Тетерев мечты

Михаил Шахназаров (2024)

Если вы политкорректны, толерантны, принимаете 3000 гендеров, любите квадробинг и экоактивистов, то это книга не для вас. Она для тех, кто любит яркую и насыщенную жизнь, оставляющую в памяти огромные витражи самых разнообразных воспоминаний. А ещё она для тех, кто любит контрасты и не стесняется быть собой в наше непростое время.

© Шахназаров М. С., текст, 2023

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025

* * *

История в стиле bad

Верхушки сосен раскачивались над дюнами от мощных порывов осеннего ветра, заглушавших своим воем даже громкие крики чаек. По усыпанной листьями аллее вышагивали двое. Бывший радиоведущий Миша Мозырев и кинокритик Платон Кролин, с начала войны обосновавшиеся в Юрмале. Что-то их делало похожими друг на друга. То ли растущие клочьями неухоженные седые бороды, то ли похмельная одутловатость и застывшая печаль в глазах. Остановившись у афишной тумбы, Мозырев посмотрел на исписанный латышским цветастый глянец и плюнул на упитанное лицо латышского хориста. Пробегавшая мимо дворняга остановилась и пометила соседнюю афишу взмахнувшего палочкой эстонского дирижёра. Поправив воротник куртки, Кролин глубоко вздохнул:

— Стёпа говорил, что здесь старость хорошо проводить. Да здесь и в тридцать пять можно почувствовать себя глубоко старым хером.

— Не драматизируй. Воздух хороший, море. В «Мадам Сподра» вкусные пирожные и отличный кофе. Недорогие шлюхи.

— Миша, а цены?! Я принимаю горячий душ не более пяти минут. Я считаю минуты в душе! А в Москве мы с Люсей любили заняться сексом именно под душем…

Мозырев вспомнил пьяные разговоры Марии Грот, которая три месяца прожила с Платоном. По её рассказам, пять минут близости считались для Кролина утомительным марафоном. После акта он подходил к зеркалу и подолгу смотрел на своё отражение. Формы были несуразными и даже уродливыми. Однажды выпившая Маша не выдержала и ляпнула: «Миниатюра Платон и Аполлон. Не ищи в отражении Аполлона, Платоша!» Платон заперся в туалете и долго рыдал. Больше они с Машей не встречались.

–…а сигареты, — продолжил Кролин. — Я бросил курить.

— Это полезно.

— В какой-то мере. Это была одна из радостей жизни, которых здесь так не хватает. И теперь я себя извожу. Извожу мыслями о том, что не курю по той причине, что у меня нет денег на сигареты.

— Зато есть повод почувствовать себя молодым. Ведь в юности тебе тоже не хватало денег на сигареты, — решил пошутить Мозырев.

— В юности я не курил, Миша.

— И зря. Поэтому в тебе и нет этого хулиганского задора.

— Будто бы он в тебе есть. Всю юность ты без особых успехов пиликал на скрипке. А хулиганы из скрипачей — так себе.

Ветер усилился. Мозырев с грустью посмотрел на припаркованный у обочины старенький «фольксваген». Крылья, изъеденные ржавчиной, бампер в трещинах, разбитое заднее пассажирское стекло. Рядом валялась смятая банка пива. Миша подумал, что в Москве такое увидеть просто невозможно. Он вспомнил давний разговор с покойным олигархом Борисом Ельновским, который содержал Мозырева. Сгорбившись и жестикулируя, Ельновский митинговал, выйдя на середину комнаты:

— Не снижай градус. Я тебя из Штатов зачем вытащил? Чтобы ты рушил, а не созидал. Я же дал телефон этого парня, Максима, из группы «Сукин хуй». Шикарные ребята.

— Но я не могу их ротировать. Им название нужно поменять. Я не могу сказать, что в эфире играет группа «Сукин хуй».

Ельновский тут же набрал Максима, и лабух с радостью, за пять тысяч баксов, поменял название на «Палец смело́».

— Но у них тексты, Борис Натанович… Симба-бабан, пистон-карман, ахун-махун, кис-кис и в мисс.

— Вот! И это прекрасно! Ты должен внушать, что в этих текстах глубокий смысл, что они исполнены любви к жизни и новизны. Ты должен обыдлять, а не окультурять.

— Окультуривать, вообще-то.

— Ты не умничай. Иди и работай. А то снова окажешься в Штатах, где ты был на хуй никому не нужен.

Мозырев подумал, а может, стоило остаться в Штатах? Ему 55. К этим годам он бы обзавёлся и работой, и домом. За спиной Москва, в которой осталось всё. И шикарная квартира, и дом, и две машины, и друзья. А ещё там главное — тусовка, связи. А здесь гнёт провинциальности, хмурые латыши, нищета и полная неизвестность. Но они обязаны вернуться домой. Просто обязаны. Если отпустить из своих рук культуру, то даже самые тёмные и внушаемые всё быстро поймут и начнут догадываться.

— Давай к Стёпе зайдём, — предложил Кролин. — К нему позавчера сестра из Москвы приехала.

— Может, не стоит? Я же с Ириной раньше жил.

— Ну ты и со Стёпой какое-то время жил, и ничего.

— Платон, если ты ещё раз напомнишь мне про этот эпизод, я расскажу твоей жене про интрижку с Мусиной.

За небольшим заборчиком, над неухоженными клумбами возвышался большой двухэтажный дом розового цвета. В окошке второго этажа горел тусклый свет. Мозырев нажал на кнопку звонка, но никаких звуков не услышал. Убедившись, что звонок не работает, Мозырев постучал. Он стучал всё громче и громче, но ответом была тишина. Нажав на ручку и толкнув дверь плечом, гость ввалился в прихожую и, споткнувшись о разбросанную обувь, упал. Падал Миша в темноту с протяжным криком «ёб твою мать» и распростёртыми руками. Платон помог другу подняться и нажал на выключатель. Кухня встретила бардаком на столе и запахом несвежих продуктов.

— Сюда, суки! Кто, бля? — раздался голос известной поэтессы. — Скорее, нах.

Ирина сидела у массивной деревянной лестницы, украшенной двумя львами, похожими на недоразвитых пуделей. На женщине была пижама с Санта-Клаусами, а в руке она сжимала бутылку виски.

— А-а-а. Попугаи-неразлучники, блядь. Авангард диванного протеста. — На этих словах женщина отпила из бутылки.

— Ирина, давай мы отведём тебя на второй этаж, — предложил Платон.

— Себя отнеси. Носильщик, блядь. Короче, кажется, я сломала ногу.

— Левую или правую? — поинтересовался Мозырев.

Ирина указала пальцем на правую ногу. Мозырев решил пощупать место, указанное пострадавшей, и дом тут же огласил жуткий вопль. Со второго этажа донёсся восьмиэтажный мат в исполнении брата Ирины, народного артиста России Степана Мирзунова, который, пошатываясь, сделал первый шаг на ступеньку и чудом не съехал вниз, удержавшись за перила.

— Как ты, сестра? — пробасил Степан.

— Хуёво, братик. Кажется, перелом.

— Рука? Нога? Шея? Палец?

— Нога, братец.

— Перелом — это плохо. Боль, страдания и время. Но зато… — Степан ушёл в актёрство. — Как это романтично! Юрмала, мой день рождения, качающиеся сосны за окном, любящая сестра со сломанной ногой.

— Ты идиот, Стёпа, — не выдержала Ирина. — Да, мы алкоголики. И я, и ты, и вся наша чудесная родня, которая есть и которой уже нет. Но быть одновременно и алкоголиком и идиотом — это непозволительно.

Вскоре со второго этажа приковылял друг Степана, актёр Гуслов. Борис Гуслов играл в сериалах, презираемых даже отъявленными домохозяйками с преступно-низким уровнем IQ. Кивнув присутствующим, Гуслов проверил холодильник, удостоверился, что спиртного больше нет, накинул куртку и отправился в близлежащий магазин.

— Стёпа, принеси из заначки вискаря, — приказала Ирина. — Раздевайтесь, ребята. Выпьем.

— Сначала, пожалуй, скорую вызовем, — предложил Кролин.

— Вызовем скорую и покроем себя пятнами позора, — вмешался Степан, продолжая играть. — В наши чертоги зайдут унылые латышские фельдшеры и увидят страшное. Они увидят в дупелину пьяных народного и заслуженного артистов России, они увидят загашенную известную поэтессу со сломанной ногой. И только трезвые еврейские беженцы…

— Я бы попросил, — возмутился Мозырев.

— Ну вы же, блядь, не пакистанцы, — поднял голос Мирзунов. — Вы пилигримы страха и судьбы. Вы граждане мира.

— Мы граждане России, — провозгласил Мозырев.

— России и Израиля, — с гордостью заключил Кролин.

— Так и я об этом, — заключил Мирзунов.

Тем временем с трудом посаженная в кресло Ирина нашла в себе силы прикончить остатки виски. Глубоко затянувшись сигаретой, она произнесла:

Нет больше в жизни нашей страху,

Горит народного гнева печь,

Тот, кто не с нами, иди ты на хуй!

Или достань для борьбы свой меч.

Я презрела все страшные риски,

Я не хочу быть покорной рабой.

Лучше хороший и крепкий виски,

Лучше, чем рабство, — долгий запой.

Степан зааплодировал, Мозырев крикнул «браво», Кролин поморщился. Достав два гранёных стакана, непонятно откуда появившихся в небедных интерьерах, Степан наполнил их спиртным и протянул Мише и Платону. Кролин поморщился второй раз. Ирина не выдержала:

— Платоша, на мои стихи ты кривишь свои пухлые губёшки, от виски нос воротишь и снова кривишь губки, а когда тебя послал на хуй голливудский режиссёр Бадди Вульф, ты ему улыбался. Откуда это двуличие? Или пей с нами, или иди на хер!

— Ваше здоровье, Ирина, — произнёс Кролин и выпил.

Поначалу Платон очень больно переживал тот инцидент. Полгода назад он пригласил на онлайн-встречу режиссёра Бадди Вульфа и во время беседы заметил, что тот несколько затянул финал картины «Сумрачный глобус». В ответ Бадди Вульф послал Кролина на три буквы и сказал не лезть не в своё дело.

Тем временем из магазина вернулся Гуслов. Из пакета раздавался бутылочный перезвон. На столе появилась целая батарея самого разнообразного пойла, хлеб и колбаса с сыром. Гуслов тут же поднял тост:

— Степан, ты родился актёром, а потом и стал им.

— Родился он алкашом, как и я, — встряла Ирина.

— Ира, не перебивай, пожалуйста, — напрягся Гуслов.

— Степан, ты родился алкоголиком… Тьфу, блядь. Прости, прости… Ты родился актёром, а потом и стал им. Как твой прадед, дед, отец и ты с братом, сестрой и дядей. Актёр — это проводник. Это маяк и честь. Я хочу выпить за это.

Все выпили. Борис нарезал закуску, Ирина читала плохие стихи, исполненные фальшивым революционным надрывом, Платон смотрел по телефону новости, а Мозырев продолжал настаивать на том, что необходимо вызвать скорую. Ирина заметила, что если скорая приедет быстро, то веселье закончится и день рождения Степана получится скомканным. В итоге приняли решение вызвать карету скорой через час. Тем временем ветер усилился и стал ураганным. Было видно, как с деревьев срываются ветки, а по воздуху летят обрывки бумаги и листва. Ровно через час Мозырев набрал номер скорой и сообщил о подозрениях на перелом. На том конце провода говорили на латышском, а что говорили, Мозырев понять не мог. Миша принялся умолять девушку вымолвить хотя бы слово на русском, а также клялся в любви Украине и латышскому хоровому пению. В итоге прозвучала спасительная фраза «ждите, но долго». Напитки уходили стремительно, помещение погрузилось в сизые клубы дыма. Гуслов притащил со второго этажа караоке и начал перепевать весь репертуар радио «Шансон». Ирина сказала, что, если бы не нога, она бы обязательно станцевала, а может быть, кому-нибудь и дала. Кролин подал идею соорудить сеанс групповой онлайн-связи. В итоге на мониторе компьютера появились физиономии скупщика краденого и галериста Артура Шпильмана, журналистки Анжелы Сизонкиной, стилиста-педераста Патрика Моси, который в миру был Петей Моисеевым, и ещё нескольких персонажей, способных вызвать у любого человека чувство тяжёлого неприятия. Все эти люди были нетелегеничны, хамоваты, но пронырливы. Вскоре к трансляции присоединилась известный промоутер Байба Мудыня, занимающаяся организацией концертов и мероприятий. Поздравив Степана, женщина обратилась к Платону:

— А тебя я хочу поздравить. Есть немножко хорошая новость. Через три недели выступаешь с лекцией в «Паласе». Я уже скинула название на программу для афиши.

— Спасибо тебе огромное! Спасибо, дорогая!

— Билеты будут по тридцать евро. Так что сможешь в горячем душе и больше пяти минут подмышку тереть. — На этих словах Байба рассмеялась.

— Вот оно как. Ты и ей про душ рассказал, — прошептал Мозырев, а затем обратился к Мудыне: — Байба, так у меня же в эти даты тоже лекция в «Паласе».

— Именно. У Платона 26-го числа «Жизнь без кино и кино без жизни», а у тебя 28-го «Музыка без мелодий и мелодии без слов». Билеты по сорок евро. А потом сразу встреча с Борей Гусловым.

— Ну ты и мразь, Платоша, — по слогам выговорил Мозырев. — Мало того что ты спиздил у меня название программы, так ты ещё и с датами меня подставил. И не только с датами, но и с ценой на билет. Он демпинговать решил, сучий потрох. Я здесь жратву покупаю на скидках, на электричке стал ездить, курю какую-то бумагу с хуйнёй…

— Я в горячем душе по пять минут стою, не больше, — вскричал Кролин.

— Да хоть по три минуты, — заорал Мозырев, отвесив Кролину пощёчину.

Казалось, звон повис в воздухе навечно. Лица на мониторе застыли, Ирина начала читать очередной стих, Кролин ответил Мозыреву такой же пощёчиной.

— Да что вы как девочки, — раскинул руки Гуслов и засадил хук справа Кролину.

С этого момента потасовка приняла более яркие и чёткие очертания. Обменявшись ударами, Мозырев с Кролиным пытались замесить Гуслова, но им отчаянно мешал Мирзунов. Пластиковая упаковка с нарезкой, запущенная Платоном, по касательной попала в лицо Ирине, оставив заметную царапину. Дама тут же запустила бутылкой в гущу событий.

— Да идите вы все на хуй! — заорала с монитора Байба и отвалилась с трансляции.

Остановил потасовку вопль Ирины. Дерущиеся обернулись и увидели стоящую у входа пару в белых халатах. Рядом с высоким, статным парнем стояла совсем ещё юная девушка.

— Кино снимаете? — поинтересовался на чистом русском фельдшер, узнавший персонажей.

— Нет… — сквозь одышку произнёс Мозырев. — Наслаждаемся прозой жизни.

— Вот оно как. Такая суровая проза требует продолжения.

— В смысле? — раздался голос Ирины.

— В смысле, я должен вызвать полицию. У вас сломана нога, на лице глубокая царапина. Если я не сообщу, то у меня могут быть проблемы.

Мирзунов понял, что играть уже не придётся. Ну разве что немного, совсем чуток. Бросившись на колени, он обратился к парню:

— Пощадите! У нас всех вид на жительство. Любое нарушение, оно смерти подобно. И если мы с Борей и Ирой можем вернуться, то для этих ев… для этих беженцев, — Степан кивнул в сторону Платона и Миши, — для них всё может закончиться высылкой. А там война, там агрессивные сограждане, там атмосфера ненависти. Там всё то, чего нет здесь.

Молодой фельдшер долго смотрел на этих известных, но жалких и потрёпанных персонажей. Он прекрасно помнил их интервью, их оскорбительные реплики, продиктованные узостью кругозора, тюльпан взрыва памятника освободителям Риги.

— Мы вам заплатим, — взмолился Мозырев. — Только не звоните в полицию.

— А вот это вы очень зря. Странно получается. Вы так громко кричите о букве закона, но не спешите её соблюдать. Тем более в стране Евросоюза.

Набрав номер полиции, юноша на чистом латышском произнёс:

— Пьяный дебош с рукоприкладством по адресу… Что?.. Приезжие артисты из России. Да… с видом на жительство.