Его Алмазом кличут…

Светлана Малышева

Журналист Игорь едет в глушь, чтобы взять интервью у старика-долгожителя. Но уже в пути он узнает, что местные зовут дедушку Алмазом, а на свои стандартные вопросы он получает неожиданные ответы. Поездка переворачивает жизнь Игоря с ног на голову. Он понимает, что причин такого прозвища две, одна из которых – тайный поступок старика…

11

Мы уселись на скамью возле дома. И только тогда, оказавшись очень близко с Григорием Матвеевичем, я обратил внимание на его лицо. Оно было смуглое и мелкое, все изжевано морщинами и складками. Внешность для старика самая обычная. Но глаза! Это были особенные глаза. Они так же были маленькими и глубоко посаженными. И это неизменно сказывалось на его чертах. Это были два глубоких тоннеля, в конце которых горели два ярко-голубых огня. Если посмотреть пристально, то в них можно было затеряться. Старик молчал, но его глаза говорили о многом. Всю его жизнь можно было увидеть в этих глазах. Это непередаваемо!

Алмаз надел на голову потрепанную черную шапку, которой он прикрыл свои редкие белые волосы. Руки его все высохли и все также дрожали. Мне почему-то захотелось обнять его. Необъяснимый трепет проснулся в моей душе к пожилому человеку.

Из-за дома показалась черная лохматая собака. Забавная она была: вся в сухой листве и репейнике, который прилип к ее шерсти, но такая счастливая! Увидев старика, она подбежала и легла у его ног. Вероятно, это она лаяла прошлой ночью.

— Это ваша? — спросил я Григория Матвеевича, показывая на собаку.

— Моя. Черныш. Старый уж… Как я! Кхи-кхи! — Алмаз рассмеялся. — Ну что, сынок? Задавай свои вопросы, — продолжил он, иронично изображая важного человека.

— Вот вы сказали, что нужно знать, для чего живешь. А для чего живете вы?

— Я-то? Я для добра живу. Да, для добра…

— А как это — для добра? То есть вы живете, чтобы помогать другим?

— Ну, не только это. Я для всякого добра живу, для чужого добра, для своего. Чтобы делать добро другим и себе, чтобы принимать добро от других и ценить его.

— Говорят, добро к себе — это эгоизм…

— Кто говорит? Это врут они. Как же можно себя обидеть? Вот хорошо себе сделать и этим же другому насолить — вот это плохо, это эгоизм. Человек должен жить для пользы какой-то. Ежели сам себе не угодишь, то несчастлив будешь. А кому несчастные нужны? Кому они помогут? Разве что еще более несчастным. А это нет… надо жизнь любить, и себя любить и людей. Вот тогда все гоже будет.

Призадумался я тогда крепко. Но в этой теме ничего не смыслил, поэтому встречных вопросов к старику у меня не нашлось. А интервью только началось, и надо было о чем-то говорить. Подумав немного и почесав затылок, я спросил:

— Расскажите о своей семье.

— Ууу… — протянул старик, — семья у меня большая. Детей у меня было четверо — три сына и дочь, да только двух сыновей уж нет. Вот так долгожителем-то быть — своих же детей хоронишь. Нерадостно это.

— То есть не передалось им по генам долгожительство?

— Так, видать, нет. Давно уж они умерли, мне лет семьдесят было тогда. Один за другим ушли.

Предполагая, что Григорий Матвеевич сейчас загрустит, вспоминая сыновей, и наступит мучительная тишина, я хотел было сменить тему разговора. Но он продолжал:

— Резвые они были… Рано из родительского гнезда улетели, в город хотелось им. А что город? Разве там жить лучше? По мне — так ровно так же.

— Там интересней, — тихо сказал я.

— Молодым хочется интереса да забавы, это да… Но проходит это с годами. Потом понимаешь, что интерес-то всегда с тобой, в тебе он. У нас на селе знаешь как интересно! Вот мы с женой по молодости — и на танцы в клуб, и на общественные работы, и в гости к соседям… — старик блаженно заулыбался, подняв глаза к небу и предавшись воспоминаниям. — И везде нам нравилось, везде хорошо. А в городе — что? Помню, спросил как-то сына, мол, как в городе обосновался, кто в соседях, а он и не знает! Как это? Люди отдаляются друг от друга и знаться не хотят. Где это видано? У нас в деревне с соседями всегда дружбу водили, а тут такое… Сейчас правнуки редко приезжают, скучно здесь, говорят. А я и спрашиваю, что у них в городе-то есть из веселого. Ох, уйму всего он мне назвал, уж не помню теперь. «И всюду ты ходишь?» — спрашиваю. Нет, говорит, почти никуда. «А что так?» Неохота, говорит, надоело, скучно. Вот те раз! «Чем же занимаешься?» — спрашиваю. Сказал он мне много чего, да все непонятно. Но понял я, что занят он вроде как друг твой, вон! Кхи-кхи! — и Алмаз показал на Максима, который как раз спускался с крыльца и, уткнувшись в телефон, даже не смотрел на ступеньки. В итоге его нога сорвалась и он упал.

Мы в голос расхохотались со Алмазом. Максим, немного разозлившись, встал, отряхнулся и продолжил путь к красному клену, не отрывая глаз от телефона и что-то набирая в своей чудо-игрушке.