Как читать книги

Моника Вуд (2023)

Вайолет выходит из тюрьмы после двадцатидвухмесячного заключения за аварию, в которой погиб человек. В тюрьме у девушки была отдушина — книжный клуб, который вела учительница на пенсии Харриет. Вайолет страшится будущего, прошлое давит на нее тяжелым грузом вины. Пенсионер Фрэнк — муж женщины, которую убила Вайолет в той автокатастрофе. Он так и не может привыкнуть к теперешнему одиночеству, хотя чувствует, что одинок был всегда. Эти трое, девушка и два неприкаянных пенсионера, встретятся в маленьком книжном магазине. И с этого момента их судьбы сплетутся в тугой узел. Вайолет предстоит стать учительницей очаровательных попугаев, которые будут поумнее многих людей. Харриет внезапно вынырнет из своего респектабельного, но скучного существования, чтобы взглянуть на окружающее по-новому. А Фрэнк… для него, по сути, все только начнется. Полная юмора, очень теплая, нежная книга о том, как принять себя и свое прошлое, как научиться жить с чувством вины, о том, что всегда есть второй шанс, пусть даже сейчас кажется, что тьма не рассеется никогда. И конечно, о том, что книги способны на очень многое, надо лишь научиться их правильно читать. И, вне всяких сомнений, после романа Моники Вуд вы полюбите попугаев жако. Содержит нецензурную брань.

Глава 9

Вайолет

Люди хотят знать о том, как в тюрьме обстоят дела с сексом, в основном потому, что пересмотрели фильмов. Действительно, за решеткой можно свихнуться. Тебе одиноко, тебе страшно. Человеческое прикосновение, оно реально, и оно нужно людям, иначе они умрут или захотят умереть. Иногда мы обнимались — вообще-то это запрещается, но многим девчонкам было все равно. Надзиратели не придавали этому значения, если только речь не шла о прямо явных сексуальных объятиях, и тогда этот бардак сразу прикрывали. «Поворкуешь в уединении», — говорили они, и это было смешно, пока ты не вспоминал, что это за «уединение»: окна с решетками и железная дверь, опять же с решетчатым окошком. Койка с жутким матрасом. Простыни на ощупь напоминали однодневную щетину, воняли хвойным моющим средством, мешались в прачечной с бельем из мужской тюрьмы, и нам их привозили с противными, не отстирывающимися пятнами. Мы каждую неделю на Общем собрании просили: «Пожалуйста, отделите Мужское от Женского — полотенца, простыни и — о боже ты мой — мочалки, пожа-а-алуйста». Но они этого так и не сделали. «Неэффективное расходование времени». Тем, кто не считает мужчин безнадежными отвратительными свиньями, следует заглянуть в тюремную прачечную.

А завела я разговор о сексе в тюрьме — у меня самой секса там не было, ни с женщиной, ни с надзирателем, — из-за того, что произошло, когда я увидела в книжном Фрэнка Дейгла. Сначала меня охватила такая сильная дрожь, что я даже с места не могла сдвинуться, все вокруг завертелось, заискрилось, и я уже не помнила, где мой дом, — впрочем, квартиру на Грант-стрит, куда меня поселила Вики, и домом-то не назовешь, но я и номер его забыла, то ли пятьсот двадцать, то ли двести пятьдесят, и что будет, если я не найду здание, они все похожи как две капли воды, и вдруг рядом оказалась Буки, наша Книжная дама…

Книжная дама усадила меня на деревянную скамью и пристроилась рядом, ее мягкая рука снова лежала у меня на плече.

— Он ушел, Вайолет. Что это было, я не знаю, но все закончилось. Ну что ты, тише, тише.

Я не шучу. Ну что ты, тише, тише — ну просто добрая фея из детской сказки. А я — вот, пожалуйста, — реву, губы дрожат, грудь ходуном ходит. Сопли и слюни — все как положено. Буки гладит меня по спине, шепчет «тише, тише» и другие утешающие слова курицы-наседки и доброй феи, а я никак не могу с собой совладать, я человек-гейзер, «старые добрые рыдания» на милой скамейке у милого книжного в милом Портленде, штат Мэн. «Не уходите, — умоляю я, — пожалуйста, только не уходите».

И, о чудо, она не уходит. Так и сидит со мной, одетая в белоснежную блузку в горошек и слаксы — бежевые, выглаженные. А эти практичные бежевые туфли я помню еще по Книжному клубу. Я всегда считала, что это она для нас так специально одевается — как бабуля, которая в жизни не нарушала законов, но прощает тех, кто их преступил. Но, видимо, эти безликие вещи — обычная ее одежда, а в этом «тише, тише», в руке, ласково гладящей меня по плечу, ее суть.

У меня перед глазами стоит лицо мистера Дейгла, замершего наверху стремянки. Все, наверное, решили, что он злой человек, мстительный, сумасшедший или того хуже. Но я-то знаю, я-то видела. Я наблюдала за ним все дни, пока длился мой бесконечный суд — можно даже сказать, наш с ним суд, — я поняла, что вовсе он не злой, и не мстительный, и не сумасшедший, и не того хуже. В нем не было ненависти ко мне. Я точно это знаю.

И тут раздается еще один звук, будто откуда-то издалека доносятся всхлипы, словно это раненый молодой олень, пошатываясь, вышел на поляну и обнаружил, что все его родичи ускакали прочь, растворились в лесу.

Но это не раненый олень. Это я.

— Тише, тише… — повторяет Книжная дама и гладит, гладит. — Все закончилось, все хорошо. — Она шепчет сочувственно, а я в ответ безостановочно икаю; волнами ниспадают ее седеющие волосы, а сама она простая, ласковая, какая-то домашняя, и мне хочется спрятаться в ней, такой уютной и мягкой.

Вот что я имею в виду, когда говорю, что из-за этих душевных порывов можно свихнуться. Там, за решеткой, даже в самой крупной из девчонок — Дженни Большой, ростом метр девяносто в носках и с фигурой вроде снегоочистительной машины — проявлялись некая нежность, мягкость, и это притягивало.

Вот такая же и Книжная дама, Буки. Я кладу голову ей на грудь, жалко, что она не моя мама, не тетя, не сестра, не бабушка и не одна из тех, уже покойных или умерших для меня людей, которые меня любили. Книжная дама знает, что я совершила преступление, но она все равно здесь, гладит и утешает меня в общественном месте, где ее знают, и ей неважно, кто это видит.

— Дыши, Вайолет, — говорит Буки.

Вокруг гудит город, в который направлялись мы с Троем, пока вселенная не сказала, что не тут-то было. Сейчас никто не обращает на нас внимания, просто милая женщина гладит по спине расстроенную чем-то девушку.

— Не знаю, что нашло на несчастного, на этого чокнутого типа, — говорит она, — но к тебе это не имеет ни малейшего отношения.

— Никакой он не чокнутый.

— Но звуки, которые он издавал!

Кошка снова на подоконнике, сидит там и смотрит на нас. Ее зовут Борис, но я дала бы ей другое имя, самое банальное, какое бывает, Пушок там или Соня, ну что-нибудь обычное.

— Давай вернемся внутрь, — предлагает Буки. — Анкету заполнить дело недолгое.

— Нет, — отвечаю я, — мне туда нельзя.

Борис нужен хозяин лучше, чем я. Не тот, кто убил учительницу.

— Дыши, дыши. Вот так.

Мне все же удается взять себя в руки и вместе с Буки доковылять до «дома», где она, поддерживая под локоть, ведет меня вверх по лестнице, как будто это я пожилая дама, а она — юная глупая девчонка, а не наоборот. Руки у меня трясутся так, что ключ не вставляется в замок.

— Давай помогу, — предлагает Буки.

Мы входим в квартиру.

Она быстро обжаривает квелые овощи, которые находит в холодильнике. Варит рис и заправляет его из какой-то бутылки, которую Вики оставила в дверце холодильника.

— Спасибо, Буки, — говорю я.

— Называй меня Харриет, милая. Мы же теперь на Воле.

Она убирает со стола, ополаскивает тарелки и складывает их в посудомойку, я представления не имею, как с этой машиной обращаться, и Харриет терпеливо объясняет.

— Тебе нужны книги, — оглядев комнату, говорит она.

Ни ковров, ни занавесок, ни постеров или репродукций, ни книг, и последнее хуже всего.

— У меня не получилось их забрать оттуда, — говорю я. — Как раз собиралась в книжном купить «Антологию Спун-Ривер», чтобы дочитать.

— Они не воскресают из мертвых, если вдруг ты надеялась.

— Не надеялась, — говорю я. — Им вроде нормально и мертвыми, главное — высказаться.

Харриет улыбается, и я понимаю, что верно подметила.

— Вайолет, нам тебя не хватает в Книжном клубе.

Она говорит «нам», но имеет в виду «мне». Там, за решеткой, никто никогда не упоминает тех, кто ушел.

Я тоже скучаю по Книжному клубу. Скучаю по тому, как Харриет объясняет, как надо читать. Как видеть стили и слои. Как понимать, где в повествовании «история», а где «между тем» — то важное, что происходит, пока остальной сюжет идет своим чередом.

Вот три медведя бродят в лесу, это «история». А вот Златовласка хозяйничает у них в доме, это «между тем».

Убитая горем Золушка моет и убирает — «история». Прекрасный принц ищет везде и повсюду — «между тем».

Испуганная преступница из Эбботт-Фоллз на Воле — история. Книжная дама звякает посудой в раковине преступницы — между тем.

Я с силой прижимаю кулаки к глазам, тру их.

— Харриет, вы знаете, кто этот человек?

— Его зовут Фрэнк Дейгл. Разнорабочий в магазине. — Она изучающе смотрит на меня добрыми глазами. — Они там его обожают, и до сегодняшнего дня он мне казался вполне безобидным. Не представляю, что на него нашло.

— Я представляю. Я хорошо представляю, что именно на него нашло.

И я рассказываю. Не только про аварию и суд, но и про Троя, Вики, маму и даже про пастора Рика. Рассказываю, как жутко скучаю по дому, хотя дома не осталось, и скучать просто не по чему.

После моего рассказа Харриет на какое-то время задумывается, как делала иногда в Книжном клубе. «Пусть сначала все в голове уляжется, — говорила она. — Пусть уляжется, прежде чем мы решим, о чем это».

— Я помню эту аварию, — наконец говорит она сейчас. — Та женщина, кажется, была учительницей?

— Воспитательницей в детском саду.

— Боже.

— Двадцать два малыша.

— Это произошло года три-четыре назад? — спрашивает она.

— Три.

— Сколько тебе лет, Вайолет?

— Двадцать два.

Она так близко, что я чувствую запах ее дорогого шампуня.

— Ты же была совсем девочкой.

— Я лишила человека жизни, Харриет. И это факт.

— Факты остаются фактами, — соглашается она, как будто факты не страшнее ромашек. И оглядывает кухонную стойку: — Сестра тебе чай не оставила?

— Не знаю. Давайте поищем.

Я сижу на одном из двух стульев, и мини-кухня сейчас кажется совсем мини. В хорошем смысле, уютном. Харриет занимает много места. Она находит чай — имбирь с персиком, мы с Вики, когда учились в средней школе, пили его по вечерам у себя в комнате, чтобы почувствовать себя взрослыми. Чайника нет, но Харриет достает кастрюльку и приспосабливает ее для дела. От того, как она хлопочет у меня на кухне — другого слова и не подберешь, именно хлопочет, — мир перестает нарезать вокруг меня крутые виражи.

— Вайолет, ты умела красиво говорить в Книжном клубе, — открывая шкафчик, говорит Харриет. — Просто очаровательно умела. И твой голос, и твои рассуждения. Такой звонкий рожок, ласкающий слух.

Она продолжает хлопотать и продолжает говорить, находит две чашки, есть в ней какая-то успокаивающая сдержанность. Наверное, правила для волонтеров работают и на Воле.

— Вообще, Вайолет, подозреваю, что возьмись ты читать словарь, устроившись под деревом, птицы умолкнут и будут слушать тебя.

Ничего не могу с собой поделать, опять начинаю плакать. В тюрьме почти все новенькие в первую ночь плачут до утра. Иногда две ночи. Редко — три. Потом ничего. Я совсем не плакала, ни в первую ночь, ни после, потому что мама наплакалась за нас двоих. Наверное, слезы прячутся в организме, пока не наступает время им вытечь. Свободно. В открытую.

Наверное, я теперь могу плакать в открытую.

Пока закипает вода, Харриет критически оглядывает мою квартиру — без ковров, без занавесок, без картин и без книг.

— Надо найти тебе что-нибудь почитать.

Ее голос для меня — сама красота. Рожок там или как она сказала.

— Книги не решат моих проблем, Харриет.

— Не решат, но помогут понять твои проблемы, взглянуть на них со стороны. Дадут проблемам дышать.

— Я не могу вернуться в книжный магазин.

— Конечно, можешь, и вернешься. — Она разливает кипяток. — Но не сегодня.

Аромат имбиря напоминает мне о Вики. О маме. О нашем доме на Стикни-стрит.

— А еще, — добавляет Харриет, — ты заведешь читательский билет. В Портленде чудесная библиотека, а ты живешь в шести кварталах от ее основного отделения.

Я делаю глоток.

— Спасибо, что помогаете мне, Харриет.

— Знаешь, Вайолет, у меня в твоем возрасте тоже не было мамы.

Предполагалось, что от этого мне сделается легче, но нет. Я представляю Харриет молодой и одинокой.

— Моя мама заболела, — рассказывает она. — Сестра училась в университете, отец занимался делами фермы, и ухаживать за мамой пришлось мне. За отцом, как потом оказалось, тоже. — Она качает головой. — Ему плохо давалась роль вдовца.

— Отец тоже умер?

— Довольно скоро. Сестра помогала, но она в то время уже жадно вбирала в себя большой мир, и попросить ее вернуться было бы чересчур.

Харриет делает глоток чая. На ее чашке ярко-розовыми буквами написано: СТРЕМИСЬ К ВЫСШЕМУ БЛАЖЕНСТВУ. На моей: БУДЬ СОБОЙ, ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ РОЛИ ЗАНЯТЫ.

— Потом мне пришлось избавляться от фермы, и когда завязалась тяжба о том, где должно проходить размежевание с соседским участком, в моей жизни появился Лу Ларсон — будто спасательное судно в холодном бушующем море.

— Ух ты.

— Он был адвокатом по имущественному праву. Решил все мои проблемы, и я вышла за него. — На лице ее мелькает быстрая улыбка. — Ромео и Джульеттой нас не назовешь, но я достаточно его любила, чтобы быть достаточно счастливой. Родила двух дочерей, одну за другой, и прожила хорошую жизнь. Мы чудесно относились друг к другу. Преданно.

— Но ведь он умер, Харриет. Вы сказали нам в Книжном клубе, что Лу умер.

— Да, и тогда я пошла учиться в колледж и стала учительницей, а если бы я этого не сделала, то сейчас не сидела бы здесь с тобой. — Она поднимает чашку, словно для тоста. — Жизнь полна неожиданностей, Вайолет. Ты пей-пей, почувствуешь себя лучше.

Я повинуюсь, и она оказывается права — мне становится лучше. Но когда она собирается уходить, мне опять тошно. Она смотрит на меня так, будто я — пальто, которое она собирается купить. В голове моей так и отстукивает: «Купи меня».

— Я живу в Белмонте, тут недалеко. Можно автобусом, но можно и пешком, если тянет на подвиги.

— Меня тянет. — Полнейшая ложь. Тянет меня зарыться в яму.

— Тогда почему бы тебе не заглянуть ко мне на ужин в четверг, часов в шесть? В пятницу заседание Книжного клуба, и, может, опробую на тебе кое-какие вопросы. — Она записывает адрес на магнитном блокноте, который Вики прилепила на холодильник. Блокнот озаглавлен «ГЕНИАЛЬНЫЕ МЫСЛИ». — Ограничения в еде есть?

В ответ я смеюсь, и она следом — в тюрьме мы ели все, что нам давали, так что получилась тюремная шутка.

— Харриет, я приду. — Я стараюсь, чтобы это не прозвучало уж очень пылко, но, если честно, меня уже переполняет нетерпение.

Она достает из сумки расписание автобусов.

— Тебе надо дойти пешком до Конгресса. А там маршрут номер 4.

— Сколько стоит проезд?

— Я покупаю месячный проездной. С парковкой тяжело, а поездка в автобусе расслабляет. Кажется, одна поездка стоит доллар пятьдесят. У тебя есть мелочь?

— Думаю, да. Я сегодня в «Ренис» белье покупала.

— «Приключение Мэна», — отвечает она слоганом «Ренис», и как же странно мне слышать собственный смех, дважды за две минуты. Если умереть прямо сейчас, то будет норм. Я бы включила этот смех в свою эпитафию.

— Харриет?..

— Да, Вайолет.

— Надо говорить водителю автобуса, куда я еду, или как?

И тут ее вдруг осеняет, что я не очерствевшая в тюряге, прогнившая от жизненного опыта преступница. Что я просто баптистская дурочка из Эбботт-Фоллз, штат Мэн, которая ни разу не ездила на городском автобусе. За решеткой девчонки иногда звали меня Синди Лу Ху. Но я там была не одна такая. Киттен варила мет в Карибу, но дальше Бар-Харбора не бывала, да и туда попала, когда их возили на концерт их школьной музыкальной группы.

— Знаешь что, — говорит Харриет, — давай-ка я за тобой заеду без четверти шесть. Заодно дорогу покажу.

— Ладно. — Я слишком громко выдыхаю, можно было бы и потише.

— А после ужина проделаем путь в другую сторону, еще разок потренируемся.

Это уже похоже на будущие приглашения — не один ужин у Харриет, а, может, больше.

— Я хотела кошку, — признаюсь я. — Больше, чем книгу.

— Я знаю.

— Вроде как друга себе искала.

— Конечно, — кивает Харриет. — Мне ужасно жаль, что тот бедняга тебя напугал.

— Он меня не напугал, — возражаю я.

— Полагаю, мы можем списать его вопиющее поведение на шок. — Она берет сумку и в последний раз кладет руку мне на плечо. — Ты выплатила долг, Вайолет, и теперь имеешь полное право жить своей жизнью.

Когда она уходит, в моей квартире — без ковров, без занавесок, без картин и без книг — до конца дня живет ощущение присутствия другого человека. Однако потом оно пропадает, и здесь только я. Я и Лоррейн Дейгл. А теперь еще и ее муж, этот приятный мужчина, который вовсе не собирался меня пугать. И не напугал.

Почему это было не очевидно для всех, кто там был? Ведь это я его напугала.