Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

IV. Нимфа когти расправляет

Было раннее декабрьское утро. Только еще рассветало. Приказчики Трифона Ивановича уходили в лавку и громыхали в кухне сапогами. Старший приказчик, уходя в лавку, зашел, по обыкновению, к хозяину за ключами. Трифон Иванович в халате и войлочных туфлях сидел у себя в столовой за самоваром. С потолка светила лампа. Старший приказчик поклонился хозяину и лаконически сказал:

— За ключами…

Хозяин молча встал со стула, пошел к себе в спальню и вынес оттуда ключи. Старший приказчик переминался с ноги на ногу и не уходил.

— Что тебе? — спросил его хозяин.

— Насчет кухарки-с… Насчет Акулины… Верите ли, мочи моей нет, — отвечал старший приказчик.

Хозяин вспыхнул и как-то заерзал на стуле.

— Ну, ну, ну… Ты уж наскажешь, — пробормотал он.

— Помилуйте… Всякую пищу подает на манер как бы псам… Самовара не ставит, ну да самовар — бог с ним, самовар и мальчики поставят, — а она посуду не моет, на стол не накрывает. Уж ежели мальчики всполоснут тарелки и стаканы, то еще туда-сюда, а не всполоснут — так на грязных и ешь.

Хозяин смотрел куда-то в сторону.

— Я говорил ей… но она сказала мне, что нездорова. Ведь может же женщина заболеть… — проговорил.

— Какое-с! Что вы! Вчера вы изволили быть вечером в гостях, так без вас целый вечер песни распевала.

— Песни ничего не обозначают. А что до болезни, то она женщина замужняя, к нам из деревни от мужа приехала. Почем ты знаешь, может быть, она беременна, может быть, ей не под силу работать. Надо тоже по-человечески…

— Воля ваша-с… А только и самовары у нас ставят мальчики и посуду моют мальчики. Все мальчики… Даже пол метут они.

— Эка важность! Обломятся у них спины-то от работы, что ли! Не генеральские дети. Даже лучше, ежели по домашеству занимаются.

— Меня все приказчики просили вам доложить. Очень уж обижаются.

— Ступай!

Старший приказчик почтительно поклонился и вышел. Хозяин вздохнул свободнее. Он радостно потер руки, прошелся по столовой, отворил дверь в кухню и крикнул:

— Акулинушка! Иди сюда со мной чайку попить! Приказчики уже ушли в лавку.

— Я сплю… — послышался женский голос из кухни.

— Как спишь? В восемь-то часов утра спишь! — удивился Трифон Иванович.

— Захочу, так и еще дольше просплю. До двенадцати часов досплю… слышите, вы там как хотите, а я сегодня ни нам, ни приказчикам стряпать не буду.

— То есть как это не будешь стряпать?

— Очень просто… Не стоите вы этого… Меня не хотят предпочитать, и я не хочу предпочитать. Где хотите, там и обедайте.

— Да полно, матка, что ты! Что за капризы такие… Вставай да иди в столовую чай пить.

— Благодарим покорно.

— Иди скорей. А то самовар остынет. Я нарочно не пил и ждал тебя. Иди.

— Зачем баловать? Не стоите вы этого… Пейте одни.

— Да что такое случилось? Что я тебе сделал?

— Очень просто. Никто меня здесь не уважает, никто не предпочитает, всякий норовит обидеть, всякий норовит что-нибудь подпустить супротив меня.

— Полно, полно… Это тебе только так кажется. Одевайся и иди сюда.

— Да я в одеже сплю… Мне нечего одеваться.

— Так иди же… Не упрямься.

— Просите получше, так, может быть, и приду на минутку.

— Да ведь уж я и так прошу учтиво.

— Нет, вы скажите: иди, мол, милая Акулина Степановна, чай пить. По имени и по отчеству назовите.

Трифон Иванович поморщился.

— Блажишь ты, я вижу, — пробормотал он. — Ну, да ничего, так и быть, потешу тебя. Акулина Степановна! Иди чай пить…

— Ну, вот так-то ладно. Так я люблю.

— Идешь?

— Погодите… Дайте сапоги польские надеть.

В кухне за перегородкой послышался скрип кровати, и через минуту в дверях столовой показалась Акулина, как и всегда, свежая, бодрая, румяная. Она хотела сделать серьезное лицо, но улыбка так и сквозила на ее губах.

— Что это ты сегодня капризничаешь? И как тебе не стыдно? — встретил ее Трифон Иванович и покачал головой.

— Хорошие-то да добрые люди, которые ежели дамой интересуются, те говорят при встрече: с доброй утрой… — сказала она. — Вон я у немца из конторы жила… На русской он был женат… Так тот всегда своей даме: «С доброй утрой»…

— Ну, с добрым утром тебя, с добрым утром… Садись. Налить тебе чайку-то?..

— Не хотела я уж вас баловать, — отвечала Акулина, садясь к столу, — ну, да уж бог с вами. А только это в последний раз, коли меня в доме предпочитать не будут. Так вы и знайте.

— Да кто тебя, милая, не почитает! Живешь ты по своей воле, что хочешь, то и делаешь.

— А приказчики на меня фыркают. Зачем они фыркают?

— Ах, Акулина, Акулина! — вздохнул Трифон Иванович.

— Акулина Степановна я, а не Акулина, — поправила его кухарка.

— Ах, Акулина Степановна! Нельзя, милая, жить на кухарочном положении и требовать себе почитания, как хозяйке. Ведь я предлагаю тебе переехать на отдельную квартирку. Там ты наймешь себе кухарку, и будет она почитать тебя за хозяйку.

— А я не хочу переезжать… Я хочу, чтобы с вами… чтобы вы здесь мне кухарку наняли.

— Но тогда что же ты сама-то будешь? Что приказчики подумают?

— А я буду на манер ключницы. У вдовых людей всегда ключницы, а вы вдовый… А над кухаркой я буду командовать. А что приказчики подумают — плевать мне на них. Я хочу только, чтобы они меня предпочитали.

Трифон Иванович тяжело вздохнул и, пощипав седенькую бородку, произнес:

— Ах, Акулина Степановна, чего ты просишь! Не дела ты просишь!

— А не дела, так нечего меня и чай пить звать.

Она быстро поднялась со стула.

— Постой, постой… Куда ты? — остановил ее Трифон Иванович, тронув за рукав.

— За постой-то деньги платят, — сострила она и ударила его по руке.

— Посиди, Акулина Степановна. Ну полно тебе… Может быть, как-нибудь и сговоримся.

— Да что «посиди»! — опустилась она снова на стул. — С немой дурой, кажется, легче сговориться, чем с вами. Вы вот обещали приказчикам приказать, чтобы они меня Акулиной Степановной величали, да так и не сказали. На посуле-то вы, как на стуле.

— Скажу, скажу. Сегодня же вечером скажу.

— Ни за что не поверю, пока сама не услышу, как будете говорить. И я хочу, чтобы этот разговор был при мне.

— Да ведь тогда сейчас тень на меня наведется, сейчас все обозначится…

— А что вам до тени? Вы не девушка. Вот я и мужнина жена, да тени не боюсь.

— Садись ближе и потолкуем, как бы нам все это получше сделать, чтобы заставить приказчиков Акулиной Степановной тебя величать.

— Да что тут думать! Цыкните на них хорошенько — вот и весь разговор.

— Садись же поближе… — повторил Трифон Иванович.

— А вы прежде заслужите, потом и требовайте, — кокетливо отвечала Акулина, кивнула головой, но с места не двинулась.

— Да уж заслужу. Обещаюсь заслужить.

— А вот когда заслужите, тогда и разговор другой.

— Ну, я сам к тебе подвинусь поближе.

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Ну, полно… Сиди смирно… Пей чай-то… А мы вот сейчас, сидя рядком поговорим ладком, как нам с приказчиками-то… Да не серьезничай! Ну, полно… Зачем ты серьезное-то лицо?.. Ну, улыбнись, ну, покажи зубы…

Трифон Иванович взял Акулину за руку.

— Какие вы, право… Ну, как я могу улыбаться и зубы показывать, коли у меня на душе тошно, — отвечала она и улыбнулась во всю ширину лица, показав ряды белых, как перламутр, зубов.

— Вот, вот… Ну, спасибо! — заговорил он, взял Акулину за обе руки, посмотрел ей в глаза и со вздохом произнес: — Эка ты баба-то какая распрекрасная да занятная! Какой хошь серьезный и деловой человек будь, ты и того с ума сведешь своей красотой! Ну, улыбнись еще, улыбнись… Покажи ямочки на щеках… Вот так, вот так… Хе-хе-хе…

И Трифон Иванович засмеялся старческим, дребезжащим смехом.