Его Алмазом кличут…

Светлана Малышева

Журналист Игорь едет в глушь, чтобы взять интервью у старика-долгожителя. Но уже в пути он узнает, что местные зовут дедушку Алмазом, а на свои стандартные вопросы он получает неожиданные ответы. Поездка переворачивает жизнь Игоря с ног на голову. Он понимает, что причин такого прозвища две, одна из которых – тайный поступок старика…

15

Прокрутив в голове свои предыдущие вопросы и ответы на них, я решил спросить Алмаза совсем о другом:

— Вы сказали, что ваша молодость приходилась на годы войны… Как вам далось это время? Наверно, воевали?

— Да нет… Смешно даже сказать. Как война началась, я, бог знает где, подхватил пневмонию двухстороннюю. Меня в лазарет положили. Потом осложнения пошли на органы дыхания. В общем, провалялся я там полгода. А тем временем туда стали раненые поступать. Врачей не хватало. Как узнали, что я медицинское образование имею, так стали спрашивать медсестры, кто неопытный, как и что делать нужно, как лечить. Так вот, сначала советом помогал, а потом, как мне полегче стало, стал сам осколки вытаскивать, да раны зашивать. Всю войну так и пробыл в лазарете. Хоть там сгодился. Но побиться с врагом хотелось все же.

— Так вы — ветеран войны?

— Да, награду дали, — сказал Григорий Матвеевич равнодушно.

— Ваши дети и внуки, наверно, вами гордятся…

— Наверно… Они ведь не знают, что это такое — война… Я и сам толком не знаю, так, немного захватил. Знают ее только те, кто бился, да они все больше молчат, не любят про это говорить. А и то верно — зачем раны бередить? Много страданий вынесли. Что толку рассказывать бедному про голод сытым? Так и здесь. Ладно, что мы загрустили? Чего веселое спроси. Я расскажу. Кхи-кхи!

— Я вижу, вы сами хотите рассказать. Были у вас, наверно, смешные истории.

— Кхи-кхи-кхи! Да, довольно и радостей было. Ох, помню, потеха была, кхи-кхи-ии-и! Сколь живу, а все помню. Как просят рассказать смешное, я тот случай сразу вспоминаю.

Мне стало крайне интересно, что же такого смешного мне может поведать старик. Я смотрел на него внимательно и с нетерпением ждал, когда же он начнет рассказ.

— Мы с Софьюшкой как поженились, так стали вместе в баню ходить. А она все стеснялась меня. И чтоб не смотрел я на нее больно пристально, все время зажмется в углу да придумывает всякое, чтоб отвлечь меня: то воду заставит наливать, то послышится ей что-то в предбаннике, иди, мол, проверь, то еще чего. И в тот раз засмущалась опять, а уж понимает, что кончились придумки-то, что все я их знаю. И тут увидела она лягушку под кутником. Откуда только взялась? Софья не боялась их, а только сцену стала разыгрывать, что испугалась. Кричит мне, мол, сделай что-нибудь, «Водой ее, водой!» — Григорий Матвеевич сделал свой голос немного писклявым, изображая жену. — А я как раз с ковшом холодной воды стоял. И в это самое время лягушка эта в два прыжка как прыгнет Софье на спину! Кхи-кхи-кхи-кхи! Она завизжала, с лавки вскочила и ко мне. А я с ковшом! С ледяной водой! Толкнула меня Соня, и вся вода на нее. Она заерзала, руками замахала, подскользнулась и упала навзничь на спину! И лежит. Руки-ноги в разные стороны раскинуты. И обмерла вся, встать не может, глаза в испуге. Кхи-кхи! А я, знай себе, хохочу. Она полежала, да и тоже засмеялась. После того случая уж не стеснялась. Кхи! Люблю я это вспоминать, мило мне, сердцу все мило, что с Софьюшкой связано.

— А сами вы шутили над кем-нибудь?

— И такое было, да… Жил у нас в селе одно время паренек, я сам тогда еще молодым был, так что мы ровня с ним были. В то время я уж лечил здесь своих сельчан. И с парнем тем, Мишей мы в приятелях ходили. А потом по воле случая поставили Мишу небольшим начальником в колхозе. Так он так возгордился! И со мной уж здороваться перестал и даже головы не поворачивал в мою сторону. Обидно, конечно, было, ну, думаю, бог с ним. Но вскоре захворал он. А кроме меня в медицине на селе никто не разбирался. Так и привели его ноженьки ко мне. Рассказал о своих печалях, мол, все тело ломит, силы нет, а через неделю ехать надо в районный центр на первое собрание, пропустить никак нельзя да и репутацию нарабатывать надо. А сам сидит, чуть ли слезы не льет. А между тем не извинился за свое поведение. Я осмотрел его, головой покачал, мол, дела твои плохи. А Миша рассердился и закричал: «Да ты же врач! Делай что-нибудь! Тебе колхоз деньги платит, чтоб ты людей лечил, а уж начальство и подавно!» Совсем мне это не понравилось и я ему отвечаю так спокойно: «От беды твоей есть одно средство, не медицинское правда, но действует наверняка, бабушкин метод». Михаил Давыдович глядел на меня своими черными глазами, говоря ими, что на все согласен. Так я «прописал» ему всю неделю до самого собрания кушать свежевыкопанных дождевых червей по сто грамм три раза в день. Кхи-кхи!

— И что, он ел? — недоумевал я.

— А то! Как миленький! Кхи-кхи! Репутацию-то надо на собрание везти! Кхи-кхи! Супруга его, Клавдия Федоровна, пришла ко мне на третий день, упрашивала: «Нельзя ли сроки лечения сократить, а то Мишеньке есть такое лекарство совсем невозможно!» И правда ведь ел! Кхи-кхи!

— А чем он болел?

— Простудой обычной… — спокойно ответил старик и с важным видом устремил свой взгляд куда-то вдаль.

— Он так и не узнал этого?

— Нет. Но поправился все же, кхи-кхи!

Тут и я расхохотался.

— Это прямо какая-то злая шутка, Григорий Матвеич! — попытался пристыдить я Алмаза.

— Злая-не злая, а поучительная! Заслужил он это. Со всеми сельчанами так обращался, разве можно? Люди-то все живые. Потом уж рассказал я одному про этот случай, так он смеялся так, что пришлось давать ему валерианы. Скоро история эта разнеслась по всей деревне, и до самого Михаила Давыдыча дошла. Злился вначале, грозил мне ответом, но потом отчего-то, напротив, присмирел и добрее стал к людям. А односельчане, кажется, меня после того случая еще больше зауважали.

— Да… весело у вас в деревне… — задумчиво улыбаясь, заметил я.

— Веселый нрав жизнь лучше сделает! — ответил Алмаз.