Дом железных воронов

Оливия Вильденштейн, 2022

Пока прорицательница не предсказала, что я стану королевой, мне даже в голову не приходило, что такое возможно. Я фейри лишь наполовину, с обычными ушами и без магических способностей. Правда, обладаю странным даром, хоть это и не волшебство, – меня любят все животные этого мира. В то время как чистокровные – ненавидят. Кроме одного. Принц Данте завладел моим сердцем с тех пор, как подарил мне первый поцелуй. Я отправилась в путешествие, чтобы выполнить условие предсказания – освободить пять железных воронов – и возглавить королевство вместе с Данте. Если бы только прорицательница предупредила меня, какого «демона» я выпущу в мир. И что стану им одержимой…

Глава 8

— Держи. — Джиана передает мне криво слепленную глиняную кружку и садится на сплющенную ржавую бочку, которая играет роль скамейки. — Похоже, тебе это нужно.

Я нюхаю шипящую жидкость, и от одного запаха у меня слезятся глаза.

— Что это?

— Алкоголь…

— Это понятно. Я имею в виду, какой?

— Домашний эль. На вкус лучше, чем на запах.

Делаю маленький глоток и закашливаюсь от горького привкуса.

Джиана расплывается в ухмылке:

— К нему нужно привыкнуть.

— Ну и как долго ты привыкала?

— Долго, — смеется она.

Так это ее не первый визит в Ракс…

— Энтони в дурном настроении. Что у вас произошло в Люче?

Я бросаю взгляд поверх потрескивающего костра на Энтони и одного из его друзей, которые устроились на срубленном дереве.

— Мы обсуждали политику.

— И вы с ним придерживаетесь разных взглядов? — Она делает глоток.

Я тоже отпиваю из кружки. На этот раз пошло легче, но все равно на вкус отвратительно.

— Он не верит, что Данте правил бы лучше Марко.

— О, — только и произносит Джиана. Простой звук, который несет в себе так много всего.

— Что это значит, это твое «о»?

Она опускает кружку на колени и обхватывает ее обеими руками.

— Это означает, что, как только ты проживешь столько же, сколько мы с Энтони, твои взгляды могут измениться.

— Ты знаешь Данте, Джиа.

— И знала Марко. Может, я и не ходила с ним в школу, но он часто бывал в таверне. Нельзя сказать, что мы дружили, но ладили хорошо.

Мысль о том, что Марко сидит за столом в «Дне кувшина», настолько неприятна, что я целую минуту ничего не говорю, но потом любопытство берет надо мной верх.

— Вы с ним?..

— Котел, нет. Даже пофлиртовать не тянуло. Его эго было размером с Тарелексо и Тарекуору, вместе взятые. — Пламя костра танцует в ее глазах. Она выглядит не старше тридцати, но на самом деле ей почти сто. Она многое повидала. — После Приманиви стало еще хуже. Он вернулся с той битвы, ведя себя как бог.

Я наблюдаю за людьми — лысыми, в тюрбанах, — они хихикают и танцуют, как будто им наплевать на весь мир, как будто пятеро полуфейри, которые вторглись на их праздник, не проливали кровь наравне с мужчиной, который подавил их восстание два десятилетия назад.

— Как получилось, что люди позволили нам принять участие в их пире?

Она оглядывается вокруг. Кто-то смотрит на нас настороженно, кто-то с любопытством. Я понимаю, что лючинские изгои, с которыми я приплыла, знакомы с людьми намного лучше, чем хотят показать.

— Потому что им нужны деньги. — Джиана откидывает назад упругий локон, позволяя указательному пальцу задержаться на округлом ухе. — И из-за этого.

Я вздыхаю.

Из-за этого я сижу здесь, а не на мягком стуле в Изолакуори. Я отмахиваюсь от мрачных мыслей до того, как они испортят мой вечер.

— Деньги? — говорю я.

— Что?..

— Ты сказала, людям нужны деньги. Я так понимаю, кто-то заплатил за нас. Кто из вас? И сколько я должна?

— Фэллон…

— Ты меня знаешь. Я не люблю долги.

— Энтони обо всем позаботился. Обо всех нас, так что расслабься. — Джиана касается моего запястья. — Что касается прошлой темы… Я знаю, что ты заботишься о Данте, и, честно говоря, мне хочется верить, что он бы все изменил, получи он власть, но я знаю и то, что без выгоды для себя фейри пальцем не пошевелят.

— Он мог бы многое получить! — Я вскидываю руки в воздух, расплескивая эль из кружки, люди поглядывают на меня. Я вытираю запястье подолом и поджимаю губы, сожалея, что привлекла внимание.

— Назови хоть одну вещь, которую бы королевская семья заполучила, помогай она низшим фейри и людям, — говорит Джиана.

— Нашу верность.

— Мы и так им верны. — Джиана отпивает из кружки, пристально глядя на мерцающее пламя.

— Брать что-то и получать что-то взамен — это даже близко не одно и то же.

Она смотрит на меня.

— Я не та, кого нужно убеждать.

— Нет? Похоже, ты смирилась.

Ее взгляд возвращается к огню, серебро твердеет, как остывающий металл.

— Вовсе нет, dolcca^[20].

Когда я была ребенком, каждую пятницу прибегала в таверну к Джиане. Она угощала нас с Сиб сладостями. Однажды я потыкала пальчиками в засахаренные лепестки, вслух удивляясь, почему цветочки не такие красивые, как на витрине. Джиана объяснила, что вещи с изъяном стоят дешевле. В следующую пятницу она положила передо мной идеальную, как с картинки, веточку лаванды, а рядом — надломанную.

— Скажи мне, dolcca, какая на вкус лучше?

Сладости были одинаковыми на вкус. Урок Джианы расстроил меня так сильно, так основательно, что я несколько недель подряд не заглядывала в таверну, а когда пришла, отказалась от угощения, заявив, что уже не маленькая, чтобы есть конфеты. С тех пор Джиана перестала звать меня dolcca.

Я смотрю, как на поверхности моего эля появляются пузырьки.

— Ты научила меня, что ценность зависит от внешнего вида. — Я вижу, как между бровями Джианы залегает глубокая складка, и добавляю: — Помнишь, ты купила мне засахаренную лаванду?

Ее лоб разглаживается.

— В тот день, — продолжаю я, — я была в ярости. Не на тебя, а на общую несправедливость.

— Я всегда задавалась вопросом, что случилось…

— Знаешь, что я сделала? Я потащила Данте в кондитерскую и заставила его купить обычную и бракованную конфеты. И что ты думаешь? Лавочница отказалась продавать принцу бракованный товар, отдала даром. Знаешь, что он сказал? Сказал, что не может понять, в чем разница между ними, ни по внешнему виду, ни по вкусу. Вот такой он человек, Джиа, — справедливый и понимающий.

— Я восхищаюсь им за это еще больше, но иерархию без борьбы не сломаешь. И эта борьба будет стоить людям жизни, если они не будут готовы. Как ты думаешь, кто умрет, Фэллон? Чья кровь зальет мощеные улицы? Ты действительно думаешь, что Данте убил бы собственного брата, чтобы все исправить? Чтобы улучшить ситуацию?

Она говорит вполголоса, но слова звучат так, будто она кричит, и не на весь мир, а на меня. Я чувствую себя почти спрайтом, младенцем, которого носят на перевязи у груди.

— Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…

— Идеалисткой, но не наивной. Боги, Фэллон, хотела бы я мечтать так же, как ты. — Она сжимает мое запястье на мгновение, а после встает. — Я собираюсь выпить еще эля и повеселиться на славу. — Она делает пару шагов, оборачивается. — И прости.

— За что?

— За то, что причинила тебе тогда боль.

— Я не жалею.

— Тем не менее я сожалею. — Она мягко, почти незаметно улыбается. — А теперь иди, тоже повеселись. — Она поворачивается к толпе. Не думаю, что она специально высматривает Энтони, но ее взгляд останавливается на нем. Он угрюмо смотрит на огонь, будто это самая мерзкая стихия из всех.

Прикусываю губу. Я все еще злюсь на него за плохое мнение о Данте, но он ведь не знает его, как я. Допиваю весь свой эль до последней горькой капли и поднимаюсь.

Энтони смотрит на меня. Его взгляд не будоражит так, как взгляд Данте, но кровь определенно горячит.

Он сидит в одиночестве — Риччио и Маттиа, очевидно, нашли другую компанию.

— Можно? — спрашиваю я.

Его голубые глаза мерцают в свете костра, но в остальном он кажется неприступным. Я боюсь, он отошлет меня. Он не смотрит на меня. Но кивает.

Я сажусь, ставлю пустую кружку на землю рядом со своим заляпанным грязью ботинком.

— Тебе тоже потребовалось время, чтобы привыкнуть ко вкусу, или тебе сразу понравилось?

Он хмуро смотрит на меня. У него металическая кружка, а не глиняная.

— Мне сразу нравилось, но мне не трудно угодить.

Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.

— Джиа сказала, ты заплатил за меня.

— В самом деле?

— Не сердись на нее. — Я кладу руку на его колено. — Я заставила ее рассказать мне.

— Я и не знал, что ты можешь принуждать людей, — говорит он сердито, и я быстро убираю руку.

— Я не владею чарами, Энтони. — Я зарываюсь пальцами в складки своего платья, раздраженная его мелочностью. — Никакими. Во мне ни крупицы магии, в отличие от тебя.

Я собираюсь уходить. Начинаю подниматься, когда пальцы Энтони касаются моей руки, скользят по ладони, против воли я отвечаю на пожатие.

— Прости меня, — говорит он, и язвительность в его тоне исчезает.

— За что? За то, что напомнил, насколько я бесполезна?

— За то, что вел себя как придурок-спрайт. И ты не бесполезна.

Я разглядываю подол платья, весь испачканный в грязи. Если бы у меня была хоть капля сил, я бы заставила одежду вращаться в тазу, который мы используем для стирки. Вместо этого мне приходится отскребать въевшуюся грязь ногтями.

— Может, я смогу научить тебя, как управлять водой.

— Мне двадцать два, Энтони. Я должна была научиться управлять водой десять лет назад.

— Может быть, ты поздний цветок.

— Или, возможно, я вообще не расцвету.

Кажется, его не волнует, что мои руки огрубели от работы, стали такими же мозолистыми, как и у него. А меня это волнует. Я отдергиваю руку, но он не отпускает. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, измеряет, как долго я проживу. Надеюсь, это всего лишь выдумка, поскольку моя линия жизни обрывается, едва начавшись.

— Ты во всем расцвела, Фэллон.

Я фыркаю. Ничего не могу с собой поделать.

— Не говоря уже о том, что ты встретилась с морским змеем и выжила. Может, водой ты не управляешь, но, очевидно, ты управляешь сердцами водных тварей. И водных фейри.

Я качаю головой, но его слова развеивают мое плохое настроение.

— Ты острый на язык.

— Обычно мне говорят это после того, как мой язык отважится прикоснуться к женскому телу, не раньше.

Я искоса смотрю на Энтони, желудок скручивается от его прикосновений, от мысли о его языке на моей коже. От эля. Он тянет меня за руку, нежно, как будто проверяя, буду ли я сопротивляться. Я поддаюсь, и он сажает меня к себе на колени.

— Я не ношу мундир и знаю, что ты можешь заполучить гораздо более крупную рыбу, чем простого рыбака, но, прежде чем ты меня отвергнешь и разобьешь мне сердце, дай мне шанс, Фэллон Росси. — Он целует костяшки моих пальцев, прежде чем положить мою руку на свой затылок. Как только он понимает, что я не собираюсь убирать ее, то обхватывает меня за талию, утянутую корсетом.

Чувство вины, благодарность и эль бурлят во мне. Выходить замуж за Энтони я не хочу, но поцеловать его не прочь. О чем ему и сообщаю.

— Я также хочу поцеловать тебя, Фэллон, — говорит он напряженно. — Что касается брака… выбрось это из головы.

Я провожу пальцами по бугоркам его позвоночника, вдыхая солоноватый запах его кожи.

— Я целовалась только один раз, а ты перецеловал тысячи девушек. — Понятия не имею, почему я признаюсь в этом. Я бы обвинила эль, но, вероятно, это какая-то глубоко укоренившаяся неуверенность.

— Твой опыт не имеет для меня никакого значения. Ни с одной из тех тысяч, с кем я целовался, я не чувствовал себя так, как с тобой, Фэллон.

— Неуверенным в себе?

— Обезумевшим от желания, — хрипит он, прежде чем прижаться своими губами к моим. Губами, которые принадлежали стольким, но которые сегодня принадлежат только мне.

Поцелуй медленный и томный, совсем не похожий на тот жаркий, который я разделила с Данте. Его не сопровождают слезы или сердечная боль. Мы никуда не спешим. Конечно, это неправильно, однако я представляю, что сижу на коленях у Данте и целуюсь с ним. Воображаю, что это плоть Данте упирается в мое бедро.

Я приоткрываю рот, углубляя поцелуй. Энтони действует осторожно, как будто опасается, что своим напором напугает меня. Или, может быть, нежность — его особый приемчик. Сейчас бы пригодилась подсказка Сиб, но от мысли, что лучшая подруга уже бывала на моем месте, у меня все переворачивается внутри.

Не думать о Сибилле.

Или Данте.

Не думать, и точка.

Я заставляю себя сосредоточиться на ощущениях, на податливости языка Энтони, так не похожего на все остальное его тело. Я запускаю пальцы в его распущенные волосы и прижимаюсь теснее, пока поцелуй не перестает быть сладким.

Сегодня мне не хочется нежностей. Я жду поцелуя, который сведет с ума и разум, и сердце. Который разгонит грозовые облака и согреет зимними ночами. Такого поцелуя, о которых я читала в маминых книгах.

Энтони отстраняется и произносит мое имя. Я пытаюсь поцеловать его снова, но он отстраняется. Я напрягаюсь в его объятиях. Он все еще возбужден, я предполагаю, что он все еще хочет меня, но, видимо, не хочет больше целоваться.

— Здесь сдают комнаты, — говорю я.

Я не готова к большему, но мой разум заполняют воспоминания о том, как Катриона касается Данте. А потом это делает Берил. Хотя принц ни одну из них не посадил к себе на колени, не последовал за ними наверх, он позволил им разминать его плечи и шею. Позволяет ли он другим ласкать себя сегодня? Так много женщин желают его. Я думала, что из всех женщин меня он желает больше всего, но вот я — в Раксе, на коленях у другого мужчины, так что, похоже, не так уж сильно Данте меня желает.

— Не нужно… мне не следует… — Энтони убирает прядь волос с моего лица. — Мне достаточно просто целовать тебя, Фэллон.

Я смотрю на таверну, в ее деревянных стенах прорублены такие крошечные окна, что мне кажется, внутри царит тьма даже днем. Наверняка постельное белье меняю недостаточно часто. Возможно, я слишком задираю нос, но я не хочу ложиться с мужчиной в дешевую и грязную постель.

Особенно в первый раз.

— Не здесь. — От моего ответа он замирает, и я понимаю, он ожидал, что я скажу, что свидание окончено.

— Давай позовем остальных и…

Я прижимаю кончики пальцев к его губам. Я не готова покидать Ракс.

— Пусть другие развлекаются. Ночь только начинается, Энтони.

Я заменяю пальцы губами, чтобы заставить его забыть о возвращении домой, прежде чем я смогу найти Бронвен.

Примечания

20

Dolcca — малышка (в пер. с лючинского).