моя золотистая кожа против ее бледной. Шрамы и мозоли против гладкости и слегка просвечивающихся голубых вен.

— Я ни разу не каталась на лошади.

— Не ездила. Янтарь не карусель, чтобы на нем кататься.

Лили фыркает и одергивает руку. Прикосновения нет, но оно все еще ощущается на коже. Я вытираю ладонь о джинсы, чтобы прогнать эти чуждые ощущения. Они мне не нравятся.

— Стоит ли надеть перчатки, чтобы не заляпать твоего коня? Знаешь, вообще-то, я могу и рот с хлоркой помыть, а то вдруг…

— Я бы, конечно, не отказался от того, чтобы ты побольше молчала, но не стоит подвергать свой рот таким испытаниям.

Она драматично прикладывает руку к груди.

— Так мило, что мой рот в списке твоих забот.

— Твой рот — последняя вещь на свете, которая заботит меня.

Скорее, этот рот и розовые пухлые губы заботят мой чертов член.

Проходит пару секунд, она широко распахивает глаза и глубоко дышит, чтобы не улыбнуться. Я сжимаю губы изо всех сил, чтобы не расхохотаться.

И это уже второй раз за сутки.

— Как насчет временного перемирия, капитан? — Лили склоняет голову набок. — Я обещаю молчать всю поездку.

Делаю вид, что обдумываю ее предложение.

— Договорились. Так и быть, не сброшу тебя с коня.

Лили театрально ахает и шепчет:

— Нахал.

Я хмыкаю в кулак, скрывая за ним улыбку, а затем рассказываю Лили, как взобраться на Янтаря. Когда она перекидывает через него ногу, усаживаясь на седло, мне следует отвести взгляд, чтобы не видеть того, что не предназначено для моих глаз.

Но я оправдываю себя тем, что сарафан — неподходящая одежда для верховой езды, и Лили сама виновата, что ее красивая задница выставлена на мое обозрение.

Тяжело вздохнув, пытаюсь успокоить свое возбуждение, вспыхнувшее за секунду.

Мне нужен секс. Мне нужно срочно сбросить весь свой стресс с кем-нибудь, кто не смотрит на меня своими синими глазами.

Но когда я сажусь позади невыносимой девушки, и ее спина соприкасается с моей грудью, все, о чем я могу думать, так это о Лили Маршалл верхом на мне, а не на моем коне.

И это очень плохо.

— Я знаю, что ты смотрел на мою задницу.

— Ты обещала молчать.

— Скинешь меня с коня? — Лили наклоняется и запускает пальцы в гриву Янтаря. Ее бедра скользят назад и упираются в мой пах. Эта женщина испытывает меня на прочность.

Что ж, в это игру могут играть двое.

Я совершаю легкое движение поводьями, отчего Янтарь пускается вскачь. Лили взвизгивает и подпрыгивает от испуга, но моя рука крепко обвивает ее талию, удерживая рядом.

— Держись крепче, городская девушка. — Я подцепляю зубами упавшую бретельку сарафана, возвращая ее на хрупкое плечо.

Мое сердце грохочет в груди, подобно выстрелам из ружья. В сотый раз за день я делаю глубокий вдох. С той секунды, как Лили Маршалл повстречалась на моем пути, мне стало намного сложнее дышать.

А, может быть, наоборот.

Может быть, я так привык к гари и дыму, что давно не делал глоток свежего воздуха.

Глава 8

Лили

Марк Саммерс холодный, как снег посреди лета, но такой же пламенный, как солнце Монтаны. Я начинаю это понимать, как и то, что если долго и мучительно давить на кнопки этого мужчины, то в уголках его губ зарождаются крохотные морщинки от веселья, которое он напрочь отрицает. Мне хочется увидеть эту улыбку, которая сменит постоянное хмурое лицо, и сохранить ее в своих воспоминаниях, как то фото с запахом и ощущениями на фоне гор.

Вместе с улыбкой, я бы точно запечатлела тот момент, когда Янтарь перешел на галоп, а мое бедное сердце чуть не пробило ребра. Казалось, что на секунду мир замер, пока теплая ладонь не обхватила мою талию и не прижала к телу, которое могло с таким же успехом быть нерушимой скалой. Когда теплое дыхание Марка поцеловало мою кожу, и он в первобытной манере позаботился о бретельке сарафана, я полыхала сильнее лесных пожаров. Будем честны, этот мужчина не должен бороться с огнем, ведь в нем самом таится пламя.

— А что там? — Я задаю свой тысячный вопрос и указываю на небольшие домики, напоминающие букву А.

Марк не самый лучший экскурсовод. Он просто молчит и что-то ворчит себе под нос, когда я шевелюсь. Мне приходится вытягивать из него клешнями всю информацию.

Этот мужчина презирает длинные предложения и эмоциональную вовлеченность. Однако несмотря на это, за последний час Марк без удовольствия, но все же рассказал мне почти о каждом уголке ранчо. Он был настолько мил (нет), что даже заставил Янтаря пробежаться по берегу кристально чистого озера. Стоит ли сказать, что это не выглядело как в кино? Я до сих пор ощущаю мокрый песок почти на всем теле.

— Это дома наших семей. Несколько Локвудов, родителей Нила и владельцев ранчо. Несколько Эвансов, родителей Лолы. И моей семьи. Мы часто отмечаем там Рождество или другие семейные праздники.

Семейные праздники.

Единственный мой семейный праздник — это день рождения. Его отмечает выжившая и взрослая Лили Маршалл за компанию со все еще рыдающей маленькой девочкой из грязной канализации.

Я хлопаю себя по ноге, убивая огромного комара, вгрызающегося в мою ляжку.

— Уверена, на мне уже не осталось живого места, эти твари то и дело норовят выпить всю мою кровь.

Марк хмыкает, моя спина ощущает легкую вибрацию, которая исходит от его груди при этом глубоком звуке.

— Меня не кусают.

— Без обид, но я бы не согласилась укусить тебя даже за деньги.

Потому что я готова ухватиться за задницу этого мужчины абсолютно бесплатно.

— Согласен. Не стоит. Я вредный и застреваю в зубах.

— Как говядина?

— Типа того.

Наши диалоги не отличаются высоким интеллектом, но я жажду каждого слова, слетающего с уст Марка.

Это притяжение… оно обвивает меня, как виноградная лоза, заставляет хотеть прижаться спиной к его груди. Я напоминаю себе, что все временно. Флэйминг временный. Мистер Июль временный. Это притяжение тоже должно притупиться со временем, но за последнюю неделю оно только нарастает.

— Итак, сколько здесь коров?

— Это секретная информация.

— Правда? — серьезно спрашиваю я.

— Да. Первое правило ковбоя: никогда не разглашай количество своих коров.

— Но они не твои.

— Поэтому я и не знаю, сколько их. — Его голос пропитан весельем.

Я толкаю Марка локтем в живот, и у него даже не сбивает дыхание, в то время как у меня, кажется, перелом лучевой кости.

— Ауч. Что за хрень?

— Это называется пресс. У твоих городских парней такого не было?

Я бросаю на него взгляд через плечо. Он смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, но его глаза… Они выдают всего эмоции. В них заметно пляшет веселье, как маленькие разлетающиеся искорки от костра.

Он профессионально улыбается глазами, как Тайра Бэнкс, и я хочу сфотографировать его на свой мертвый телефон.

— У меня никогда не было парней.

Марк так резко закашливается, что бледнеет. Я улыбаюсь и говорю сквозь приступ смеха:

— Прискорбно, согласна.

— Ты девственница? — нагло спрашивает он.

Я задумываюсь и постукиваю по подбородку.

— Нет, монашка.

Марк тяжело вздыхает.

— Ты ужасна.

— Ой, да ладно тебе, — я похлопываю его по руке, которая держит поводья. — Признайся, тебе тоже нравится наша химия.

— Я всегда больше любил физкультуру.

Мои щеки начинают болеть от улыбки, и мне приходится разминать рот, словно у меня что-то застряло в зубах.

— Итак, парни… — Марк не отпускает тему, что удивительно, ведь мне казалось, его интересуют только камни, ну или Янтарь, потому что он молчит и не раздражает.

— Я не девственница, — произношу со смешком. — Ты не так понял. Я хотела сказать, что у меня никогда не было парня… ну, в плане отношений.

Я прикусываю губу и морщусь. Не думала, что почувствую себя неудачницей, когда скажу это вслух.

Марк ничего не отвечает, дает мне время собраться с мыслями. Признаю, иногда его молчание действительно полезно.

— Не знаю, как объяснить. Мужчины просто приходили и уходили. Некоторые были моими партнерами по танцам, что автоматически исключало их из претендентов для построения отношений. Другие просто спали со мной и сбегали на утро, пока я не успевала открыть глаза. Видимо, как-то не складывалось. Было не время и не место для отношений. — Я хмурюсь, поглаживая гриву Янтаря. Размеренный стук копыт и шум ручья где-то неподалеку успокаивают меня. — Или же я просто никому не подходила.

На протяжении всей жизни.

Ни матери.

Ни семьям.

Ни партнерам.

Ни тренерам.

Ни мужчинам.

Ни-ко-му.

— А как же первая любовь?

Этот вопрос удивляет меня. Не думала, что Марк из тех людей, кто верит в первую любовь и ее безграничную силу.

— У тебя была она? — тихо, почти еле слышно спрашиваю я, потому что у меня такое ощущение, что мы не хотим делиться этим разговором даже с Янтарем.

Марк напрягается всем телом. На его руках проступают вены от того, как сильно он сжимает поводья.

Если бы я была уверена, что мое прикосновение не отвергнут, то положила свою ладонь и нарисовала бы произвольные узоры вокруг его костяшек, чтобы он расслабился. Но, к сожалению, за яркой и смелой оболочкой Лили Маршалл, живет трусливая и неуверенная девочка. Мне ее жаль. И я мечтаю от нее избавиться.

— Мы говорим о тебе, — наконец-то отвечает Марк.

— Нет, у меня не было первой любви. У меня вообще не было никакой любви.

Вновь наступает тишина, которая, к моему удивлению, уже ощущается намного комфортнее, чем та, что была в машине. Возможно, от мистера Июля впервые не исходят негативные вибрации?

— Получается, не только в маленьком городе отсутствуют необходимые для жизни вещи.

Моя грудь начинает гореть оттого, что этот грубый, недовольный и закрытый мужчина считает любовь необходимой для жизни вещью.

— Ты даже не представляешь, — сквозь ком в горле произношу я.

— Ты говорила, что в Лондоне тебя ничего не держало? У тебя никого нет?

— У меня есть я.

Когда мы приближаемся к холму, то мне открывается прекрасный вид: солнце уже близится к закату и приближается к горам. Желто-оранжевый свет окрашивает деревья и пастбища, а безоблачное небо начинает розоветь. Рассматривая всю эту красоту, замечаю огромный участок холма, над которым все еще стоит небольшой смог, а огромное черное пятно выделяется на нем, как кровоточащая рана.

— Мы успели. Все могло быть намного хуже. — Видимо, Марк замечает, куда я смотрю. — Счет всегда идет на секунды. Лес дышит, а мы как врачи, которые борются за каждый его вдох.

За мое дыхание тоже боролись однажды, и почему-то я решаю, что мне хочется об этом рассказать. У меня не так часто возникает желание говорить о своем прошлом, но есть в этом мужчине что-то такое, что раскрепощает. Возможно, рядом с ним я чувствую себя в безопасности, даже если он постоянно ворчит.

— Меня нашли новорожденной в канализации.

Марк вновь закашливается. Вероятно, мне нужно поработать над преподнесением информации.

— Знаю, ты не спрашивал, и, возможно, тебе вообще неинтересно, но, слушая тебя, я поняла, что однажды ко мне тоже кто-то успел. Хотя всю жизнь мне казалось, что я сама себя спасла.

Марк заставляет Янтаря остановиться и слегка наклоняется, чтобы посмотреть на мой профиль. Я ощущаю, как его взгляд проходится по каждой черте лица, словно он пытается понять меня без слов.

— Расскажи мне. — Его голос звучит тихо, но уверенно.

— Моей маме было семнадцать лет. Я разрушила ее жизнь, поэтому она решила меня выбросить. — Пожимаю плечами. — Я бы, конечно, предпочла хотя бы помойку, но меня никто не спрашивал, так что мне досталась канализация. — Я делаю глубокий вдох, подавляя дрожь. Мне двадцать семь лет. Я давно должна забыть это, а точнее — и вовсе не должна помнить. Но у меня такое ощущение, что мое тело до сих пор омывает вонючая вода, из которой не выбраться. — Она бросила меня в один из стоков, и по идее, я должна была захлебнуться дерьмом. В прямом смысле. Но видимо это был тот редкий момент в моей жизни, когда я решила закрыть свой рот. Меня выбросило в один из колодцев, где почти не было воды. Люди услышали крик. Меня спасли.

Я перевожу взгляд с горизонта и смотрю на Марка. В его глазах не появилась та обычная эмоция, которая мелькала у всех, когда люди узнавали о моем прошлом. Они начинали смотреть на меня по-другому. Не лучше, не хуже, просто иначе. Словно то, что я начала свою жизнь на дне Лондона и выросла в приюте, определяло мою личность.

— Откуда ты все это знаешь?

Я хмыкаю, слегка морщась.

— Это не то, что скрывают воспитатели в приюте. Не говоря уже о том, что семья моей мамы достаточно быстро объявилась.

Марк удивленно вскидывает брови, и я продолжаю:

— Это все произошло в том районе, где они жили. Мама вернулась домой без ребенка. Через пару часов меня спасли. Ну и мы нашли друг друга. Ура, — неискренно произношу я, лениво взмахивая руками. — Я опережу твои вопросы. Была ли у нее депрессия? Возможно. Наказали ли ее? Да. Забрали ли меня в семью? Нет. Родители мамы убедились, что я жива и здорова, и отказались от меня. Да, может быть, этих людей и беспокоило то, что их дочь чуть не убила младенца, но абсолютно не волновало, что я буду расти без семьи. Они не хотели меня. Никто не хотел.

В какой-то момент по моей щеке стекает слеза. Эмоции берут верх, не потому что я жалею себя, или хочу, чтобы меня пожалел кто-то другой. Нет. Я просто понимаю, что такие истории заводят людей в тупик. Они не знают, что ответить. А ты не знаешь, как отмотать назад все, что ты сказал, хотя это просто твоя история. В ней нет зубных фей или яркой фотографии первых шагов, которые так любят показывать нормальные родители, когда вспоминают своих детей в младенчестве. В этой истории много боли, страхов и тошноты. Но тем не менее она моя. Я не стыжусь ее, но все еще не знаю, как не ощущать себя неловко, когда заканчиваю рассказ, а человек не может вымолвить ни слова в ответ.

— Ты смелая, городская девушка, — наконец говорит Марк, делая небольшую паузу в своем хмуром взгляде и вытирая мозолистым пальцем слезу с моей щеки. — Не каждый готов рассказать малознакомому козлу о своей боли.

Я улыбаюсь, хоть у меня и стоит огромный ком в горле.

— Кажется, я неплохо лажу с рогато-копытными.

— Кажется, ты не такая уж и чужая.

Больше никто из нас не произносит ни слова. Когда солнце скрывается за горами, Марк поглаживает Янтаря, и он без лишней команды направляется в ту сторону, откуда мы пришли. Этот конь умнее многих людей.

Теплый пряный ветер дует мне в лицо, я закрываю глаза. Легкое покачивание от походки Янтаря навевает сон, а приятная усталость опускается на плечи. Не думала, что этот разговор настолько вымотает. А может быть меня просто опьяняет «Дыхание» или угрюмый пожарный за моей спиной, от которого веет арктическим туманом.

Мне становится так тепло, словно меня укутывают в тысячу пуховых одеял, и я сквозь дремоту понимаю, что откинулась назад и соприкоснулась с грудью Марка. Его ровное дыхание и сердцебиение успокаивают мою вечную, непонятную тревожность. Мне даже не хочется разговаривать или открывать глаза. Хочется лишь ощущать его размеренный пульс, под который подстраивается мое сердце.

Говорят, если лечь рядом с человеком, который уже спит, и постараться синхронизировать с ним дыхание, то можно заснуть за считаные секунды.

Работает ли с сердцем похожая схема? Может быть, если я усну рядом с Марком Саммерсом, то мое сердце наконец-то перестанет нестись галопом и успокоится.

Когда тело расслабляется еще больше, на моей талии вновь появляется крепкая рука. Его ладонь лежит там, где в животе зарождаются бабочки.

Первые бабочки в моей жизни.

Янтарь наступает на какую-то ветку. От резкого звука, врывающегося в дремоту, я вздрагиваю. Страх падения всегда преследует меня.

Марк крепче прижимает меня к себе, его щетина царапает мою щеку, когда он шепчет:

— Я держу тебя, Лили Маршалл.

В этот момент я понимаю, что все-таки не ненавижу Июль.