О любви еще раз

Олег Попенков, 2021

В сборник вошли четыре повести о наших соотечественниках, которые жили и трудились, выполняя свой долг человека и гражданина, порой совершая поступки, граничащие с подвигом, в основе которых лежала любовь. Любовь к людям и Родине. Повесть «Отец» посвящена отцу автора, прошедшему через Великую Отечественную войну, воспитавшему двух сыновей, человеку исключительно порядочному и талантливому. В «Грустных песнях» героиня – проводница поездов дальнего следования с необычайно чистой и благородной душой. Две другие повести посвящены Ближнему Востоку, который известен автору не понаслышке. В повести «Если пожелает Аллах!» рассказана история военного переводчика, работавшего на Ближнем Востоке в 70-х годах. В «Миротворце» главный герой, также военный переводчик, уже в наше время попадает в плен к ваххабитам во время боёв за сирийский город Алеппо. Его ждёт мучительная смерть, но случай даёт ему шанс спастись и спасти других.

Глава 5

Ах, как не хотелось вставать!

Первую часть ночи Пётру снилось, что он парит в воздухе над изумительными по красоте озёрами и реками с прозрачной водой. В воде резвятся, весело блестя чешуёй, неведомые рыбки. Он дивится этому многообразию и может погладить любую из них, доверчиво подставляющих бочок в ожидании ласки. Рыбы почему-то совсем его не боятся!

Полёт был длительным, упоительно лёгким и радостным, вода тёплой, а небо безоблачно голубым. Ни дуновения, ни ветерка!

А потом он вдруг очутился в кругу друзей, и они, словно маленькие дети, в одних трусах на солнцепёке бегали и играли в прятки на пустыре за домом. Он словно бы снова вернулся в своё беззаботное босоногое детство.

Те, кому выпало водить в игре, запросто находили то одного, то другого из его друзей, которым никак не удавалось спрятаться — все укромные уголки придворовой местности были давно исследованы.

А его, Петра, никто не мог найти, хотя он и не очень-то хоронился. Можно сказать, даже был у всех на виду! Временами он ещё и подначивал ребят, окликая их по именам. Но его никто не видел. И это было странно!

Парень сидел на кровати и ещё какое-то время пытался сохранить тепло приятных ночных сновидений. Глаза никак не хотели открываться, и он совершал над собою усилия.

А вокруг Петра уже сновали в тёмных робах, собираясь на работу, те, кто окружал его в новой для него, жёстокой, другой реальности.

***

Тяжёлая тачка всё время задевала за стены и двери. Пётр, пожалуй, перегрузил её в этот раз. Он и сам это хорошо понимал. Но не хотелось ехать дважды из-за какой-то пары мотков проволочной ограды!

Но, в общем-то, всё это — мелочи, вполне можно и потерпеть, ведь осталось уже недалеко. Только распахнуть ещё пару дверей.

Ну вот, наконец и склад!

Пётр притормаживает тяжёлую тачку ногой и останавливается, чтобы перевести дыхание и передохнуть. Он намеревается включить свет и закрыть за собой дверь. Поворачивается лицом к стене, и вдруг от неё отделяется тень незнакомца и бросается к нему. Резкая боль парализует тело молодого человека, и мокрое тёплое пятно растекается на животе. А потом неожиданно подкатывает дурнота, и никого вокруг. Свет гаснет…

***

Уставшая от бессонной ночи и перенесённых душевных переживаний Эля работала как на автомате. Посетителей на почте хоть было и мало, но с самого утра приехала машина, и пришлось принимать и приходовать передачи заключённым и почтовую корреспонденцию. Работа была монотонной, и поэтому никто не мог помешать ей вспоминать и думать.

«Кто я теперь? Невеста, будущая жена или любовница? Кто?»

От бесконечных вопросов, которые непрошено лезли в голову, было муторно и неспокойно на душе. Иногда, вспоминая прошедшую ночь, женщине становилось неловко и даже стыдно за себя, словно загулявшую школьницу. И тогда её щёки пылали густым румянцем.

Ближе к обеду за окном послышался шум двигателя подъехавшей машины. Хлопнули дверцы, и почти в то же мгновение на пороге появился капитан.

Сердце Эвелины гулко застучало, готовое вырваться из груди. Но что это? Его лицо, дотоле спокойное и решительное, показалось ей теперь каким-то растерянным.

— Эля, закрывай почту. Поедешь со мной!

— Что случилось?!

— Пётр ранен в живот и сейчас находится в Курской окружной клинической больнице. Его увезли два часа назад. Положение тяжёлое. Поехали!

***

— Операция прошла удачно, — старый доктор с усталым лицом говорил тихим голосом, глядя на капитана и заплаканную женщину. На столе перед ним в чернёном подстаканнике остывал недопитый чай. — Но рана глубокая. Повреждены внутренние органы, и он потерял много крови.

— Как вы оцениваете его состояние, доктор? — поинтересовался Юрий Петрович.

— Стабильно тяжёлое, и говорить о перспективах пока рано, — доктор развёл руками.

— Что это значит? — встрепенулась Эля, взглянув непонимающим взглядом вначале на врача, а потом на капитана, с надеждой ища у них обоих объяснения и защиты.

— Вы кто ему будете? — поинтересовался хирург у женщины.

— Это его мать, — вместо Копейкиной ответил начальник колонии.

— Если он придёт в себя, ему очень нужно, чтобы рядом с ним в этот момент оказался родной человек!

Капитан понимающе кивнул головой.

— Как то есть «если придёт в себя»?! — Эля готова была лишиться чувств. — Что вы такое говорите?!

Капитан взял её руку и крепко сжал в своей ладони.

— Ну-ну, он человек молодой, организм у него крепкий. Так что будем надеяться на лучшее, — подал осторожную надежду старый доктор, — теперь всё решит время!

***

В комнате пахло спиртом и нашатырём. Монотонно пищали медицинские приборы, и равномерно качал кислород аппарат искусственного дыхания.

Эля вторые сутки сидела у кровати Петра, вглядывалась в бледное лицо парня — не откроет ли тот глаза? Она очень боялась пропустить момент его пробуждения и поэтому отказалась прилечь даже на пару часов на узком медицинском топчане, который поставили специально для неё в углу комнаты.

Она почему-то была абсолютно уверена в том, что если Пётр проснётся тогда, когда она будет бодрствовать, то всё пойдёт иначе и всё у него будет совсем хорошо!

«Ведь сказал же доктор: главное, чтобы рядом был близкий человек! Близкий? Но кто я ему, а он мне?!» — на эти вопросы ответов не было, но они приходили снова и снова и мучили Эвелину.

Несколько раз женщина обессиленно роняла голову, забываясь на минуту-другую душным, беспокойным сном. Затем снова подхватывалась от внутреннего толчка готовая к действиям. Но каким? Что делать, если вдруг что-то пойдёт не так?!

«А что значит — не так?» — мысли путались в голове у бедной женщины.

Несколько раз за прошедшие сутки заходил дежурный врач, молча склонялся над Петром, выслушивая, как бьётся его сердце, мерил пульс и давление. Подолгу читал кардиограммы, которые подавала ему медицинская сестра. Внимательно наблюдал за работой аппаратуры. Потом, уже уходя, давал указания медсестре.

Худенькая юная девочка всё исполняла стремительно: меняла бутылочки на стойке капельницы, вводила в вену лежащего без сознания Петра лекарства, деловито и почти бесшумно порхала между палатой реанимации и своим постом в коридоре.

Её перемещения рождали в воздухе лёгкие завихрения, которые почему-то умиротворённо и успокаивающе действовали на Копейкину. И она утомлённо закрывала глаза, вверяя Петра на время заботам ответственной девушки.

Когда Эля в очередной раз очнулась ото сна и открыла глаза, в палате никого не было. Она поглядела на Петра и вздрогнула от неожиданности: тот лежал с открытыми глазами и глядел на неё.

— Петя, Петечка, родной мой, прости меня! — бросилась перед ним на колени Копейкина, едва не задев своим телом стойку капельницы.

— Тётя Эвелина… — еле слышно прошептал раненый.

— Сюда, сюда, скорее! — выскочила за дверь, не помня себя от возбуждения, женщина.

Через секунду тихий коридор ожил и навстречу ей уже бежал, привлечённый её криками, медицинский персонал.

***

Прошло пять дней после инцидента в колонии, по которому шло уголовное разбирательство. Всё это время капитан и его офицеры безвылазно находились с малолетними заключёнными, опрашивая всех и каждого из пяти отрядов колонии в двести с лишним человек.

Довести дело с Петром до конца Юрий Петрович считал своим делом чести, и уже через неполную неделю вся картина произошедшего была им установлена доподлинно. Найдены также заказчик и исполнитель преступления, на которых, без всякого нажима на них, указали сами ребята.

Они же «не под протокол» рассказали капитану о единоборстве с Серым, в котором выстоял, не испугавшись ножа, Пётр.

Сейчас, открывая двери городской больницы, начальник колонии рассуждал о том, что парня по-настоящему уважают его собратья по несчастью, а это дорогого стоит для тех, кто находится за колючей проволокой!

Что, наверное, такое мужество самого заключённого может значить для дела воспитания вчерашних трудных подростков намного больше, чем любая другая воспитательная работа, проводимая в колонии.

Но более всего капитана грела мысль о том, что он скоро увидит Элю, о которой не переставал думать все прошедшие дни, и о том, что у него для неё припасён очень приятный сюрприз!

На базе его колонии, в качестве эксперимента, который начала проводить с малолетними преступниками Москва, будет организована колония-поселение. Он уже получил соответствующее распоряжение. А это значит, что, выздоровев, Пётр сможет свободно перемещаться по всему городку и только ночевать за колючкой!

«Вот Эвелина обрадуется!» — внутренне улыбался Юрий Петрович.

Накинув халат, он стремительно поднялся по пролётам лестницы и уже через мгновение распахивал дверь знакомой палаты реанимации.

За дверью было пусто. Кровать, на которой ещё несколько дней назад лежал раненый Пётр, была убрана…

***

— Владимир Вячеславович, мастер участка Борис Акимович докладывает мне, что вы не соблюдаете правила безопасности, установленные для всех рабочих на стройке, — без предисловий, вместо утреннего приветствия огорошил едва вошедшего в кабинет Копейкина Руднев. — Работаете на высоте без страховки, словно вы не рабочий, а канатоходец!

Он сидел за столом, на котором были развёрнуты схемы возводимых сооружений, в окружении инженеров-наладчиков и начальников участков, головы которых как по команде повернулись в сторону вошедшего молодого человека.

— Работа на высоте не терпит расхлябанности! — недовольно продолжил начальник, буравя молодого бригадира монтажников холодным взглядом серо-стальных глаз.

Парень, хорошо знавший, как и все старожилы на стройке, что если главный инженер обращается к кому-то по имени и отчеству, то есть официально, то это не предвещает ничего хорошего.

— Но вы ведь сами просили поторопиться… — попытался оправдываться Копейкин.

— Поторопиться, да! — Щёки начальника побелели от возмущения. — Но не в ущерб установленным правилам! Не за счёт безрассудного риска! Вы ведь не новичок, прошли службу в Военно-морском флоте, плавали на боевом корабле. А значит, не понаслышке знаете, что такое флотская дисциплина. Так почему же здесь, у нас, грубо допускаете нарушение дисциплины трудовой? Кто вам это позволил?!

Парень молчал, понимая, что говорить что-либо в своё оправдание бесполезно — начальник прав на все сто, и, опустив глаза, покорно изучал чёрные отметины на фанерном полу, оставленные сапогами прорабов на многочисленных утренних планёрках под руководством главного инженера.

— Своё бригадирство передадите Якименко, — после некоторой паузы отдал распоряжение Руднев уже другим, более спокойным тоном, немного успокаиваясь. — Исправите своё поведение, тогда посмотрим! А пока поработаете рядовым монтажником!

— Ну, что там? — с тревогой спросили своего бригадира монтажники, когда тот вышел из кабинета начальника в коридор.

Они, конечно, не могли не слышать, что беседа их бригадира с главным инженером строительства проходила на повышенных тонах. Но о чём конкретно шёл разговор, они никак не могли разобрать. Слишком уж шумно было в коридоре от бесконечного хождения рабочих взад и вперёд и беспрерывно хлопавшей входной двери!

— Да, в общем, ничего особенного, — ответил Копейкин, стараясь держать себя в руках и демонстрируя своим бывшим уже подчинённым полное безразличие к своей отставке, — просто отстранил меня от руководства бригадой, только и всего! Теперь ваш начальник Якименко.

— Вот это да! А ты как же?

— А я уеду отсюда к чёртовой бабушке! — всё же не выдержал молодой человек, и в его голосе послышалась глухая обида.

***

— Успокойтесь, дорогой мой Юрий Петрович! Просто вашему питомцу стало значительно лучше, и мы перевели его с матерью в обычную двухместную палату, — улыбнулся главный врач взъерошенному капитану, влетевшему в его кабинет будто вихрь, и предложил: — Спиртику не хотите ли? Вам нужно успокоиться!

— Да, вообще, было бы неплохо! — признался капитан, вытирая пот со лба и грузно опускаясь в кресло. — Что-то я устал и совсем забегался…

— Да уж! — с хитринкой взглянул на него старый доктор. — Под глазами синяки!

Он давно уж заметил чрезмерно повышенный интерес офицера к судьбе обычного осуждённого и его привлекательной «матери». Но корректно молчал об этом.

Медик деловито достал из стеклянного медицинского шкафа склянку средней величины, более напоминавшую бутылочку с физраствором, только без деления на граммы, и два нестандартных шкалика и, мельком взглянув на капитана, с гордостью сообщил:

— Чистый!

Начальник колонии даже не повёл бровью.

— В смысле как наливать-то? С водой разбавлять или… — не понял доктор.

— Или… — негромко поддержал предложенный лексикон офицер и пояснил: — Мы на фронте спирт по-другому не пили.

— Ну а я, если позволите, всё-таки себе водички плесну! — посерьёзнел пожилой человек, с уважением взглянув на своего давнего знакомого. — Честно говоря, я и не предполагал, что вы фронтовик, Юрий Петрович! — признался главврач.

— Думали, что я всю жизнь как крыса по тылам бегал и зеков стерёг? — горько усмехнулся начальник колонии. — Ну уж нет! Было дело! Протопал в пехоте от стен Ленинграда до Праги, пока второй раз не ранило. Потом с полгода по госпиталям… А когда вышел, отправили сначала на долечивание в тыл и уж потом списали. Война ведь уже заканчивалась.

— Но почему ж вы тогда награды не носите? — кивнул на милицейский китель без наград пожилой доктор. — Думаю, у вас — боевого офицера — они наверняка есть!

— Есть, конечно. Только на милицейскую форму не надеваю. А на фронте… — задумчиво протянул Юрий Петрович и замолчал на время, собираясь с мыслями и вспоминая о чём-то. — Не всё было гладко в моей фронтовой биографии, — наконец признался начальник лагеря. — Лишали меня моих наград, да и самого офицерского звания. Войну начинал старшим лейтенантом, а вскоре попал в штрафбат простым солдатом. Искупать вину кровью отправили, так сказать. Первый раз нашу штрафную роту, набранную из таких же бедолаг, как и я, бросили в прорыв под Нарвой. Тогда из роты, которой командовал бывший комдив, осталось в живых человек десять-двенадцать. А меня легко ранило. После госпиталя восстановили в воинском звании и назначили командиром одного из штрафных батальонов Второго Прибалтийского фронта и в феврале сорок четвёртого бросили в атаку на укрепрайон под Псковом. После тех боёв, где я не получил и царапины, батальон полёг почти полностью и был расформирован. А меня исключили из штрафников. После уже вернули всё и даже вторым орденом Красной Звезды наградили.

— За что же вас в штрафники-то отправили?

— Это долгая песня, мой дорогой доктор, — грустно улыбнулся капитан и предложил, поднимая свой шкалик: — Ну, вздрогнули!

Мужчины со звоном чокнулись и выпили.

Иван Самуилович (так величали главного врача клиники) осушил содержимое своего стаканчика и, молча поднявшись, прошёл в смежную со своим кабинетом комнату. Через минуту он вернулся оттуда, неся в своих руках пухлый типографский конверт светло-коричневого цвета, который положил на стол перед капитаном.

— А вот тут мой фронтовой путь, — негромко обронил он. — Я в наступления не ходил, конечно, но оперировать вашего брата приходилось сотнями. А ещё от немцев отбиваться, если они к нашим позициям прорывались. Так что уж я, пожалуй, больше спец по обороне! — улыбнулся доктор.

Юрий Петрович с удивлением поглядел на конверт, а потом на своего собеседника:

— Вы были на фронте?!

— Да, главным хирургом полевого госпиталя. Я ведь начальником хирургического отделения был ещё до войны. Правда, не здесь, а в Одессе. Там и родные оставались. В январе сорок второго получил назначение в стрелковый полк, ставший при освобождения Смоленска гвардейским. С ним вот добрался сюда: полк принимал участие в сражении на Курской дуге. Но после тяжёлой контузии, от которой я чуть было не… ну, в общем, это не важно! Одним словом тут после и осел. Уже насовсем…

— А где ваши родные теперь? — поинтересовался капитан.

— Все погибли, — глухо отозвался доктор.

Капитан, как во сне, открыл конверт. Оттуда посыпались фотографии: медсёстры в белых халатах, врачи проводят операцию в полевых условиях и их лица напряжены.

На следующем фотоснимке бравый гвардеец — майор медицинской службы с орденом Отечественной войны и двумя медалями «За отвагу» на груди в окружении медперсонала. Иван Самуилович в гимнастёрке с расстёгнутым воротом позирует на фоне палаток и верёвочных растяжек. Его лицо, сильно похудевшее и осунувшееся, глядит прямо в объектив. Офицер устало улыбается какому-то неведомому фотографу.

Начальник колонии оторвал свой взгляд от фотографий и, потрясённый неожиданной встречей с братом-фронтовиком, медленно перевёл его на врача, которого считал своим давним знакомым и о ком, как оказалось, ничего абсолютно не знал.

На капитана, не мигая, глядели почерневшие вдруг, словно угли, глаза боевого хирурга, в которых офицер безошибочно прочитал то, что было понятно без слов только им двоим — людям, выжившим в жестокой, чудовищной бойне. Кровь и пот, жизнь и смерть, а ещё любовь и веру!

В следующий момент бывшие воины крепко сжали друг друга в едином порыве, обнявшись.

Под их ногами со звуком катались разлетевшиеся по полу стаканы, и недовольно булькала склянка со спиртом, выплёвывая из короткого горлышка пахучее содержимое.

Ничего этого не замечали мужчины. По их лицам текли слёзы. Видно, не отошли, не оттаяли ещё до конца озябшие на войне души фронтовиков.

***

— Вот, тут они, ваши… — Иван Самуилович сделал паузу, распахнув двери уютной палаты и подбирая нужное слово, — подопечные!

Главный врач пропустил капитана вперёд и прикрыл за ним дверь, оставшись в коридоре.

Пётр с открытыми глазами лежал на двух высоких подушках, подложенных под его спину и голову, с широкой повязкой на туловище. Ноги его были прикрыты одеялом. А рядом с кроватью сидела Эля, держа в руках тарелку и ложку. По всей видимости, она недавно кормила парня кашей из своих рук.

Увидев начальника колонии, юноша попытался приподняться в постели.

— Лежи, лежи! — жестом руки удержал его капитан. — Я всё знаю о том, что произошло. Найдены исполнитель и заказчик. Они отправлены в СИЗО и оттуда, после суда, будут этапированы в места заключения. Наша колония реформируется, и на её базе создаётся колония-поселение. В ней останутся только те, кто на самом деле стал на путь исправления. Остальные же будут отправлены в другие колонии. Так что ты выздоравливай. Всё будет хорошо! — кивнул парню Юрий Петрович.

— Спасибо, — тихим голосом произнёс раненый.

Наконец капитан пересилил себя и поглядел на Элю. И сразу увидел, что под глазами у женщины отчётливо проглядываются чёрные круги, а бледное усталое лицо лишено всякого румянца.

«Не спит! Сутками кружится вокруг парня! — мысленно сделал для себя однозначный вывод капитан. — Почему так дорог ей этот мальчишка? Устала одна без тепла? А я? Значу ли я что-нибудь в её жизни? А может, обвиняет меня в случившемся?»

— Иван Самуилович выделил эту палату для вас двоих, — сильно волнуясь и чувствуя неловкость в присутствии Петра, обратился он к Эле, — сюда никого не подселят и вторая кровать ваша.

— Да, да, я знаю, — не поднимая глаз на капитана, кивнула Копейкина, — он мне говорил…

— В разговоре со мной врач сказал, что никакой опасности для жизни парня больше нет! — Краем глаз Юрий Петрович уловил, с каким интересом внимает их диалогу Пётр. — Вам нужно спать, хотя бы тогда, когда спит он, — кивнул в сторону раненого начальник колонии. В присутствии юноши капитан обращался к Эле на «вы», и это невыносимо огорчало его.

Эля покорно, в знак согласия, кивнула головой, упорно не глядя на мужчину.

«Боже мой, какую нелепицу я несу!» — про себя рассердился офицер, а вслух произнёс ещё более нелепое, и почему-то во множественном числе:

— Ну, ладно, что ж, поправляйтесь!

В следующий момент он стремительно шёл, почти бежал по коридору, и полы белого халата, накинутого на форму, развевались из стороны в сторону, будто крылья взъерошенной птицы. Сердце щемило от разочарования — разве на такую встречу рассчитывал он с человеком, который уже стал ему дорог?!

Когда дверь за начальником колонии закрылась, Пётр тихо произнёс, глядя в лицо готовой расплакаться женщины:

— Тётя Эвелина, капитан приходил из-за вас!

Конец ознакомительного фрагмента.