Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 50. Размолвка

— Барышня, надо уходить отседова, и как можно скорее. Эти деревенские не хотят вас принимать. А ихняя Вера всё талдычит, что знает, кто вы такая и за что заслужили свою горькую участь. Так вот, она хочет облегчить вашу участь, порешить всё скорым временем, чтобы не подвергать работящую простолюдинку и хорошую девушку…

Я хмыкнула, надкусывая печеную картофелину.

— Тебя, что ли, в виду имеют?

Анька до этого никогда не перечила мне, а тут с гордостью подняла голову и сказала:

— Да! Меня! Хочь один раз можете потерпеть, барышня, что кто-то почел меня лучше вас, простую крестьянку неграмотную. А вас задевает, как это вдруг.

Я хмыкнула. Ужасно хотелось есть, так что я даже не стала на нее злиться.

— Да пожалуйста. Хочется тебе? Наслаждайся восхищением этих дикарей, меня это не трогает.

Уплетая картошку, я стала расспрашивать Аню:

— Что там за разговоры и почему нам срочно бежать нужно?

Продолжая жевать, я засмеялась:

— Ты глянь, дикари — дикарями, а что едят. Заморская картоха не у каждого петербуржца на столе, а у них, смотри-ка, прижилась, растет, и готовят они ее вкусно. Ну чего ты, Аня, молчишь, губы поджала? Рассказывай, что за опасность.

Она с грустью посмотрела на меня.

— Барышня-барышня… Зря вы так несерьезно к этому относитесь. Они взаправду настроены очень плохо… в вашу сторону… не к вам лично, а как бы это получше сказать… Вы, короче, дитя режима нашей, как ее, ам-ам… тьфу, не выговоришь… ампиратрицы, будь она неладна. Вы пособница ее, они говорят, что от вас воняет…

— Чего-о-о-о-о?! — перебила я ее. От меня-я-ааа?!

— Да не об том вы подумали, барышня. Сказывают они… щас, истинный крест, припомню и слово в слово передам… говорят, воняет от вас предательством русского народа и истинной веры, во как! Народ, ей Богу, не вру, сказывают, из-за вас не един между собою. Вы дите царя, который породил это непотребное время, а теперь еще и чужеземка на царство поставлена. Они всей душой и всем сердцем ее ненавидят. Они и впрямь думают, барышня, что вы важнеющая дама али какая-то родственница этой… ам… ампиратрицы. А посему, барышня, держать вас здесь будут, покуда в столицу не доедет посыльный и не оповестит, что они изловили придворную даму. Они напишут, что будут чинить над вами всякое разное, дабы очистить вашу душу ради ее же собственного, то бишь вашего, спасения. Будут мучить и истязать ее, чтобы очистилася. Дескать, если во дворце персона ваша небезразлична, пусть сама царица сюда за ней явится и с поклоном к их голове придет. После этого, как государыня им поклонится, выйдет вся община из лесу, чтобы зажить как прежде. Вот ради этого, барышня, вас туточки держать и станут.

Я от удивления открыла рот, и кусок картошки выпал на тюфяк.

— Анюта, а что, разве такое возможно, чтобы живого человека истязали, унижали, уничтожали, дабы он стал более чистым? Разве Бог, видя это, возрадуется? Объясни мне, может, я чего не понимаю. И скажи еще, с чего они взяли, что я приближенная царицы и живу во дворце. Что они, тебя спрашивали? Что ты им сказала?

— Они предложили мне присоединиться, стать одной из них, покинуть вас. Они мне долго толковали, чем такие барышни вредны. Они, дескать, юношей развращают непотребными какими-то отбросами… много чего болтали, посулами заманивали, все по-разному. А Тимофей…

Когда она вспомнила про Тимофея, я начала улыбаться, думая, что она сейчас скажет, как хозяйский сын защищал меня. Мне показалось, что я ему понравилась, и я думала, что в этой враждебной деревне у нас есть как минимум один союзник. Но Аня, будто уловив мои мысли, сказала:

— Зря вы, барышня, размечталися, что Тимофей воспылал к вам великой любовью. Ошибаетесь. Тимоха, наоборот, мне всяческие знаки оказывал. Да ежели хотите знать, он мечтает удержать меня здесь. Он с матерью секретничал, так Вера сказывала, что он никогда не видывал таких красивых девушек, как я, такого роста высоченного…

Я ее перебила:

— Ага, и с лапищами как у медведя, и с голосом таким, что стекла в домах трескаются, и коса у тебя как пенька корабельная, и вид ты имеешь, прости Господи, особенно с дороги, ну прямо обворожительный! Так что не обольщайся! Они тебе этого Тимоху подсунуть пытаются, только чтобы меня еще больше оскорбить.

Анна вдруг вспыхнула и гневно отрезала:

— Уж не знаю, понравится вам, барышня, али нет, а я так отвечу. Это почему ж вы думаете, что вы одна такая распрекрасная и тока вас одну любить-то можно?! Тока вас все и желают! Ошибаетесь, я вам так скажу, очень обидны мне слова ваши. — Анюта гордо вскинула голову, так что коса отлетела за спину. — Мы с вами уже много вместе прошли, пуще того, грех на нас страшный на обеих — кровавый. И всё это было сделано по вашей дурости, потому что меня вы слушать никогда не желаете. Я вот как возьму щас да соглашусь, и пусть они вытворяют с вами что хотят, хоть тут удерживают, хоть по кускам в столицу посылают. Так вам всем и надобно, боярам да дворянам, все беды у простого народа, и правда, от вас. Буду думать, какое решение принимать!

Аня тяжело засопела, а потом добавила:

— Может, и примкну к ним, и всю свою семью потом сюда перевезу, чтобы на природе жить, старыми правилами, которые мне, скажу как на исповеди, по сердцу. Близки мне их думы! Всё, что сказывают, тоже близко. И что войну они ведут за свою веру да за свое право на светлую жизнь — близко!

— О-о-о-о! Слов-то каких крамольных набралась, — усмехнулась я, но Аня, словно не слыша меня, продолжала:

— И не хочу я более говорить с вами, барышня. Вы всё собой похваляетесь, красотой своей упиваетесь. Будто нету краше да лучше вас никого на всём белом свете! Поглядим ишшо, кто из нас в конце на коне останется и кто прав будет. Узнаем, кому повезло более, кто из нас двоих счастлив будет. Я обычная деревенская девка, простой жизнью живу, обычными чувствами. Или вы — со сложностями своими, и… и-и-тикетами, кривляньями да танцеваньями. Хорошего и светлого-то в вас что? Кто из нас будет в выигрыше — еще поглядим!

На этих словах она улеглась, отвернулась к стене и проговорила, словно не мне, а стенке:

— Вот, извольте, кушайте на здоровье. Там хлеб и картошка, курятина горячая, молоко ваше треклятое — пейте, ешьте, если вам кусок в горло полезет после нашего разговора… после обиды, которую вы мне нанесли.

Тут она окончательно замолчала и обиженно засопела, желая показать, что спит. Я слушала ее чуть ли не с открытым ртом: никогда до этого прислуга так со мной не говорила. Я понимала, что она унизила меня, но продолжала есть картошку. Почему-то не убавилось у меня аппетита, как-то лезла она мне в горло, и не давилась я ею даже. Откусив кусок мягкого хлеба и запив его молоком, я наконец-то насытилась.

— Посмотрим, посмотрим, и правда, интересно… Кто же всё-таки в выигрыше-то останется? — усмехнулась я зло. — Ишь, выискалась, учить она меня взялась. Да оставайся! Скатертью дорога! Хочешь смотреть?! Смотри, как твою барышню на куски раздирать будут и по частям в столицу отправлять — как ты там сказала… Значит, таково твое черное сердце, такова твоя маленькая низменная душонка. Не думала я, что ты такая, Анюта. Пальцем тебя поманили?! Беги, только не споткнись. Хочешь посмотреть, кто в выигрыше останется? Ну что ж, посмотрим.

Но она уже ничего не отвечала, а меня это всё больше злило. Я взяла картошину — да как запущу в нее. Анька только вздрогнула, но не повернулась, лишь, немного помолчав, соизволила пригрозить:

— Если вы еще в меня что-то кинете, я засуну вам это так глубоко, что вы никогда вытащить не сможете, так и будете с этим всю жизнь ходить.

Я почему-то не сомневалась, что она именно так и сделает, и не стала ее больше беспокоить. Сна не было ни в одном глазу, наоборот, после еды появилась энергия. Я всё размышляла над тем, что сказала Аня: «Как же мне отсюда выбраться и что теперь делать?» Я уже подумывала извиниться перед Анютой, ведь я даже не подозревала, что мои шутливые речи так обижают ее. Я всегда разговаривала так раньше, и почему-то ее это не задевало, но больно ранило именно сейчас. Засыпала я с уверенностью, что нужно эту ситуацию как-то выправлять.

Проснулась от того, что кто-то дышит рядом. Передо мной на корточках сидел Тимофей и пристально смотрел — не на меня, а на сладко спящую Анну. Кажется, он собирался потрогать ее. Я шикнула:

— Как ты смеешь к барышне приставать, пока она почивает?

Он глянул на меня пренебрежительно:

— К барышне?! Да я об барышню сроду руки марать не стану. Ишь ты, барышня выискалась. Тьфу на тебя! Свинушка.

И отвернулся от меня, продолжая смотреть на Аннушку и пытаясь погладить ее по руке. Но только он дотронулся до нее, она вздрогнула и тут же подскочила. Спросонья не поняла, кто тут, схватила первое, что попалось под руку, и огрела его крынкой из-под молока. Остатки вылились прямо ему на голову.

Я даже обрадовалась такому повороту событий: «Наверное, Анька подумала, что это я ее бужу да подлизываюсь. Так тебе и надо, прыщ поганый, обзываться вздумал. На куски меня резать собрался». Тимофей разразился бранью, но, видя перепуганное Анькино лицо, добавил уже спокойнее.

— Ай, дура, чего ты делаешь, я ж с добром к тебе пришел.

Анька перепугано захлопала глазами, и ее грубый голос вдруг стал настолько тоненьким, что я чуть не рассмеялась.

— Ой, Тимошенька, это ты… а я-то подумала, что это… это… — и на меня головой кивает. — Подумала, что это она опять меня изводит, чевой-то приказать хочет.

Он стряхнул с себя черепки и остатки молока и грозно проговорил:

— Что, Аннушка, она тебя изводила? Истязала? Может, думала, что она тута госпожа и ведет себя по бесовским законам? Так-то она пыталася с тобою обращаться? Дак я вмиг сие поправлю, токмо скажи.

Честное слово, мне было интересно наблюдать эту сцену: «Неужели Анька и вправду Иуда? Вот тут-то оно всё и прояснится», — с сожалением подумала я.

Анька потупила взор и продолжала пищать:

— Нет, нет, Тимошенька, прошу, не надобно ничего делать. Хотя барышня у меня и вздорная, взбалмошная, и характер у нее прескверный… на этих словах Анька сделала паузу и посмотрела на меня долгим сердитым взглядом, — но ничего не могу поделать, Тимошенька, люблю я ее пуще сестры родной. У меня ж там далеко-о-о, дома, в родной избе, остался маленький братик. Она любит его очень, и Кузенька тем же ей отвечает. Очень уж он переживает за нее, страдалец. Строго-настрого наказывал за ей присматривать и всякие глупости не давать творить. Я и пообещала. На тот момент он до конца еще не выздоровел, болезный он у нас шибко. Так что ты прости, Тимошенька, не могу барышне своей плохого пожелать.

Тимофей встал, выпрямился и важно произнес:

— Ну, дурь-то эту я из тебя выбью! Замужем за мною будешь, так по-другому на нее смотреть станешь. А пока мы эту свинушку тута подержим. Сама за собой ухаживать и всё сама делать научится. А еще я попрошу — и из барышни станет она твоей горничной девкой и тебе служить будет! Опосля свадьбы одевать-раздевать тебя станет, послужит, как ты ей когда-то служила.

Я смотрела на всё это большими глазами и не понимала, как она может так говорить обо мне? Что же это такое? И как Анна может слушать подобные слова, даже не пытаясь вступиться?

А он еще добавил:

— Мать моя видящая, она всё знает. И про нее тоже знает. Ей бы не кобениться, а подобру с тобой остаться. Так она хотя бы жить будет, пусть и не такой распрекрасной жизнью, как сама себе напридумывала. Но хоть жизнь ее продолжаться будет. Ну да Бог с нею. Ей, свинушке, не велено вниз спускаться, если чего хочет — принесут. Умыться дадут и нужду справить. Я за сестрой пришел, ей есть пора, и за тобой, Аня: хочу, чтоб ты всё время рядом была.

Я от негодования фыркнула.

— Да как ты… — и не успела сказать «смеешь».

Анна посмотрела на меня так, что в ее взгляде я увидела всё: и прощение, и любовь ко мне, и недоверие этому Тимофею, и исходящую от него опасность. Я осеклась и решила не испытывать судьбу: нутром почувствовала, что, если я хоть что-то скажу, худо мне будет. Я молча закивала и осталась сидеть на тюфяке, подтянув под себя ноги. Вежливо и тихо попросила Аню принести мне попить и, может, корочку хлеба. Тимофей передразнил меня:

— Ой, корочку хлеба ей принесите, гляньте, какая бедняжечка, — и повернулся к Анне. — Анька, не смей ей верить, не смей! Змея она подколодная, змеища, — мать моя сроду не ошибалась!

Анна спокойно встала и, не сказав мне ни слова, пошла за этим поганцем Тимохой, прихватив с собой девочку.

Дверь закрылась, и я осталась в темноте. С ужасом понимая, что девочку-то он увел, а тетку оставил, я с испугом прислушалась. Было слышно, как она тихонечко повизгивает. Я сидела и боялась вздохнуть, чтобы не выдать свое присутствие. От страха не могла пошевелить ни ногой, ни рукой. Вдруг я услышала учащенное дыхание, оно приближалось, и я поняла, что женщина подходит ко мне. Сообразив, что сильнее бояться просто невозможно, я резко вскочила и пошла ей навстречу, громко спрашивая:

— Чего тебе от меня надобно? Чего ты хочешь? Чего тут дышишь?

В ответ она начала хохотать. Сначала это было похоже на вскрики дикой птицы, потом раздались грубые гортанные звуки, словно звериный рык. Если бы я могла видеть эту зловещую картину, то, наверное, умерла бы от страху, но темень стояла непроглядная. Я боялась наткнуться на сумасшедшую, попасть ей прямо в руки. Мне отчего-то казалось, что она показывает на меня пальцем. Обойдя ее, я подбежала к люку и начала стучать что было силы:

— Выпустите меня, я хочу в туалет, выпустите, вы обещали, что дадите мне справить нужду.