Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

VIII. Нимфа начинает царить

Акулина встретила вернувшегося из бани хозяина ласковая, приветливая, вся сияющая улыбкой.

— С легким паром вас, Трифон Иваныч… Давайте сюда узел-то с бельем да садитесь скорей чай пить, — начала она. — А я и лимончик вам приготовила, и полотенчико сухенькое, чтобы утираться. Все, все сделала, что вы любите.

Мрачный Трифон Иванович при виде такого привета и сияющей улыбки Акулины и сам улыбнулся.

— О, зубы, зубы белоснежные! Загубила ты меня, Акулина, своими зубами! — проговорил он, покрутив головой, вздохнул, махнул рукой и сел за стол.

— Полноте… Кто вас погубит! Вы сами всякого погубите, — шептала Акулина, умышленно уж выставляя ряд белых зубов. — Стойте, я уж чай-то разливать буду, — прибавила она. — Я сяду около самовара, а вы напротив меня…

— За хозяйку хочешь быть?

— Да ведь уж я на то и пошла, чтобы ключничать и хозяйничать. Где же вам самим-то… Вы мужчина. Мужчина по лавке, а женщина по дому… Нате-ка вам стаканчик… Кушайте.

— Слушай… Только ты при приказчиках не очень…

— Что не очень?

— А насчет того, чтобы, к примеру, хозяйку-то разыгрывать.

— О! Кто о чем, а он все о приказчиках. Дались вам эти приказчики!

— Нет, ты все-таки больше под ключницу потрафляй, а не под хозяйку.

— Да что вам, в самом деле, приказчики? Взять их скрутить, цыцнуть на них хорошенько — вот и все. А не нравится им, так помелом по шее!

— Не кричи, пожалуйста… Ну что ты кричишь!

— А чего ж бояться-то? В доме жить, да уж не сметь и слово сказать — очень даже удивительно. И что обидно, так это то, что приказчиков вы предпочитаете, а меня не предпочитаете.

— Полно, кто тебя не почитает! Ты уж и так всего меня в руки забрала, а я только об одном прошу, чтобы тени-то на меня было поменьше.

— Странное дело, как вы этой самой тени боитесь. Все тень да тень. Девушки нынче не боятся, а вы боитесь.

— Ах, какая ты, право!

Трифон Иванович опять покрутил головой.

— Не нравлюсь, так и меня по шее гоните. Старика-то такого, как вы, всегда найду.

— Зачем же гнать? Я не об этом…

— А не об этом, так и разговаривать нечего. У нас разных нужных разговоров пропасть, а вы о пустяках… Не хотите ли малинки сушеной? Это даве приказчик Василий принес. Ему прислали из деревни гостинцу, а он половину нам принес. Ах, какой учтивый и обходительный человек этот Василий!

Трифон Иванович широко открыл глава и как-то перекосил рот.

— Чего вы?.. — спросила его Акулина. — Уж не хотите ли ревновать? Смотрите у меня! Я этого терпеть не могу.

— Да нет… Зачем же он ягоды-то?..

— Даме услужить захотел. Все-таки ведь я теперь на манер хозяйки. Вот, Трифон Иваныч, уж вы там как хотите, а к Рождеству ему надо жалованья прибавить.

— Ну, уж это ты, Акулина, оставь! Это не твое дело! — вспыхнул Трифон Иванович.

— Нет, мое… Кто меня предпочитает, тому и надо прибавить, чтобы в пример прочим, которые ежели неуважительные.

— Ну уж, пожалуйста…

— Ничего тут «пожалуйста»! Стало быть, вы меня не любите, коли не хотите этого сделать.

— Бога ради, тише.

— Да я и так тихо. Что вы, в самом деле!.. Да… Василию прибавить, а Андреяна отказать от места за непочтительность ко мне.

— Нет, уж ты, пожалуйста…

— Насчет Андреянова знать ничего не хочу! Или я, или он, так вы и знайте… Я у дверей прислушивала, так что он про вас и про меня говорил, ежели бы вы знали! Это просто ужасти! И что старый-то вы пес, и что я сама псовка, и что вам теперь крышка будет из-за того, что вы меня ключницей сделали. Ужас, что говорил. Она, говорит, теперь подберется к его лавке, да и лавку-то разграбит. До Рождества пусть служит, а с Рождества долой его. И чтобы об этом завтра же ему сказать.

— Акулинушка! Послушай… — вскинул на Акулину умоляющий взор Трифон Иванович.

— Знать ничего не хочу! — отвечали Акулина. — А вы его не откажете завтра, так я сама его откажу.

— Нет, уж этого ты не посмеешь!

— А посмею… Вот увидите… А не будет уходить, так кормить его не велю Анисье. С остальными приказчиками вы там как хотите. Хотите — гоните их, хотите — оставляйте, хотите — прибавляйте им жалованья, хотите — убавляйте, а чтобы Андреяна по шее. Иначе я сама уйду.

— Да полно, угомонись ты!

— Нечего мне угомониться. Да вот еще что… Завтра я приду к вам в лавку, и мне чтоб шубу лисью купить. Приду в лавку, и пойдем мы вместе шубу покупать.

— Ты, бога ради, в лавку не ходи.

— Нет, приду.

— Зачем же ты хочешь еще тень на меня наводить? Мало тебе, что навела на меня тень перед приказчиками, ты еще хочешь навести тень и перед соседями по лавке.

— Не желаю я об вашей тени и разговаривать! А в лавке мне у вас быть надо. Я хочу кухарке Анисье ситчику на платье к празднику выбрать и подарить.

— Да ведь Анисья сегодня только и в кухарки-то к нам пристала.

— Ничего не обозначает. Она моя землячка, и даже мы в сватовстве с ней приходимся. Чего вы ситцу-то жалеете! Она через это самое будет наша верная раба, будет подслушивать, что приказчики про нас говорят, и нам рассказывать.

— Да ведь это сплетки.

— Пущай сплетки, но я так хочу.

— Ты насчет шубы оставь. Шубу тебе принесут на дом, ситец тоже.

— Нет, нет… Я хочу сама. Вы целую неделю насчет шубы обещаете — и все жилите… А уж у нас Рождество на дворе. А в Рождество я беспременно хочу на манер дамы и в новой шубе к обедне с вами идти.

— Со мной? — изумился Трифон Иванович.

— Да, вместе с вами. Что ж я, оплеванная какая, что ли, что уж нельзя и к обедне вместе с вами идти!

— Да ведь тут тень… Пойми ты: тень… Встретятся знакомые…

Трифон Иванович вскочил со стула и в волнении заходил по комнате.

— Вы о тени сколько хотите можете говорить, а только я мимо ушей буду пропускать, — произнесла Акулина. — И вот вам мой сказ: все, что я сегодня сказала, чтобы завтра было исполнено, а нет, так увидите, что будет… Я добра, добра… да ведь и жрать вас начну, точить вас буду, как ржа железо ест.

Сказано все это было с такой добродушной и красивой улыбкой, что Трифон Иванович, как ни был суров и хмур, но улыбнулся, подошел к Акулине, обнял ее за шею и, любуясь ею, сказал:

— Да ты у меня бедовая! Ах, зубы, зубы перламутровые! Загубили вы старика!

— Милый… — прошептала Акулина.

Трифон Иванович в ответ поцеловал ее.