Исповедь. Мистический роман. Книга первая

Натали Бизанс

Эрик ни на кого не похож, держится от своих новых одноклассников особняком. Это и притягивает Наташу. Таинственная его душа однажды приоткрывается для неё, но чистой и искренней дружбе не дано перерасти в нечто большее. Молодой человек решает стать католическим священником. Многое изменится прежде, чем они поймут, что жить не могут друг без друга.Это не «Поющие в терновнике», здесь любовь побеждает всё!

Портрет на обложке Татьяна Юрьевна Туртанова

© Натали Бизанс, 2018

ISBN 978-5-4483-0841-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Глава 1

Светлой памяти Эрвэ Кярэса (Herve Caraes) посвящается, чья жизнь, как вечный духовный подвиг, навсегда останется в наших сердцах.

Ранняя весна. Один из тех дней, когда солнечные лучи начинают пригревать замёрзшую землю. Первые подснежники доверчиво тянутся к свету. Нежная зелень пробивается сквозь слегка приоткрытые почки на ветвях деревьев. Оживились птицы, поют днями напролёт. Воздух напоен ароматами возрождающейся природы. Лишь в тенистых местах ещё сохранились остатки старого льда и снега, плачущие ручьями о своей незавидной судьбе.

Вторая парта у окна — моё любимое место, можно поглазеть на улицу, если на уроке скучно. После затяжной зимы так мучительно ждёшь тепла, и вот, приходит это долгожданное время, а ты вынужден сидеть на уроках в запертом помещении, смотреть в книги, слушать, читать, писать, отвечать, делать вид, что сосредоточен на очередном задании. А сердце рвётся на волю, вдохнуть, насладиться, налюбоваться весной…

В дверь постучали, вошла директриса с незнакомым парнем. Он высокий, худощавый, хорошо сложенный, с непривычно длинными тёмно-русыми волосами. Такие причёски обычно носят музыканты, но не ученики нашей школы. Я не в силах отвести взгляд, как зачарованная, смотрю на него. Он ни на кого не похож, никогда раньше таких не встречала. Это не просто любопытство, что-то в нём до глубины души взволновало меня. Возможно, глаза, или выражение лица, такое спокойное, уверенное в себе, даже будто безразличное к происходящему.

— Наш новый ученик, прошу любить и жаловать — Эрик Вишневский! Он совсем недавно переехал жить в наш город и будет учиться в этом классе, — сказала она.

Новичка посадили за последнюю парту в среднем ряду, куда весь класс проводил его взглядом. Директриса ушла, продолжился урок. Трудно заставить себя не обернуться, так хочется понаблюдать за ним, разглядеть как следует… Надо признаться, что это чувство преследовало меня весь этот день.

На перемене ребята обступили Эрика, задавая ему вопросы (кто он, откуда, зачем переехал, чем занимается), но и это, кажется, не смутило его. Он так спокоен, словно всю жизнь провёл в этом городе и учился в нашем классе. На вопросы отвечает коротко, без особого интереса, пропуская мимо ушей злобные подковырки, отпущенные кем-то из мальчишек, но не смотрится при этом вызывающе. Он вполне дружелюбен, хоть и отстранён, словно прибывает на своей волне.

— Да, что вы все хотите от него? Сразу видно: лапоть-лаптем, вот и косит под дурачка! послышался раздражённый голос Вовки-Бугая, нашего местного «королька». Он пнул ногой стоящий рядом стул и уставился на Эрика, выпятив грудь (Вова несколько раз оставался на второй год и был старше всех, выше и сильнее). В классе повисла гробовая тишина. Все замерли, ожидая ответа на брошенный вызов. Эрик медленно поднялся, бесстрашно глядя ему прямо в глаза, чётко выговаривая каждую букву негромким сдержанным голосом:

— Ты же меня совсем не знаешь. К чему такие скороспелые выводы? — он продолжал в упор смотреть на Бугая.

Тот удивился, не ожидая встретить отпор, но стараясь остаться по-прежнему «крутым», театрально сплюнул на пол и прошипел:

— Сразу видно: маменькин сыночек! Терпеть таких не могу!

Эрик не отреагировал и на это, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Это твои проблемы, — так же спокойно ответил он.

Вовка первый не выдержал, отвернулся и вышел из класса, что-то шипя себе под нос. Все разочарованно разбрелись, зрелище не состоялось. После этого Эрика многие зауважали, никто не пытался его больше цеплять.

Пролетали день за днём, все уже попривыкли к новенькому, и, поскольку он был одиночкой (как кот — сам по себе) его постепенно перестали замечать. Видимо, этого он и добивался с самого начала: стать «невидимкой», чтобы никто и ни что не отвлекало его от собственных мыслей. Учился хорошо, друзей не заводил, в общественной жизни класса не участвовал, намеренно избегая всяческих вечеринок и походов, если они не были утверждены школьной программой. Всегда уравновешенный, поглощённый известными лишь ему одному мечтами, лишнего слова из него не вытащишь. Некоторые просто решили, что он зануда и ботаник, только не я. Всё больше притягивала его таинственность, странная любовь к уединению.

Весь мир для меня стал крутиться вокруг него одного. Его именем, голосом, образом вошла в моё сердце любовь.

Глава 2

День за днём становилось всё теплее. Появились первые листочки. Земля задышала, окончательно освободившись от белого ледяного панциря. Молодая травка нежной порослью зазеленела повсюду. Птицы занялись подготовлением гнёзд для будущего потомства, заливаясь трелями любовных признаний. Вот так и я наполнилась чувствами до самых краёв, ни есть, ни спать уже не могла без мыслей о нём.

Эрик меня даже не замечал, впрочем, как и всех остальных. А я, дурёха, всё таила в груди надежду, что делает он это намеренно, дабы не выдать себя. Что в глубине души, где-то очень глубоко, я ему, всё-таки, нравлюсь. Ведь не зря же, когда мы столкнулись с ним в коридоре, он помог мне собрать разлетевшиеся по сторонам учебники и так внимательно посмотрел!.. От одной мысли об этом меня бросало в жар, а потом знобило, и, вообще, перепады настроения — от упадка сил до восторженного полёта, сменялись несколько раз на дню.

Страшно было себе даже представить, как смогу пережить каникулы, когда выходные, и те, стали сущей пыткой. Я бежала в школу раньше всех, чтобы в окно увидеть, как он поднимается в гору перед школой, как заходит в класс, открывает сумку, достаёт учебники… У меня была возможность видеть его каждый день! Засыпая и просыпаясь с мыслями о нём, я не могла сосредоточиться ни на чём другом. Успеваемость падала, а вместо домашних заданий, я могла часами сидеть за столом, слушая в плеере музыку и вырисовывая его заветное имя и фамилию, даже просто, инициалы, украшая всё бесчисленными сердечками, звёздочками и цветами. Что может быть слаще? Когда спрашивали на уроках, я покрывалась густой краской и не могла промямлить ничего существенного. Учителя забеспокоились и начали обращать внимание на то, что «вечно где-то летаю в облаках». Я же беспечно упивалась своими чувствами и мечтами, с трудом отдавая себе отчёт, что впереди экзамены, и к ним необходимо готовиться.

На переменах вся школа отправлялась на улицу погреться на солнышке, подвигаться, посплетничать и поорать. В кругу одноклассниц, я молчаливо слушала, как девчонки делятся друг с другом планами на будущее лето, секретничают о парнях, о своих первых свиданиях…

— А ты что молчишь? Странная какая-то стала. Наташка, пошли завтра на дискотеку, наши все собираются! — Диана ткнула меня в бок, — У Генки днюха, обещал проставиться, зовёт всех в бар, побарствуем! — она расплылась в мечтательной улыбке.

— Нет, девочки, я не смогу, родителям обещала помочь на даче.

— Вечно у тебя какие-то дела находятся, — Ленка надула щёки, — а может, ты с кем встречаешься, только говорить не хочешь?

И тут наше внимание привлекла группа ребят, столпившаяся неподалёку. Судя по крикам, началась драка. Мы, подталкиваемые любопытством, подошли ближе.

Поединок был явно неравным. Вовка, наш одноклассник, бил кулаками какого-то паренька из параллельного класса. Он совсем уже не сопротивлялся, почти поник, пытаясь просто уходить, по возможности, от ударов. Вовка же не унимался и озверело продолжал молотить его своими огромными ручищами.

Я заметила Эрика, пробирающегося сквозь толпу, он был как всегда хладнокровно спокоен и полон внутреннего достоинства (которое никак нельзя назвать гордыней или чем-то подобным, скорее врождённым благородством, ненаносным, непоказушным, а настоящим, естественным от природы).

Эрик подошёл к Вовке и, схватив за рукав пиджака, оттолкнул его от парня, у которого уже потекла из носа и рассеченной губы кровь.

— Остынь! — голос Эрика был твёрдым, даже грозным.

— Чего?! — визгливо от возмущения заорал Вовка, он был потрясён такой наглостью!

— Нельзя показывать силу на слабых!

— Ах ты, интеллигент… (ненормативная лексика) — Вовка побагровел. — Давно тебя надо было… — он опять сплюнул, как при их первой встрече, так, словно хотел это сделать в лицо Эрику, но не решился. — Ну, давай, останови меня, попробуй!

В этот момент подоспел учитель, растащив их в разные стороны. Эрик помог пострадавшему мальчишке подняться, подал ему свой носовой платок:

— Ты как?

— Нормально, — всхлипывая, ответил парень. — Спасибо тебе!

— Помощь нужна? Может к врачу?

— Обязательно, отведи его в медкабинет! А с тобой особый разговор, Владимир, прошу на ковёр к директору! — физик схватил Бугая за шиворот и поволок за собой.

Толпа зевак разочарованно разбрелась. Раздался звонок. Все побежали на урок, я тоже, с трудом переставляя дрожащие от испуга ноги, поплелась к школе. Меня потрясло увиденное, а так же то, что Эрик (всегда очень внимательно относившийся к учёбе) так и не появился на следующем уроке. Всю биологию я сходила с ума и думала о том, что злосчастного Вовки-Бугая тоже нет в классе. А вдруг они встретились?..

Глава 3

Когда я выбежала из школы и оглянулась, двор был пуст. Рядом находился старинный парк и полуразрушенный замок, некогда принадлежавшие графской семье, и хорошо сохранившаяся конюшня (ныне переделанная в музей Народно-прикладного искусства). Ниже под холмом — католическая церковь, построенная всё теми же, канувшими в лету, графьями.

Меня потянуло туда интуитивно, неосознанно. Я шла по парку, которому было несколько сотен лет, пустынному, неухоженному, заросшему. Аллею перед замком полукругом ограждали огромные туи, говорят, что в центре этой поляны когда-то находился красивый фонтан. Теперь, всё забытое и почти похороненное под толщей времени, заросло плющом, малинником и сорной травой. После войны и прихода советской власти замок служил вначале учебным заведением, затем, вновь, по каким-то причинам, оказался заброшен и разрушался год за годом, постепенно превращаясь в руины.

Фрески замка, созданные итальянскими мастерами, были безжалостно зашпаклёваны и покрыты однотонной краской. Теперь, в местах где облупилась штукатурка, вновь пробивался на солнечный свет старинный замысловатый узор. Так хотелось всегда заглянуть в таинственное прошлое этого дворца, увидеть, каким он был.

Будучи ещё детьми, мы часто после школы развлекались тем, что отковыривали верхний слой со стен, представляя себя реставраторами и археологами, ценителями истории. На самом деле, наносили ещё больший вред памятнику архитектуры, ведь чаще всего штукатурка отлетала вместе с фрагментами старинного рисунка.

Окна дворца разбиты, залезть внутрь не составляет большого труда, достаточно подложить несколько досок. Воображение рисует фантастические картины: как по этим мраморным лестницам поднимались вельможи в огромный зал. Горел камин (в некоторых местах сохранились ещё остатки разноцветной узорной плитки, украшавшей его), звучала музыка, блестели канделябры, под светом сотен свеч кружились нарядные пары. Дамы, сверкая драгоценностями и обмахиваясь веерами, общались с кавалерами, смеялись и шутили…

Слуги суетились, разнося напитки и угощения. Кто-то влюблялся, и, наверное, тоже грустил. Сколько помнят эти стены радости и печали?..

От паркетного пола остались только редкие, чудом уцелевшие доски, сквозняки завывают в пустых коридорах, и неспешные тени прошлого ускользают в небытие. Я выкрикнула его имя, эхо ответило мне отголосками с разных сторон. Эрика в замке нет. Решив, что он должен быть, всё равно, где-то поблизости, вернулась в парк. Понятно, что перемена давно закончилась, и начался следующий урок, но оставить поиски — выше моих сил. Волнение возрастало, в голову лезли страшные мысли, что могло с ним произойти: «А вдруг Вовка его так сильно избил, что он лежит сейчас где-нибудь в траве, истекая кровью, и не может подняться! Если я его не найду, то случится что-то страшное…» Сама не заметила, как слёзы побежали по щекам, я ускорила шаг, обходя тропинки и повторяя как заклинание его имя, всё громче и громче.

Навстречу из густых зарослей парка кто-то вышел. Я даже остановилась от неожиданности и, через слёзы в глазах, узнала его. Походка Эрика, весь его вид говорил о том, что ничего плохого не произошло. Мне стало ужасно неловко за свои страхи и слёзы. Они выдавали мои чувства, но прятаться уже было поздно, и с дорожки не свернуть. Он подошёл ко мне, с удивлением вглядываясь в мои мокрые глаза:

— Что случилось, Наташа? Ты меня звала? Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? — не дожидаясь ответа, он взял мою руку в свои тёплые ладони.

Я не знала, что ответить, сказать правду было ещё более нелепо, чем весь мой расстроенный вид.

— Ничего страшного, — я опустила взгляд. — А ты? Где ты пропадал? На тебя не похоже, уже несколько уроков прошло…

— Да, я знаю. Мне нужно было побыть одному. Ты ведь тоже прогуливаешь, так получается?!в его глазах мелькнул ласковый и в тоже время игривый огонёк.

Улыбнулась в ответ, начиная приходить в себя. Он стоял совсем рядом, так близко, держал меня за руку. Я слушала его голос и наслаждалась. Солнце отражалось золотистым светом в его блестящих волосах, глаза цвета тёмного неба наполняли мою душу блаженством. Мы впервые разговаривали друг с другом, были наедине, и тепло его руки проникало мне в самое сердце. Я ощутила, как сильно и невыносимо больно люблю этого человека.

Мы шли рядом до самой школы, разговаривая как старые друзья, вся неловкость куда-то исчезла. Эрик открыл дверь и пропустил меня вперёд. Тут я вспомнила, что оставила свою сумку возле кабинета географии и побежала за ней. Началась перемена. Английский мною был безвозвратно пропущен (самый ненавистный урок из-за конфликтов с учительницей, а ещё потому, что Эрика не было рядом, ведь он изучал немецкий), ну и ладно, что-нибудь придумаю потом…

Эти мысли быстро покинули меня, стоило, повернувшись, поднять глаза. Сумка чуть не выпала из рук. В коридоре, с явным намерением выяснить отношения, стоял багровый от ненависти Вовка, стиснувший кулаки, а рядом с ним Эрик.

— Да ты же сопляк! Тебе кажется, что ты такой крутой, да?! Тебе просто морду никогда не били как следует! Да ты же ручки свои белые замарать боишься! Ты ж у нас и мухи не обидишь. А по-мужски слабо?.. — не унимался Бугай с явным намерением подраться.

Эрик ничего ему не отвечал, он слушал оскорбления, сыпавшиеся на него как из рога изобилия, и совершенно не реагировал на них. Не было на его лице и тени трусости или страха. Я видела, что он думает о чём-то совершенно своём, и слова пролетали мимо него как пули, неспособные попасть в цель.

Вовку это заводило ещё больше, он не унимался, но и тронуть Эрика не решался первым, ожидая, видимо, когда у него сдадут нервы.

— На тебя ж, придурка, ни одна девчонка не посмотрит!

И тут замкнуло у меня в голове, исполненная праведного гнева, я швырнула в Бугая сумкой и набросилась на него, вцепившись за грудки:

— Заткнись, урод! Сам ты ни одной девчонке не нужен! Да у тебя, кроме кулаков твоих и злобы, ничего в башке пустой нет! Его лицо скривилось в усмешке:

— Слышь ты, чувак, тут твоя ярая поклонница выискалась! И ты спрячешься за юбкой?! Эрик отодвинул меня в сторону.

— Чего ты добиваешься, Владимир?

Вовка сжал кулаки до хруста в костяшках:

— Да ты мне глубоко противен! Откуда ты выискался, такой справедливенький, честненький, чистенький?! Так бы и врезал по этой роже!..

— Можешь ударить. Возможно, тебе полегчает на какое-то время. Но, думаю, вряд ли тебе этого будет достаточно… Скорее покажется мало, потому что ты ничего не докажешь и не сможешь меня запугать, как привык это делать с другими. Я не стану тебя бить. Есть вещи гораздо более важные и убедительные, чем агрессия, первое из них — спокойная совесть.

Пока Вовка переваривал то, что услышал, Эрик медленно и спокойно взял свою сумку и направился к выходу.

Я не знаю, что на меня нашло, только я бросилась вслед за ним, догнала его, схватила за руку и у всех на глазах поцеловала её. Он вздрогнул, словно я обожгла его, и тёмно-синие глаза закричали от боли:

— Зачем?.. Зачем ты это сделала?! — у него был такой вид, как-будто я ударила его в самое уязвимое место.

Почувствовав себя полной идиоткой, я убежала куда глаза глядят, лишь бы исчезнуть, раствориться, провалиться сквозь землю!.. Когда я задохнулась от бега уже далеко за пределами школы, сердце было готово выскочить из груди и стучало у самого горла. С трудом переведя дыхание, я села на мягкую траву, всё в груди горело огнём, словно совершив преступление, проклинала себя. «Он никогда мне этого не простит! Что же я натворила, дурочка!» Не знаю, сколько прошло времени. Вдоволь наплакавшись, почувствовала, что стало легче. Решила больше не думать о том, что произошло, и чуть живая поплелась домой. Сумка, конечно, осталась в школе, но туда я бы не вернулась даже под дулом пистолета.

Думая о том, что скажу маме, прошла большую часть пути, опустив голову и повесив плечи. Нервный озноб периодически пробегал по телу как напоминание о том, что хотелось поскорее забыть.

Словно током ударило, когда увидела Эрика возле нашего дома с двумя школьными сумками в руках.

— Ты кое-что забыла, как мне кажется! — он улыбнулся, это была добрая, дружеская улыбка, без усмешки и подвоха.

От этого мне стало немного лучше, и предобморочное состояние прошло.

— Не думай ни о чём. Всё хорошо! Ничего не случилось… — его голос успокаивал и завораживал как гипноз. Он по-дружески приобнял меня за плечи и посмотрел в глаза:

— Наташа, можно тебя проводить?

Я молча кивнула, боясь вновь разреветься. Эрик довёл меня до самых дверей квартиры.

— Тебе нужно отдохнуть. Завтра будет новый день… — сказал он полушёпотом, тихо и даже ласково, наклонившись ко мне так, что волосы чуть коснулись моего лица.

— Спасибо тебе! — это всё, что я смогла сказать.

Войдя в квартиру, упала на кровать без сил, решив последовать его совету, на большее я была уже не способна.

Глава 4

По дороге в школу долго думала о том, как теперь себя вести по отношению к Эрику. После вчерашних красноречивых свидетельств моих чувств было страшно выглядеть окончательно глупой и потому я решила попросту не замечать его. К тому же, я до сих пор жутко злилась на себя за свой дурацкий порыв, да ещё и на глазах у некоторых ребят из нашего класса.

В общем, я весь день избегала его, опасаясь насмешек. Эрик, напротив, очень часто искал моего взгляда, я чувствовала это. Он был удивлён, судя по всему, этим странным переменам и продолжал тихо наблюдать за мной со стороны.

На большой перемене, когда весь наш класс вышел во двор школы проветриться, я сидела на скамейке прямо возле зацветающей яблони. Девчонки неподалёку о чём-то шушукались, и мне казалось, что обсуждают они на этот раз именно меня. И тут наши глаза встретились…

Нас разделяли всего несколько метров. Не могу сказать почему (объяснимо это только моей детской неопытностью и незрелостью), но я начала из кожи вон лезть, чтобы показать ему, как мне весело и хорошо. Несколько парней из нашего класса стояли рядом и увлечённо обсуждали какой-то смешной фильм, вчера показанный по телевизору, присоединившись к их беседе и наигранно громко хохоча, я позволила себе даже пококетничать с одним из них. Желая взглянуть на реакцию Эрика и в тайне надеясь разбудить в нём ревность моим «успехом», я оглянулась и нашла то место, где он раньше находился, пустым. И тогда до меня дошло, что я совершила очередную глупость.

Прозвенел звонок, все пошли в школу. Но в классе его опять не оказалось, не было и его школьных вещей. Второй день прогулов — в этом было что-то совершенно невероятное. Весь урок я испытывала жуткое чувство вины и не могла дождаться звонка. Как только он прозвенел, наспех собравшись, я побежала в парк, тот самый, где мы встретились вчера.

В надежде его отыскать я бродила по тропкам, размышляя о том, какая я, всё-таки, дрянь, пока не услышала шаги позади себя, обернувшись, увидела Эрика. Он смотрел на меня пристально, серьёзно, словно размышляя, чего от меня ожидать на этот раз… Я пошла к нему навстречу, заливаясь краской до дурноты, и, через усилие, промямлила:

— Привет!

Он ничего не ответил, остановившись рядом. Я опустила глаза, не выдержав его прямой, пронизывающий взгляд, лишённый какой-либо злобы или обиды, но способный, как рентгеновские лучи, заглянуть внутрь самых удалённых уголков моей несчастной души.

— Прости меня, Эрик!

Он улыбнулся немного грустно и приподнял левую бровь:

— За что?

— За мою глупость, за дурацкое поведение, за то, что я всё делаю не так, за то, что я не такая как ты…

Он внимательно меня выслушал, выдержав паузу, во время которой мне хотелось провалиться сквозь землю, а потом ответил:

— Не стоит, Наташа, ты такая, как есть, нужно научиться принимать это. Ты только вредишь себе, пытаясь казаться тем, кем не являешься. Ведь Бог создал тебя с любовью.

— Эрик, ты веришь в Бога?

— А как в Него можно не верить? Он реальнее нас с тобой.

Его слова меня искренне удивили. Так неожиданно услышать нечто подобное от сверстника!..

— Хочешь, я тебе кое-что покажу?

— Конечно!

— Тогда пойдём! — он взял меня за руку и мы пошли по дорожке мимо графского замка, в разбитых окнах которого, как в пустых глазницах, ощущалось присутствие какой-то потусторонней силы, безмолвно наблюдавшей за нами из полумрака. У меня по спине пробежал холодный озноб.

— Тебе холодно? — Эрик нагнулся ко мне почти коснувшись лица, его дыхание я ощутила кожей, и холод сменился жаром. Душа наполнилась счастьем от того, что он рядом, от возможности слышать его, смотреть в глаза, ощущать тепло руки.

— Мне хорошо. «Когда ты со мной…» — подумала я.

Птицы по-весеннему щебетали отовсюду, заливаясь восторженно любовными песнями. На многовековых дубах шелестела молодая листва. Первоцветы, как маленькие солнышки, выглядывали из изумрудной травы. На кустах сирени уже появились соцветия. Разве можно было не влюбиться в это время, остаться равнодушным, когда весь мир источает вокруг весеннюю жажду любви?! Моя душа этой весной просыпалась от долгого сна, прощаясь с безоблачным детством.

Мы спустились по длинной лестнице, разговаривая о том, как когда-то здесь, наверное, было величественно и красиво. Внизу находилась графская церковь, теперь открытая для всех желающих зайти и помолиться.

Эрик открыл тяжёлую старинную дверь и пропустил меня вперёд. Я впервые вошла внутрь этого храма. Надо сказать, впечатление было сильным. Высокие готические своды создавали архитектурную мелодию, возвещавшую душе о величии Божьем. центральный алтарь, освещённый лучами от витража, играл радужными бликами. Помещение нельзя было назвать большим, но при этом в нём всё находилось в изумительной гармонии и сочетании: белые колонны, увенчанные золотыми коронами, удерживали балкон, на котором находился орган с множеством блестящих труб, украшенный резными узорами позолоченного дерева.

Сохранился и герб графского рода, как память о том, на чьи средства был воздвигнут храм. Эрик подводил меня к алтарям и рассказывал истории жизни святых, изображённых на иконах и статуях. Он так много знал, так интересно объяснял всё, я могла бы слушать его бесконечно. Как неожиданно он преобразился здесь! Его закрытая для чужих глаз душа распахнулась мне навстречу и впустила меня в свои потаённые глубины.

Я начала понимать, как важна для него вера. Становилось понятно, откуда берёт начало сила его духа: доброта, спокойствие, желание помочь и поддержать слабых, его уравновешенность и умение сдержать кулак взглядом и словом, его стремление к уединению… Он старался быть незаметным для окружающих. Хотя, не заметить его, как мне кажется, мог только слепой, ведь он был по-настоящему красив, и эта красота была не только внешней, она шла изнутри тёплым светом, согревающим сердце.

— Ты был здесь вчера?

— Да, я каждый день прихожу сюда.

Это не укладывалось у меня в голове. Живя как все, думая как все, я просто не могла представить, что где-то рядом мой одноклассник молится и ходит в церковь, и уж тем более, что однажды я полюблю такого человека… Мне казалось, что вера — это удел старичков, собравшихся умирать, им то уже терять нечего и пора приготовиться к неизбежному. Ещё совсем недавно в нашей школе проводили уроки атеизма, и признаться в вере считалось чем-то постыдным. В глубине души я всегда знала, что есть нечто, что нельзя объяснить, есть что-то большее, чем материя, но никогда всерьёз не заостряла на этом своё внимание.

Подошли к большому распятию величиной в человеческий рост. Увидев, с каким благоговением Эрик опустился перед ним на колени и, закрыв глаза, начал молиться, я была совершенно поражена. Смотрела и не могла оторвать глаз, не смея пошевелиться, чтобы не нарушить священную тишину. Подумала о том, что даже не умею по-настоящему молиться. В советские времена религиозность, мягко говоря, не приветствовалось. Но родители всё же тайно покрестили меня, посетив родственников в российской глубинке, на этом всё и закончилось.

Эрик вздрогнул, словно очнувшись, поднялся с колен:

— Прости меня, Наташа, я задумался. Ты, наверное, устала?

— Нет-нет, нисколько, мне интересно с тобой!

— Можно проводить тебя до дома?

— Я — только за!..

Мы шли опять совсем рядом, Эрик взял мою школьную сумку и нёс обе, повесив на плечо. А мне так хотелось снова взять его за руку, но я робела. Что-то не давало сердцу покоя, словно говоря: «Не забрать его у неба… Никогда не забрать».

Глава 5

На следующий день, а это была суббота, Эрик пригласил меня встретиться. Уже вечерело. Легкие сумерки опускались на город. Я люблю это время, до того, как зажгут фонари, когда цвета и краски становятся приглушёнными, и ты словно погружаешься в старое чёрно-белое кино с множеством полутонов, но это только на земле. Стоит поднять глаза и ты увидишь небо, ещё не чёрное, а тёмно-синее, как бархат, на котором появляются первые золотые звёздочки, и бледнолицая Луна смотрит на нас волнующе и вечно юно. Как редко удаётся поймать этот момент, разглядеть его волшебное прикосновение. Зажигаются фонари, и сказка заканчивается, переходя в свой обыденный жизненный ритм городской вечерней жизни.

Мы гуляли по улицам, словно старые друзья, обсуждали учёбу, Эрик обещал мне помочь с алгеброй, в которой я была (мягко говоря) не сильна, а также с физикой и химией. Я же радовалась любой возможности побыть с ним рядом, и, чем дольше, тем лучше, вообще бы не разлучалась никогда!..

— Зайдёшь к нам на чай? Мама будет рада. Мечты сбываются!

Эрик жил в небольшом частном доме с резными окнами, выглядевшим какой-то исторической ценностью на фоне многоэтажных коробок: маленький дворик, окружённый забором, несколько яблонь и кустов, небольшая беседка со встроенными деревянными скамейками и столом.

В доме светло и, как ни странно, просторно. Поразила удивительная скромность и чистота, отсутствие каких-либо лишних вещей. Всё только самое необходимое, никаких украшений, сувениров и декоративных штучек, зато много книг и живых цветов.

Эрик представил меня своей маме. Надежда Михайловна, невысокого роста, рядом с сыном показалась даже маленькой, хрупкого телосложения, с красивыми голубыми глазами, так похожими на глаза, которые я полюбила.

Она, и в правду, очень обрадовалась и сразу же начала накрывать на стол. Когда Эрик вышел на кухню приготовить чай, Надежда Михайловна взяла меня за руку и с нескрываемой материнской заботой сказала:

— Деточка, я так счастлива, приходи к нам почаще! Очень боюсь за Эрика. После смерти отца он совсем закрылся в себе. У него нет здесь друзей. Он всё время проводит в одиночестве, с книгами в руках… Пожалуйста, не бросай его! Ты первая, кого мой сын привёл в этот дом.

Мы переехали ради того, чтобы забыть о горе, но и здесь ничего не меняется… — она горестно вздохнула, по-матерински погладив мою руку.

А ведь она права, так оно и есть: Эрик всегда одинок, разве что теперь у него появилась я…

— Обещаю Вам, я сделаю всё, что в моих силах!

Вернулся Эрик с горячим чайником в руках. Он с нежностью посмотрел на мать, словно всё слышал, и показался мне таким беззащитным, чувствительным, что сердце защемило в груди. Да, больше всего на свете мне хотелось быть с ним рядом, стать частью этой семьи, частью его жизни…

Пили чай с домашним печеньем, черничным вареньем и грецкими орехами. Надежда

Михайловна рассказала, что чудесные иконы в их доме, все написаны дедушкой Эрика по отцовской линии в послевоенные годы. Владислав родился и вырос в Польше, во время войны полюбил русскую медсестру. Они поженились, не смотря на все сложности и запреты. Он приехал за ней в Советский Союз и вскоре был арестован по подозрению в шпионаже, выслан в Сибирь, откуда больше никогда не вернулся. Иконы — это всё, что осталось на память, а так же католическое вероисповедание, которое передавалось в их семье из поколения в поколение.

После чая мы с Эриком ушли в его спальню, там тоже было много книг, сложенных стопками на столе, тумбочке, шкафу и даже на полу.

— Прости, у меня не прибрано…

Я усмехнулась, на мой взгляд — всё идеально. Ещё одна потрясающая икона висела над его кроватью. Подошла к ней, чтобы получше разглядеть. Иисус, идущий босыми ногами по каменным плитам, из груди льётся яркий свет, разделяющийся на два луча: розовый и белый. Левая рука указывает на сердце, а правая поднята для благословения. На ладонях и ступнях зияют кровавые раны. В печальном взгляде — любовь и страдание. Я, как зачарованная, не могла оторвать взгляда от этого изображения.

Эрик стоял рядом, видимо наблюдая за тем, что происходит в моей душе.

— Ты расскажешь о Нём?

Мой вопрос вызвал у него неподдельную радость. Он пообещал, что расскажет всё, что знает, а знал он очень много. Некоторые фразы из Библии Эрик цитировал наизусть.

Открывая для меня свой сокровенный мир, он вкладывал всю душу, ничего не прося и не ожидая взамен. Ему не нужна была моя любовь, мои пылкие чувства к нему и наивное обожание. Он хотел, чтобы я полюбила того, кто жил в его сердце. Хотел разбудить веру, чтобы я познала Бога. Его слова оставили в моей душе глубокий след и не раз помогали в тяжёлые минуты.

Но любовь ослепляла, все желания и мечты были сконцентрированы только на нём. Я слушала Эрика, но часто не слышала. Смотрела на него, пытаясь запечатлеть в памяти каждый жест и взгляд, движенье губ, черты лица, каждую родинку, голос, руки… так, словно вижу его в последний раз.

Глава 6

Вскоре я узнала, что Эрик подрабатывает по ночам в музее Народно-прикладного искусства возле графского замка сторожем и по совместительству кочегаром. После смерти отца им с мамой жить стало нелегко, одной зарплаты не хватало, поэтому Эрик решил трудоустроиться, но уходить на вечернее обучение ему не хотелось. Работа по ночам стала единственным выходом в сложившейся ситуации. Поначалу он очень уставал, и на уроках, нет-нет, да и проваливался в дрёму. Мне было жаль его, и, в тоже время, я испытывала к нему ещё большее уважение.

Мы продолжали дружить. Наше общение заключалось в доверительных беседах по телефону, в школе, после уроков, иногда вместе делали домашние задания, прогуливались по вечерам. Он часто брал меня за руку и с теплотою смотрел в мои глаза, в эти минуты я ощущала себя самой счастливой на свете. Чувства становились всё сильнее, хотелось ещё глубже войти в его жизнь. Первые мечты о поцелуе, первые робкие прикосновения…

Как-то в мае он пригласил меня придти к нему на работу. Закончив школьные задания и наспех поужинав, я выбежала из дома. Помню, было ещё светло. Уже по-летнему тёплый вечер доставлял истинное наслаждение пением птиц, цветущими деревьями и кустами, солнечными россыпями одуванчиков на изумрудной благоухающей траве.

Я шла быстро, и сердце замирало от одной лишь мысли, что я иду к нему — к самому любимому и дорогому на свете человеку. Скоро увижу его, услышу голос…

«Бог пришёл ко мне в твоём образе, Я узнала сразу в тебе Его:

Глаза, словно птица над пропастью, И свет, и добро, и тепло.

Кажется, я начинаю писать стихи! — пронеслось в голове. — Эрик бы никогда не позволил мне сравнивать его с Господом. Но Бог для меня — любовь, а любовь — это ты!» Пройдя незаметно для себя весь путь от дома до музея, остановилась отдышаться. В парке дурманяще пахло хвойным духом отогревшейся на солнце туи.

Сколько раз я проходила мимо всего этого и никогда не думала, что этот парк станет для меня так прекрасен и мил, каким стало всё вокруг только лишь потому, что напоминало о нём.

Сам музей уже был закрыт. Из высокой трубы над крышей возносился к небу сизый дымок. Отыскала дверь, ведущую в подвальное помещение кочегарки. Постучала. Эрик был в старом свитере, весь перепачканный углём:

— Ой, привет, заходи! Прости, что так встречаю, сейчас умоюсь. Садись.

— Вы ещё топите? На улице же тепло?! — спросила я, оглядевшись вокруг.

— По ночам ещё прохладно, нужно поддерживать постоянную температуру. Старинные экспонаты плохо переносят перепады тепла и влажности. Чтобы предотвратить появление сырости, приходится подтапливать. Здание старое, толщина стен — полметра, тут и летом холодно… — доносился до меня его голос под журчание воды.

— Ну вот, я готов!

Его сияющее мокрое лицо заставило меня улыбнуться.

— Осматриваешься? Видишь, какие у меня здесь владения?!

— О, да! Не всем так везёт.

— Я тоже так думаю! — он вытерся полотенцем и взъерошил влажные волосы на голове, потом причесался.

Возле топки огромная куча угля. Напротив, в нескольких метрах от неё, небольшая тахта для ночлега. Рядом стол, заваленный учебниками Эрика, книгами и тетрадями, чайник, несколько кружек, бутерброды, завёрнутые в газету. Под потолком тусклая лампа и ещё одна — на столе. Окон в этом полуподвальном помещении нет, здесь царит полумрак днём и ночью. Душно, пахнет углём и пылью… «Что же вызвало во мне такой восторг? От чего так бешено стучит сердце, словно я проникла в святая святых?» Я пребывала в каком-то феерическом состоянии лёгкого душевного помешательства, меня восхищало всё, к чему когда-либо прикасались его руки. Даже лопата для угля казалась бесценной, дороже всех экспонатов музея, хранящихся наверху. Кочегарка, словно святилище, в котором ОН проводит ночи… Мышцы на руках красиво напряглись, когда Эрик, открыв огненную пасть ненасытного дракона, подбросил новую порцию чёрного золота. Пахнуло жаром. «Я бы и ад, наверное, полюбила, если б он был там…»

— Уроки сделала? — спросил Эрик серьёзно, прямо как моя мама.

— Конечно! — хвастливо ответила я. — А ты? Хочешь, помогу?!

— Смотри, получишь завтра двойку, пеняй на себя!

Мы оба рассмеялись, Эрик — круглый отличник, несмотря на работу по ночам, и я — лоботряска с одной любовью в голове, ничего не скажешь, парочка, что надо! Захлопнув топку, он сел рядом со мной, вновь вытирая руки.

— Может, попьём чаю?

— Разве что за компанию с тобой, я уже поужинала дома.

— Он включил чайник и развернул бутерброды, вкусно запахло колбасой. В углу каморки висела гитара, заметив её, я спросила:

— Эрик, ты играешь?

— Немного. — брови на его лице сдвинулись, и взгляд стал хмурым. — Раньше часто играл, меня отец учил, он был хорошим музыкантом. Теперь, когда его не стало… я редко беру её в руки, притащил сюда, чтоб дома она маме глаза не мозолила.

— Хотелось бы послушать!

— Разве что для тебя! — Эрик улыбнулся. Сняв гитару с крючка, на котором она висела, одел через голову широкий ремень, нащупал пальцами струны, слегка подправил тональность звучания. Я обратила внимание, какие у него длинные музыкальные пальцы. Чёлка, свисая, почти прикрывала глаза, он был сосредоточен на настройке инструмента, а я ловила каждый момент, когда могла «безнаказанно» любоваться его чертами. Мы встретились взглядом. Сколько грусти я увидела в нём, необъятной глубокой тоски… Захотелось прижать его к сердцу и никуда не отпускать.

«Моя любовь может сделать тебя счастливым!» — всё труднее становилось сдерживать свои чувства. Не знаю, понимал ли Эрик это, и что происходило в его душе?

Когда пальцы забегали по струнам, я услышала мелодию, от которой на глазах появились слёзы. Она была печальной и настолько красивой, что в груди всё сжалось и запылало огнём. Я не выдержала и заплакала. Эрик вначале ничего не заметил, увлечённый музыкой, он играл, закрыв глаза. О чём он думал в эти минуты? Я всё отдала бы за то, чтобы хоть на мгновение прочитать его мысли! Было ли это переживание, как-то связанное со мною или с памятью об отце, или ещё с кем-то мне неизвестным?.. Когда он взглянул на меня, то сразу отбросил гитару.

— Что случилось? Я чем-то расстроил тебя? — он придвинулся ко мне.

Попытавшись отвернуться, я закрыла лицо руками. Так не хотелось в очередной раз выглядеть перед ним слабой, но было уже слишком поздно. Эрик настойчиво пытался заглянуть мои глаза, от этого становилось ещё больнее.

— Что-то случилось? Рассказывай! А я-то и думаю, почему ты молчаливая такая?..

Наташенька, я хочу тебя видеть! — он оттянул мои ладони от лица. Его руки крепко держали меня, не давая вырваться и убежать. И вот такая, с мокрым от слёз лицом, я предстала перед ним во всей «красе». Терпеть не могу своей слабости! От слов утешения, его взволнованного голоса, мне стало ещё хуже, и слёз уже было не остановить.

— Да, что с тобой? Тебя кто-то обидел? Расскажи, пожалуйста!.. Как я раньше не заметил, что что-то происходит? Прости!

Ничего не отвечая, я только мотала головой. Рыдания душили мне горло. От избытка чувств такое порой случается. Он обнял меня и прижал к себе. Почувствовав его тепло, запах, нежное поглаживание рук, блаженство и нега охватили всё моё существо, и я тихо прошептала:

— Люблю тебя!

Эрик вздрогнул:

— Что?!

Бежать уже было поздно:

— Я… тебя… люблю.

Эрик отстранился и посмотрел на меня так, словно его ударили обухом по голове. Встал и, не говоря ни слова, вышел из кочегарки.

Трудно описать, что я испытала в эти минуты. Мне было стыдно, словно я совершила что-то ужасное. Его реакция была совершенно непонятна. Неужели он всё это время не догадывался о моих чувствах? И разве не отвечал взаимностью? Страх потерять его, потерять то, что появилось между нами. Страх остаться без него навсегда.

Лишь спустя несколько минут, я нашла в себе силы пошевельнуться. Открыв дверь, увидела его сидящим на корточках, прислонившегося к стене, согнувшегося в три погибели. Обхватив руками колени, он опустил голову.

Нужно было уйти, но я не смогла, и, положив на его плечо руку, спросила:

— Эрик, тебе плохо?..

Он посмотрел на меня, никогда прежде не видела столько страдания в человеческих глазах.

— Прости, Эрик, ради Бога, прости! Что же я, дура, наделала! Если бы я знала, что ты так воспримешь мои слова, я бы никогда не сказала этого.

— Ты просишь прощения за любовь?! — он вскочил на ноги. — Нет! Это я должен вымаливать у тебя прощения! За то, что не могу, не имею права ответить на твои чувства. За то, что дал надежду… За то, что вовремя не остановил.

— Почему? Почему ты говоришь так? Я ничего не понимаю!

— Да потому, что я стану СВЯЩЕННИКОМ и дам клятву безбрачия.

Не буду писать о том, что произошло дальше в тот вечер. Сначала было слишком больно и тяжело. Но всё на этой бренной Земле однажды притупляется и проходит. Мы пытались остаться друзьями, но это стало невозможно. Он боролся с собой. Я — со своей любовью. Последний год учёбы — сплошная мука для нас обоих, но и он прошёл. Закончилась школа. Все одноклассники разъехались кто-куда… Но это ещё не конец истории.

Глава 7

Прошло десять лет. За это время в моей жизни многое изменилось. Я закончила институт, благополучно вышла замуж, начала работать. Превратилась, можно сказать, из неуклюжего подростка в белого лебедя. В общем, всё как у людей.

Мой долгожданный первенец вот-вот должен был появиться на свет. С каждым днём всё труднее и труднее становилось носить свой огромный, тяжёлый живот. И я с нетерпением ждала судьбоносного часа, когда смогу взять на руки своего ребёнка. Муж мой проявлял максимум терпения и всячески помогал мне, дай Бог ему здоровья!

Роды начались ночью, внезапно, потому что, сколько бы ты их ни ждал, такая боль приходит всегда неожиданно. Убедившись в том, что схватки идут регулярно, мы отправились к конечной станции под названием «Привет, Малыш!».

На дворе стояла во всём своём праздничном убранстве золотая осень. Дорога до больницы казалась невыносимо долгой, и (хотя Виктор вёл машину очень аккуратно) я думала, что разорвусь пополам, даже не дотянув до родильного отделения. Сидеть было нельзя, потому ехала полулёжа, придерживая свой крепкий, как арбуз, живот.

Когда, наконец, добрались до клиники, боль стала столь невыносимой, что я, стиснув зубы, еле «выкатилась» из машины в добрые и надёжные руки любящего мужа. Осталось ещё несколько сот шагов, и мне помогут! Боже, как долго в такие моменты тянется время…

Попрощалась с Виктором, отправив его подальше от своей Голгофы, сдерживаться больше не было сил. Говорят, мои крики слышала вся больница в ту ночь, и на утро люди спрашивали, кого же родила женщина с таким звонким голосом?!

Шесть часов адских страданий на грани невозможного. В палату изредка заходили акушерки, проверяя, готова ли я, и опять уходили, оставляя совсем одну. Никогда не думала, что это так мучительно и страшно, кажется, всё — это конец.

Когда сказали, что пора идти на стол, ноги уже совсем не слушались, а впереди предстояло то, что я и представить себе не могла…

Не вдаваясь в подробности, скажу только, что роды прошли нелегко, я потеряла много сил и крови, а потом рыдала от счастья, увидев этот маленький, живой комочек, высвобожденный на свет. У нас родилась дочь. И (хотя все ждали мальчика) это было совершенно неважно, ведь произошло самое главное в жизни любой женщины — я стала матерью. Малышка закричала, и её куда-то унесли.

Ещё около часа меня штопали как разорванную тряпичную куклу, хоть и болезненно, но уже терпимо. Я не могла дождаться, когда увижу мою девочку и прижму её к своей груди. То впадая в забытье, то возвращаясь, думала только о ней, но меня обложили льдом и заставили ещё какое-то время лежать на столе под наблюдением.

Только утром перевели в палату. Каждый шаг — как подвиг. Опустошённое тело, как выжатый лимон. От слабости кружилась голова. Из-за швов нельзя даже присесть, приходилось либо лежать, либо стоять. Но всё забылось, когда принесли мою доченьку, ради неё я бы пережила всё это вновь. Голубые глазки смотрели на меня не по-детски серьёзно. От счастья вытирая слёзы, я прижала её к своей груди, которую она искала своими крохотными губками, но она не стала сосать. Я пыталась и так, и этак приложить её к источнику силы и жизни, но вконец измучившись, набрала кнопку вызова медсестры.

Врач констатировал у ребёнка отсутствие сосательного рефлекса. Мне пришлось сцеживать молоко в бутылочку, но все попытки накормить малышку не увенчались успехом. Так продолжалось несколько дней. Питание, введённое через катетер, её организм тут же отвергал. Врачи начали опасаться самого худшего, ребёнок быстро терял вес и мог попросту умереть от истощения. Мне сказали, что на следующий день, если не произойдёт чудо, нас отправят в детский центр в столицу.

Я плакала день и ночь, моля Бога не забирать самое дорогое, что у меня появилось в жизни… Вот тогда я вспомнила про Эрика, про его рассказы о чудесах и исцелениях, о таинствах, которые совершают священники над больными. Позвонив Виктору, я попросила найти кого-нибудь, кто согласится приехать в больницу, чтобы помолиться за ребёнка. Надежды было мало. Страх сковал мою душу словно панцирь и сдавливал всё сильнее.

Дочку мне приносили теперь редко, в основном она лежала под капельницами, которые меняли одну за другой, и находилась под наблюдением врачей в специальной барокамере. С мужем мы тоже почти не виделись, я не хотела расстраивать его своими слезами, он и так сильно переживал, а при встрече я не могла сдержаться и каждый раз рыдала у него на груди, словно слёзы могут что-то исправить.

В палате в тот вечер я находилась одна. Помню, как подошла к зеркалу в уборной и увидела своё худое, измождённое, с чёрными кругами под глазами лицо, посмотрела на свой опустевший живот и подумала, как же нам хорошо было вместе, когда малышка шевелилась у меня внутри, получая всё, что нужно для жизни и роста. Как быстро пролетели эти месяцы, непростые, но такие счастливые, полные ожидания и надежд… теперь же всё труднее становилось верить во что-то хорошее.

В дверь постучали, зашёл Виктор и сказал, что привёз католического священника, единственного, кто согласился приехать. Хотя, мы оба были православными.

— Мне всё равно какого, только бы помог! — ответила я. Он позвал:

— Отец, проходите!

Я ожидала увидеть кого угодно, но только не его… в палату вошёл Эрик. Сердце моё остановилось, а потом бешено застучало в груди. Я не могла его не узнать, хоть он и изменился: стал совсем взрослым, ещё выше и крепче, чем прежде, настоящий мужчина, с лёгкой небритостью на щеках, уставший, и, как мне показалось, тоже до глубины души взволнованный неожиданной встречей. На нём была черная сутана с белым римским воротничком, коротко подстриженные волосы, сильно потемневшие за это время.

«Значит, всё получилось как ты хотел!» — подумала я в предобморочном состоянии, еле удерживаясь на ногах.

Муж представил нас друг другу. Я не могла вымолвить ни слова, просто кивнула в ответ.

— Вы бы не могли попросить принести ребёнка? — Эрик обратился к Виктору. Его бархатный голос как-то мистически зазвучал у меня в ушах будто в замедленном темпе.

— Да, конечно!

Виктор вышел. Мы остались наедине. Эрик подошёл ко мне, протянув руку для приветствия, когда наши пальцы соприкоснулись, я потеряла сознание.

Очнулась уже в постели. Он стоял на коленях возле меня, так близко, что я ощущала кожей его дыхание. В руках у него были чётки и он еле слышно произносил какую-то молитву.

— Слава Богу, очнулась! — его тёплая ладонь пробежала по моему лбу и волосам с такой нежностью и заботой. — Всё будет хорошо, Наташенька, поверь мне! — он прикоснулся к моей щеке губами и замер на мгновенье. — Я так долго ждал…

Услышав шаги, приближающиеся к двери палаты, он встал, и в этот момент зашёл Виктор с малышкой на руках.

— Что-то случилось? — спросил он с недоумением, увидев меня в постели.

— Вашей жене стало плохо, но уже всё позади.

— Может быть позвать врача?

— Не надо, мне уже лучше, не беспокойся, дорогой! — я поднялась и протянула руки к ребёнку.

— Вот она, наша радость и боль… — сказал Витя, передавая дочь. — Еле выпросил, не хотели давать, ослабла она, в барокамере держат. Я Вам уже говорил, какие у нас проблемы, — он поцеловал ребёнка, а меня погладил рукой по спине, — жена уже все глаза проплакала.

— Мне нужно ваше согласие на крещение ребёнка, только после этого я смогу её соборовать.

— Да, конечно, делайте всё, что нужно… Ты ведь не против, Натали? Я кивнула в ответ.

— Что такое соборование? Простите, отец, я не очень-то в этом разбираюсь.

— Это одно из таинств, помогающее больным обрести благодать на выздоровление, — терпеливо объяснил Эрик.

Я поднялась с кровати, ощущая, как кружится голова, а в ушах не прекращается шум, толком не осознавая, что происходит. Эрик начал приготовление. Я смотрела на его руки, на то, как он двигается, как говорит… и понимала, что любовь моя никуда не исчезла за эти долгие годы, что меня как и прежде влечёт и тянет к нему, даже ещё сильнее.

Муж забрал у меня дочь, замечая моё странное поведение и заторможенность.

— Какое имя у новорождённой? — спросил о Эрик, обращаясь к нам обоим.

— Эрика! — внезапно для себя самой ответила я. Витя удивлённо посмотрел на меня:

— Вообще-то мы ещё не решили, но, если ты так хочешь… Пусть будет Эрика, — в его голосе было непонимание, откуда взялось это имя, во время моей беременности мы обсуждали совсем другие имена.

Молодой священник опустил глаза. Я понимала, как ему непросто сейчас. Но это было единственное имя, которое мне захотелось произнести.

В крёстные пришлось позвать медсестру и моего врача, к счастью они согласились, все сочувствовали нашей беде и с пониманием отнеслись к желанию покрестить ребёнка немедленно. Когда обряд завершился, малышка закричала так сильно, как я ещё никогда не слышала.

— Это хорошо. К ней возвращается жизнь. Попросите, чтобы ребёнка, если это возможно, не забирали сегодня ночью. Ты ей будешь нужна! — последнее предложение он прошептал, наклонившись к моему уху, от чего по телу пробежала горячая волна. — Вы не против, если я завтра загляну проведать малышку?!

— Если нас не отправят с утра в столицу… Эрик улыбнулся:

— Не отправят. Всё будет хорошо!

Глава 8

Эрика кричала и не могла никак успокоиться, когда я попыталась, в очередной раз, приложить её к груди, она вдруг жадно начала сосать! Я плакала от боли и счастья, молоко бежало тонкими упругими струйками прямо в маленький ротик. Это было настоящим чудом! Всю ночь молилась, не переставая целовать её крохотный лобик, вспотевший от усердного труда. Медицинские сестры по очереди навещали нас и не могли поверить своим глазам. Вдоволь насытившись, дочка сладко зевнула и заснула на моих руках. Укачивая её, я тихонько напевала какую-то мелодию, возникшую в памяти, пока не поняла, что это та самая мелодия, которую когда-то сыграл мне на гитаре Эрик.

Не прошло и часа, малышка вновь начала искать грудь и всё повторилось. Так продолжалось целую ночь.

Утром пришёл врач удостовериться, правду ли говорят о нас. Весы показали, что за одну ночь девочка набрала около двухсот грамм веса.

— Мои поздравления! Это ли не доказательства, что Бог есть?! Надо было её раньше крестить!..

Благодарность переполняла меня. С трепетом и замиранием сердца я ожидала, что вот-вот откроется дверь, и я снова увижу Эрика.

Вспомнился вчерашний разговор с мужем после того, как священник ушёл:

— Странный он какой-то, денег совсем не взял, я предлагал ему хорошую сумму!.. Неужели церковь больше не нуждается в средствах?!

— Ты можешь в любое время сделать пожертвование, когда захочешь. Просто этот священник — мой бывший… — я чуть не поперхнулась, — одноклассник.

— Тогда понятно, но вы как-то странно себя вели, — продолжил он с нескрываемым интересом, — ни словом не обмолвились почти.

— Ты думаешь, мне было до этого?! — спросила я, укачивая дочь. Малышка как раз в этот момент громче всего кричала, спасая меня от лишних вопросов. — К тому же, он обещал нас навестить. Вот, тогда и поговорим.

Слава Богу, в ту минуту Виктор не спросил, как зовут моего одноклассника…

— Где ты его отыскал?

— В церкви, возле старого замка, там не было местного настоятеля, он куда-то отлучился, а этот, вроде бы здесь проездом, но согласился помочь.

— Мы должны быть благодарны ему… — тихо ответила я.

— И не говори! Он так долго молился, что я думал, свалюсь с ног.

— Ты устал, Витя, поезжай домой, я справлюсь сама, если будут новости, сразу тебе позвоню!

— Хорошо, любимая, дай Бог тебе сил! Надеюсь на лучшее! Буду ждать твоего звонка, — он поцеловал нас и ушёл.

Как ни странно, мне сразу же стало легче, даже дочка как-то попритихла, а после начала есть.

«Эрик вернётся, я его обязательно увижу, ещё хоть раз, может быть единственный и последний в этой жизни… Он всегда держал своё слово, значит — придёт! Нужно так многое ему сказать! Чувство такое — что вернулись те годы. Глупое, глупое сердце! Я замужем, у меня родилась дочь, он дал обет безбрачия. Что может быть между нами общего? Но почему, Боже, почему мне так сладостно вновь думать о нём?!»

С Виктором мы познакомились сразу после окончания института, когда я вернулась домой с дипломом и начала искать себе работу. Обращаясь в разные издания, я зашла в редакцию местной газеты, и в приёмной ждала вызова. Он сидел рядом в шикарном серо-голубом костюме и нетерпеливо поглядывал на свои золотые часы. Среднего роста, крепкого телосложения, густые каштановые волосы хорошо уложены, серые стального цвета глаза, тщательно выбрит, белоснежная рубашка, тёмный галстук. Сразу понятно — человек деловой, явно не работу искать пришёл.

Он тоже меня разглядывал, и, в конце-концов, спросил:

— Вы к директору?

— Нет, в отдел кадров, пришла узнать, есть ли ещё вакансии…

— Переживаете?

— Не то, чтобы очень, но хотелось бы уже определиться с работой. Он протянул мне визитку:

— Звоните, мы обязательно что-нибудь придумаем! — он широко улыбнулся и даже подмигнул мне.

Секретарша назвала его по имени отчеству и чуть ли не раскланялась, приглашая зайти в кабинет. Виктор, оглянувшись ещё раз, повторил:

— Обязательно, позвоните!

На карточке было указано, что господин Троицкий является генеральным директором женского журнала, не буду уточнять какого, достаточно известного у нас в стране. Похоже, судьба была ко мне благосклонна.

В тот день мне отказали, сославшись на отсутствие опыта работы. Потратив ещё несколько дней на безуспешные поиски, я рискнула-таки позвонить Виктору Анатольевичу. Он, как ни странно, сразу узнал меня, назвав прелестной незнакомкой, и пригласил зайти в офис для заключения договора. Вот так, ничего не уточняя, и даже не поинтересовавшись моим образованием и профессиональными качествами. Как он потом ни раз говорил: «Это была любовь с первого взгляда, и, мне нужна была не журналистка, а жена». Я была принята в тот же день и начала работать. Даже неплохо, вроде бы всё получалось, во всяком случае, от Виктора я получала только похвалы. Коллеги меня, конечно, сразу же невзлюбили именно из-за этого особенного отношения начальника. Он долго и красиво за мной ухаживал, осыпая ежедневно цветами и подарками, дорогие рестораны, поездка на Багамы, а потом — свадьба. Всё как-то шло само собой, по накатанной. Виктор — хороший человек, и я испытывала к нему искреннюю симпатию, привязанность и благодарность, позволяя себя любить.

И только сейчас, когда появился Эрик, словно очнулась от долгого сна, ощутив всем сердцем, что такое любить. Все эти годы я старалась не думать о нём, что было, то прошло, нужно жить дальше. Но и чувств подобных больше ни к кому не допускала, плывя по течению судьбы без особых усилий и стараний.

И, вот теперь, он — совсем рядом. Так близко, что я смогу дотронуться до него рукой… Как пережить это? Как вновь не упасть в бездну тех чувств, что так долго томили и мучили меня?

«Ты — мой огонь, пылающий в груди,

Нет больше места в обожжённом сердце,

И я не знаю, что там впереди…

Горит огонь, но мне с ним не согреться».

В дверь постучали.

— Да, можете зайти!

На пороге палаты появился Эрик. На этот раз в обычной мирской одежде.

— Привет! — его лицо сияло. — Я узнал у врача, малышка пошла на поправку!

— Да, слава Богу, ты сотворил это чудо! — я подошла к нему ближе.

— Что бы я мог без Него?! — он поднял благодарный взгляд, указывая наверх. — Как ты?

— Совсем не спала эту ночь, но, всё же надеюсь сегодня не падать в обморок.

Мы улыбнулись друг другу. Он подошёл ко мне и приобнял за плечи. Словно ток пробежал по венам, я поняла, почему вчера не выдержали нервы.

— Сколько лет прошло, — тихо сказал Эрик таким голосом, будто ком застрял у него в горле. — Ты стала ещё красивее!

— Угу, особенно сейчас… — я попыталась пошутить, но он ответил совершенно серьёзно:

— Да. Сейчас, особенно. Ты стала мамой! — грусть звучала в его голосе, а может быть мне просто показалось. Эрик подошёл к детской кроватке, где спала моя малютка, блаженно улыбаясь во сне. — Она так похожа на тебя!.. — в этих словах было так много чувств.

— Ты так думаешь?

— Очень похожа, — задумчиво прошептал он в ответ и перекрестил девочку.

Мы стояли напротив друг друга, глаза в глаза. Как же он изменился! Стал совсем взрослым, таким статным, мужественным, сильным и… непростительно красивым для священника! В глазах ощущалась мудрость, внимательность, доброта, и всё та же глубокая неисчерпаемая печаль, как в наши школьные годы.

— Ты счастлива?

«Теперь, когда ты рядом, да!» — пронеслось у меня в голове, но я ответила иначе:

— Мы бесконечно благодарны тебе, Эрик! Он вздохнул, вглядываясь в мои глаза:

— Это — мой священный долг, служба… То, ради чего я причинил тебе боль. У меня задрожали не только руки, но и ноги.

— Прости меня, если сможешь!

Из последних сил я пыталась сдержать подступившие слёзы. Он взял мою ладонь, прижал к своему лицу, поцеловал, закрыв глаза и тяжело вздохнув, прошептал:

— Я мечтал об этом… так долго!

Глава 9

«Сколько нежности в его взгляде! Как это понимать? Ноги подгибаются, нет сил стоять, и сесть не могу…»

— Думал, что уже никогда тебя не увижу. И, надо же, ты была здесь, совсем рядом! — Эрик отпустил мою руку.

— А где ты был всё это время?

— Учился в Польше, закончил семинарию в Варшаве, служу в небольшом городке, примерно час езды от столицы.

— Как тебя туда занесло, Боже мой?!

— Думал, если уеду подальше, будет легче… — Эрик замолчал.

— Как же ты решился на такое? Оставил маму совсем одну?

— Да. И потерял. Мамы не стало полгода назад.

— Прости, не знала. В голове не укладывается, что Надежды Михайловны больше нет. Соболезную, Эрик.

Он кивнул, отведя взгляд.

— Она так и не смогла меня понять… Хотела внуков. Напоминала о тебе, — глаза стали влажными, но он быстро справился с собой. — Я виноват перед ней.

— Мне очень жаль, твоя мама была прекрасным человеком! Неужели Надежда Михайловна вспоминала обо мне, я и была-то у вас всего пару раз, — я не могла найти нужных слов.

— Она любила тебя. Да и… — он сделал паузу, — ты — единственная…

Я не верила своим ушам, хотя, чему удивляться, это вполне на него похоже.

— Когда-то я пообещала твоей маме, что поддержу тебя, и не сдержала своего слова.

— Ты не могла его сдержать, — горестно ответил Эрик, — так что не вини себя.

— Ты знаешь?

— Я слышал ваш разговор.

Мы встретились глазами, наше далёкое почти детство оживало в памяти, всё больше бередя старые раны.

— Когда же ты решил, что станешь священником? — спросила я.

— После того, как не стало отца. Он умер внезапно и при странном стечении обстоятельств. Думал, что своими молитвами смогу помочь его душе и себе самому. Никогда тебе не говорил об этом, но я сам нуждался в помощи. Дело в том, что я не совсем обычный человек…

— Это для меня не секрет! — я улыбнулась.

— Да, но ты не знаешь, почему, — вид у него был подавленный.

— Расскажешь? — я посмотрела на него с мольбой.

— Возможно… — Эрик отвёл взгляд, судя по всему, решая, стоит ли ему откровенничать. — Дело в том, что я вижу не только материальный мир. Бывают видения, голоса… при всём желании, я не смог бы жить как все.

— Почему ты ничего не рассказал мне тогда?

— Нужно было разобраться, что происходит. Когда случается такое, сам думаешь, а не сошёл я с ума? Как я мог объяснить?

Я вспомнила, как он уверенно сказал вчера: «К ней возвращается жизнь! Попроси, чтобы ребёнка не забирали на ночь. Ты ей будешь очень нужна». — это было похоже на пророчество. Так всё и случилось. Откуда он мог знать, что Эрика начнёт есть и сосательный рефлекс к ней вернётся?!

— Что же ты видишь?

— Это трудно описать словами, просто знаю, что будет и как. Иногда вижу, а иногда просто чувствую… — ему было трудно подобрать слова. — Я долго пытался найти ответы на свои вопросы, изучал теологию, философию, мировые религии, прочёл огромное количество книг. Мои учителя и наставники меня проверяли, не одержим ли я. За эти годы где только не побывал, даже у монахов-экзорцистов. Какое-то время жил у них в монастыре под строжайшим контролем. В конце концов все решили, что это Божий дар, и мне от него не избавиться. Это — мой крест, мне его нести. По крайней мере, теперь я научился этим управлять.

— Ты видишь духов?

— И не только. Я рассказываю тебе об этом, чтобы ты могла понять и простить. У меня не было другого пути. Я не смог бы жить простой, нормальной, человеческой жизнью. Это сложно объяснить… — он глубоко вздохнул, его лицо отражало как зеркало бурю эмоций, происходившую внутри души. — Хочу, чтобы знала, ты — единственная для меня. Так было всегда, с первых дней нашего знакомства. И если бы я мог выбирать, остался бы с тобой, но я не принадлежу себе.

Меня поразило услышанное, я и представить себе не могла, что тоже любима. Если бы я знала, всё могло быть иначе…

Эрик поддался порыву и крепко обнял меня. Я ответила взаимностью, прижалась к нему так сильно, насколько вообще это возможно. Услышала его сердце и замерла. В такие мгновения мир перестаёт существовать, время исчезает. Нас было двое — но в едином порыве — одно. Всё, что я могла понять, — это то, что жизнь без Эрика не существует. Мы нужны друг другу как воздух.

Хотелось остановить это мгновение, чтобы оно длилось вечно. Мы не могли оторваться друг от друга. Не могли надышаться. Его губы прикасались к моему лицу, крепкие руки источали такое тепло, что хотелось забыться в них навечно, отдать всю себя, а после — хоть смерть…

Внезапно, нежно, но настойчиво, он отодвинул меня в сторону. Буквально через несколько секунд дверь открылась, и в палату вошёл Виктор.

— Встреча одноклассников? Приветствую Вас, отец!

— Добрый день, Виктор!

Они обменялись рукопожатием. А я думала, что провалюсь сквозь землю, с трудом восстанавливая дыхание и пытаясь приобрести свой обычный вид.

— Всей душой благодарен Вам, случилось чудо, наша девочка начала есть!..