Полынь скитаний

Ольга Рожнёва, 2021

Новая повесть Ольги Рожнёвой посвящена широкому периоду в мировой истории – 1904 –1955 годам. Вместе с главной героиней Ритой читатель пройдет через горнило испытаний и переживет все, что выпало на долю белоэмигрантов. События книги развиваются на фоне революций, мировых войн, крушений государственных режимов, столкновений культур в тихой Кульдже, свободном Шанхае, опасном филиппинском острове Тубабао, неизвестном Парагвае, процветающем Буэнос-Айресе. Через безверие и ожесточение, чувство мести и ненависти героиня проделает сложный путь к обретению себя и прощению, в чем ей верным путеводителем окажется святитель Иоанн Шанхайский.

Барга

Григорий рассказывал, и перед глазами у Верочки как живая вставала бескрайняя Барга, что лежит в северо-западной части Маньчжурии. Огромный горный хребет Хинган, покрытый дремучими лесами, отделяет эти места от остальной части края.

Барга — бескрайняя степь. Только она не такая ровная, как русская степь, китайская отличается множеством пологих сопок, покрытых цветочным ковром, и горок разной высоты и формы, а также падей, перевалов и речных долин, соленых и пресных озер. Среди них Большое Священное озеро Далайнор, огромное, очень древнее, полное самой разнообразной рыбы.

По берегам рек и озер растут заросли тальника, сладкая дикая малина, нежная жимолость, сочная красная смородина. Ранней весной в степи расцветают оранжевые лилии-саранки, синие колокольчики, разноцветные тюльпаны и огромные кусты диких пурпурных и белых пионов, серебрятся шары перекати-поля.

Течет здесь главная река этих мест — Хайлар, которая впадает в великую Аргунь, разделяющую с семнадцатого века две страны: по правому берегу Аргуни — Китай, по левому — Россия. Три притока Аргуни дали название своему бассейну, одному из районов огромной Барги, кличут который Трехречье. Забайкальские казаки, селившиеся в здешних приграничных местах, говорили об этих землях: «Посади оглоблю — телега вырастет».

Маленький Гриша ехал с родителями по железной дороге до небольшого разъезда, потом по проселочной дороге до казачьей станицы, а там — по лесной дорожке на заимку к деду и бабке. Добравшись до заимки, горожане чувствовали себя в сказочной стране. Дед много лет работал на лесных концессиях, потом держал пасеку, охотился. У него жили пять умнейших собак лаек, или, как их называли в те годы, остроушек, — отличных охранников и азартных охотников и на мелкую дичь, и на крупного зверя.

С этими собаками можно было чувствовать себя в относительной безопасности даже на отдаленной заимке: они отпугивали дикое зверье и охраняли дом. Самым умным был белый, с кремовым оттенком, вожак Буран, — он понимал деда без слов, просчитывал ситуацию на несколько шагов вперед, предугадывал желания человека. В лесу дед часто посматривал на любимого пса, словно спрашивал совета, — Буран знал об этом и всеми своими собачьими силами помогал хозяину. Он разве только не разговаривал по-человечески, а так понимал все, необыкновенно умная собака, такие, может, раз в сто лет рождаются.

Как-то Буран даже спас Гришу от щитомордника — бурой с темно-коричневыми пятнами здоровенной змеи, оттащив беспечного ребенка за одежду от опасного места. Для взрослых щитомордник умеренно опасен — обычно от его крайне болезненного укуса оправляются через неделю. Но для ребенка этот укус может стать смертельным, и верный пес бдительно присматривал за непоседливым внуком любимого хозяина.

У деда были собаки, а у бабушки — Рыжий: старый, но еще сильный кот с бесстрашным характером. Он был уже взрослым, когда на заимке появился неуклюжий белый щенок, и Рыжий не обижал Бурана, оказывал ему покровительство. Они стали друзьями, и теперь Рыжий, благодаря любви вожака, пользовался неограниченной свободой среди всей стаи. Он мог спокойно разгуливать среди собак, мог прилечь, грея косточки, прямо под белое брюхо старого друга — все это сходило ему с рук, точнее, с лап.

Вокруг заимки все тоже было чудесным: вековые лиственницы и высоченные березы, что росли на склонах Хингана. В таинственных дебрях пряталось множество зверей и птиц. Дед, высокий, худой, с густыми седыми бровями, нависающими над проницательными голубыми глазами, слыл отличным охотником и рыболовом.

Охотники в тайге

Гриша любил гулять с дедом по тайге, особенно в конце лета, когда лес становился тихим и солнечным, когда слабо качались легкие паутинки на подлеске, а среди темной хвои сосен и кедров мелькали яркие пятна деревьев, уже примерявших осенний наряд: желтый у берез и лиственниц, красный у осин.

Прозрачный, удивительно сладкий воздух дышал пряным ароматом увядающих трав и прелой листвы, а вокруг царила звенящая тишина дикой тайги, когда громом гремит выстрел далекого охотника и за много километров слышен гудок паровоза на железной дороге. А какая вкусная вода в лесном ручье, как тихо звенит над ухом комар и гулко падает в воду камушек, сбитый ногой! Тайга — первая любовь и долгая, таинственная память всех, кому судил Господь побывать в твоих дебрях в детстве и юности!

Об этой замечательной тайге лучше всех писала жившая здесь в те годы Виктория Янковская^[20]:

Весенними влажными днями

Одна я блуждаю с винтовкой.

Пересекаю часами

Овраги, долины, сопки.

По-разному смотрят на счастье.

По-разному ищут дороги.

А мне — побродить по чаще,

В росе промочить ноги.

И сердцем дрожать, как собака,

На выводок глядя фазаний,

А ночью следить из мрака,

Как угли пылают в кане^[21].

Такие простые явленья,

А жизни без них мне не нужно.

И здесь, в горах, в отдаленье,

Мне кажется мир — дружным.

Дикие обитатели этих мест почти не знали охотников и доверчиво следили за двумя фигурами: высокой, с ружьем и вещевым мешком за плечами, и маленькой, с котелком в руках. Рябчики посвистывали беспечно на ветках, смотрели с любопытством, тетерки спокойно клевали бруснику на прогалине, почти не обращая внимания на деда и внука. Пара косуль прошла бесстрашно мимо, пошевеливая большими ушами. Дед сделал Грише знак рукой: «Тихо!» И мальчик затаив дыхание любовался бархатными глазами мирных животных.

Дождливым вечером трещали дрова в печи, маленький, слабый огонек теплой человеческой избы одиноко мерцал среди холодных и темных таежных просторов, бабушка замешивала тесто на пироги, дед рассказывал мальчишке о диком мире Барги, и маленький Гриша внимательно слушал его.

Вот прячется от мошкары под пологом листьев и веток, в самой гуще зелени, кабан — любитель желудей и кедровых орешков, ценный промысловый зверь. Особенно высоко ценят его мясо китайцы. По долинам далеко разносится поросячий визг и хрюканье кабанов, привлекая других любителей кабаньего мясца — маньчжурских тигров.

Необыкновенно крупные, они не прочь полакомиться диким кабанчиком, но в голодные времена не брезгуют охотиться даже за птицами, ловят рыбу во время нереста. Среди маньчжурских тигров, в отличие от индийских, практически не встречаются людоеды, и китайцы верят, что при встрече нужно просто пятиться назад, приговаривая: «Я тебя не трону, а ты меня не трогай». Они зовут тигра «Ван» — господин, почитая его как хозяина гор и лесов. Правда, для человека бывает опасна тигрица с котятами. Врагов у взрослых тигров в Барге вообще нет: никто не осмелится напасть на Вана — охотника-профессионала.

Охота на медведя

В тайге водятся также хищные пестрые лесные кошки, любимое место обитания которых — скалы и каменистые россыпи. А вот кровожадные рыси — великие мастерицы выслеживать косуль. Вот харза^[22], ловкая, быстрая охотница за кабаргой^[23], косулей и даже детенышем оленя. Если харзы много, соболя в тайге не будет, сожрет, как пить дать сожрет.

— Дедушка, как же она так — детеныша оленя ест? Нехорошо это!

— Она, детка, не разбирает: хорошо, нехорошо… Зверь и есть зверь… Недавно видел: журавли по болоту гуляют — ах, красавцы! И с ними журавленок — единственный птенец. Бегает уже быстро, быстрее человека, но еще не летает. Так харза окаянная убила маленького! Так мне жаль было его и родителей — как же они плакали… Птицы глупые, а горевали как люди… Сердце рвалось… «Курлы, курлы!» Журавль по-монгольски курлык зовется…

— Деда, а ты не выстрелил в эту злую харзу?

— Не успел, она журавленка мгновенно сцапала, а потом уже смысла не было стрелять… К тому же от нее самой — толку чуть, мех-то у нее худой. Непромысловая она, харза эта. Зато вот енотовидная собака — зверь промысловый, для охоты очень подходящий. Пышная, длинноволосая…

— Деда, а собачки помогают в охоте?

— Хм… Еще как помогают! На кабанчика и даже на медведя не боятся напасть! Собаки, они, конечно, разные бывают… Раньше двух лет нельзя брать щенка на зверя — стало быть, надо ждать, пока окрепнет, пока силу свою почует. Остроушки почти все идут на медведя, но далеко не сразу и не поодиночке.

— А твои собачки?

— Мои — все идут! Кусают зверя за задние лапы, а сами при этом уворачиваются — чудо какие увертливые! Лося преследуют молча, обгоняют спереди и отвлекают, не дают сойти с места… Остроушки, стало быть, — собаки хорошие…

— А Буран?

— Буран? Хм… Да он вроде и не совсем пес. Он — друг мой. Он меня от медведя-шатуна спас. Жизнь за меня отдаст — ни секунды не промедлит!

— Буран хороший, я его люблю! А на волков остроушки идут?

— Не, редко идут. У них самих много крови волчьей, потому, стало быть, к этому зверю они враждебности часто не чувствуют. Буран — пойдет, он — друг. Но там, где водятся тигры, не бывает волков: тигрица их, как кошка мышей, всех выловит.

— А тигра собаки боятся?

— Да, тигра боятся… Остроушки могут спасти хозяина от медведя: нападают на него со всех сторон, и он перестает обращать внимание на охотника — весь переключается на собак. А схватить медведю их трудно: они по сравнению с ним ловкие очень. Тигр — другое дело. Если тигр на человека пойдет — никакая собака его не остановит. От медвежьих когтей собачки уворачиваются, а от тигриных, стало быть, ни одна собака не увернется. Опытные остроушки ближе чем на пятьдесят шагов к тигру не подойдут. Видел, у нас под избой лазы узкие?

— Видел, а для чего?

— Если вдруг тигр заявится — такого, слава Богу, не бывало пока, но на всякий случай остроушкам моим убежище… Тигр — он собак убивать очень любит…

— А почему?

— Кто его знает… Питает он, стало быть, какую-то необъяснимую склонность к домашним собачкам: может часами сопровождать охотника с псом. Лакомство это для него, что ли. Кто знает? Я вот размышлял над этим раньше: собаки, они кошек не любят, гоняют. А тигр — как большая кошка. Может, он мстит собачкам за меньших братьев? А может, досадно ему, что собака человеку служит? Только Ван всегда выбирает момент, когда пес отойдет от хозяина, — и мгновенно убивает.

— А если пес не отходит?

— Хм… Ну, тогда тигр может идти за собакой и охотником даже до жилья — и тогда не только собачка обречена, но и для хозяина опасность смертельная. Видишь, тигр, если он возбужденный, то уж не обращает внимания на человека, бросается на пса прямо на глазах у хозяина. А если заберет собаку — оставляет, стало быть, человека в покое.

— Деда, а ты тоже тигра боишься?

— Как не опасаться — опасаюсь, знамо дело. Он зверь особенный… Вот смотри. Дикий кабан идет — за километр слышно. Олень шуршит — слышно. Даже змея — и та травой шелестит, когда ползет. А тигр подкрадется — ничего не услышишь: ни шороха листьев, ни хруста ветвей, ни шелеста травы — ни-че-го! Как привидение появляется ни-от-ку-да! Может стоять за твоей спиной — и ты узнаешь, что он там, только, стало быть, когда его усы пощекочут тебе затылок. Можешь ты себе такое представить?!

Гриша надолго замолкал, втягивал голову в плечи, смотрел то на огонь в печи, то на темные проемы окон, озирался боязливо по сторонам, засматривался на тени, пляшущие в углах. Тайга за избушкой казалась бесконечной, дремучей, страшной, легкий сквозняк от входной двери дышал холодной сыростью.

— Деда, а сюда тигр не придет?

— Как же он придет, когда он огня боится?! И ружье у меня, стало быть, метко стреляет, будь уверен! Да и в наши места он еще ни разу не забредал: разъезд недалеко, а Ван умный! Стало быть, не придет, спи спокойно!

Внук спокойно засыпал на печи, а за окнами шумела таинственная ночная тайга, и огромный царственный зверь бесшумно обходил свои владения, и чутко дремали остроушки, охраняя сон хозяев, и ярко светили в ночном небе звезды — единственные светильники в бескрайней таежной тьме.

Еще дед любил рыбалку, ловил тайменя и форель. В этих краях таймени вырастали огромными, их называли речными тиграми за острые зубы и хищный нрав. Как-то двухметровый таймень, весом килограммов девяносто, утащил деда в реку, и рыбак лихо прокатился по мелководью верхом на черной, с зеленоватым отливом спине речного тигра.

Рыбалка

Дед любил рассказывать Грише и рыбацкие байки:

— Ох и сильная рыба таймень — как торпеда мчится. Лоб широкий, пасть большая… Любит омуты и ямы.

— А что кушает?

— Так ведь не зря речным тигром зовут — все, стало быть, лопает. Хищник, одним словом… Хариуса любит, утку или кулика может съесть, если крыса у воды — крысу поймает. Мыша очень любит, на мыша хорошо тайменя ловить… Ондатру даже может утащить.

Тут в разговор вступала бабушка:

— Ты, старый, чего там сказки сочиняешь? Утку и крысу таймень утащит, знамо дело. Ондатру не сможет — велика слишком! Да и когти с зубами у ондатры большие…

Дед сердился:

— Какие сказки?! Ондатра — что? Тьфу! Крыса, она и есть крыса, только речная! Чуть побольше обыкновенного серого пасюка! Я вам вот какую историю расскажу… Пару лет назад мы с Демидом Прокофьичем на охоту ходили, а у него собачка была молоденькая, глупая еще. Вечером к реке спустились, воды котелок набрали, решили отужинать, чем Бог послал. Собака в реку зашла — таймень огромаднейший из воды выскочил, только Прокофьич свою псину и видел!

— Мели, мели, старый, не утащит таймень собаку!

Дед хмурил седые брови, но с бабушкой особенно не спорил, уважал.

Бабушка, невысокая, ладная казачка, была строгая, хваткая, крепкая, держала большой огород, скотину: коров, баранов, кур, гусей, уток. Не боялась одна ходить в лес, набирала множество ягод, грибов. Разбиралась в лекарственных травах. Умело управлялась с ружьем, хоть и не охотилась никогда: тайга с ее дикими обитателями вплотную подходила к избе, и обращаться с ружьем было жизненно необходимо.

Как-то в отсутствие деда, уехавшего продавать мед, на заимку заявился тигр, и маленький Гриша страшно испугался, что заберет Ван милых его сердечку остроушек. Но Буран загодя учуял хищника, завыл и увел собак в лаз, сам спустился последним, а бесстрашная бабушка, по поведению собак смекнув, что дело неладно, приготовилась и прогнала тигра без всякого оружия, просто во всю мочь колотя черпаком по жестяному подойнику.

До глубины души пораженный умом Бурана, Гриша по возвращении деда задал ему мучивший его вопрос:

— Деда, а вот у Бурана есть душа?

Дед крякнул, поднял седые брови, подумал немного, ответил тихо и не сразу:

— Ты, внучок, прямо мои мысли читаешь… Я сам над этим думал… Полагаю, есть! Что же он — камень бездушный, что ли?! Вот живут люди — и Богу молятся, стараются душу свою Духом Святым наполнить. Одухотвориться. И один на миллион — Серафим Саровский… А животные, что рядом с человеком живут, они стараются человека понять, одушевиться. И среди тысяч собак один — Буран!

— Деда, а он в рай может попасть?

Дед снова крякнул:

— Я и сам туда, может, не попаду, а ты про собаку спрашиваешь!

— А если попадешь — как Буран без тебя?!

Дед оживился:

— Да я, детка, и сам так думал: как же он без меня?! А знаешь, ведь в раю животные жили! Даже змеюка — и тот жил! Почему бы и Бурану там не оказаться?! Он меня как-то за сто километров нашел! Да он и за тысячу найдет! Думаю, он — и там, понимаешь, там, где я буду потом, он тоже сможет меня найти!

Они замолчали, надолго задумавшись: найдет ли верный Буран деда в иной жизни? А сам остроухий Буран не ломал свою большую умную голову — он-то нисколько не сомневался в том, что всегда будет там, где его хозяин, а если их разлучат, станет искать его в вечности хоть миллион собачьих жизней, искать до тех пор, пока не найдет.

По бескрайним просторам Барги кочевало множество монголов со своими пестрыми войлочными юртами, стадами верблюдов, отарами овец и табунами выносливых монгольских лошадок с подстриженной гривой, короткими ногами и крупной головой. Много было в Барге и дацанов — монастырей с большим количеством лам: одного сына из семьи монголы обычно отдавали в монахи. В дацанах изучали тибетскую медицину.

Монгольская юрта

Дед дружил с необыкновенно гостеприимными жителями степей, которые встречали гостя, как посланника небес, и несколько раз брал Гришу с собой к давним друзьям. Мальчик навсегда запомнил чудесную, пропитанную дымком юрту — уютную, надежно защищавшую ее обитателей от бурь и непогоды. Сами монголы называли юрту «гэр». Все в ней было продумано веками: обтекаемая форма защищала от сильного ветра, вход всегда был на юг, пропорции юрты напоминали модель солнечных часов, причем по месту падения солнечного луча в юрте монголы определяли точное время дня.

Гэр делился на три части: справа от входа — женская половина, слева — мужская, напротив входа — гостевая. Ставили и разбирали гэр женщины, а мужчины занимались более трудной работой — стадами. Обычные табуны составляли пятьдесят лошадей, отары — двести-триста овец, да еще двадцать верблюдов, а всех животных нужно было перегнать так, чтобы они не разбежались.

Гриша навсегда запомнил сутэй цай^[24] в пиалах. Иногда в этот чай добавляли муку, тогда он получался еще более сытным. Дед говорил, что порой сутэй цай служил монголам единственной пищей на протяжении многодневных переходов. Очень вкусными были печенье борцог^[25], хальмаг^[26], нежные куски баранины, сваренные в большом котле, и спинка молодого барашка, поджаренная на решетке на открытом огне.

Про гостеприимных монголов и верного белого Бурана, про хищного тайменя и царственного маньчжурского тигра, про любимых деда с бабкой, про родной Харбин и незабываемую Баргу Григорий рассказывал долгими вечерами молодой жене.

Время тогда шло обычным чередом, не как в суетливом и заполошном двадцать первом веке: вечер длился по-настоящему долго, неспешно тикали ходики, костром пылал вечерний закат, ночная свежесть окутывала землю зябкой прохладой, и загоралась первая бледно-голубая вечерняя звезда. Как же хорошо молодоженам было вместе мечтать о путешествиях и дальних землях!

И не ведали они, что не суждено сбыться их мечтам: ни прокатиться на санях по зимней Сунгари, ни вдохнуть свежего морозного воздуха Харбина, ни аплодировать цирковым артистам, ни собирать спелой малины в лесах Барги, ни растить детишек, ни увидеть внуков — ждет молодых супругов разлука, тюрьма и пытки, издевательства и расстрел. Оба погибнут, не дожив до тридцати лет, оставив сиротами двух малолетних дочек. Россия, Россия, как безрассудно безжалостна ты бываешь к своим детям!

Примечания

20

Виктория Янковская — поэт, прозаик. Родилась в 1909 году в семье зажиточного предпринимателя Юрия Янковского и дочери основателя первого в Приморье пароходства Маргариты Шевелевой. Десять лет Виктория прожила в маньчжурской тайге и писала о ней стихи. В 1945 году чекисты арестовали почти всю ее семью. Отец и два брата Виктории были отправлены в лагеря в СССР, где отец впоследствии и скончался. Виктории удалось бежать в Гонконг, откуда она уехала в Чили, затем в США. В 1991 году, спустя 70 лет после эмиграции, поэтесса побывала во Владивостоке, где присутствовала на открытии памятника своему деду. Умерла в 1996 году на чужбине, в далекой Калифорнии.

21

Кан — печь в крестьянских домах северного Китая, отапливаемая лежанка.

22

Харза — яркая, пестрая большая куница.

23

Кабарга — небольшое парнокопытное оленевидное животное, великолепный прыгун, по маневренности почти не имеющий себе равных. Способна на скаку, не сбавляя скорости, изменять направление хода на 90°. Спасаясь от преследователя, кабарга, подобно зайцу, запутывает следы. Кабарга обладает чудесной шерстью, которая не пропускает воду, что позволяет животному держаться на плаву при пересечении водоемов. Когда кабарга лежит на снегу, снег под ней не тает, как это происходит под оленями, лосями или косулями.

24

Сутэй цай — ароматный, сытный чай с молоком, со слегка обжаренным бараньим курдючным салом и щепоткой соли.

25

Борцог — жаренные на бараньем жире кусочки теста.

26

Хальмаг — смесь пенок и муки.