Ампрант

Селим Ялкут (2016)

Недавняя, памятная всем живущим современникам эпоха, ее люди и отношения. В центре повествования — авантюрно-детективная и любовная интрига, Киев, «вечный град на холмах», каким он был и каким он уже вряд ли будет.

Повторный визит

Старуха ушла, а Ананасов долго вертел страницу в руках. Оттиск был сделан с основного текста и хранился в развернутом виде, сгиб был свежий, когда пришла пора пускать бумагу в дело. Сволочи. Мысль работала вяло, Ананасов только приходил в себя. Нужно было отправляться в спецчасть, где хранилась копия отчета, запрашивать, сравнивать. А что там сказать? Хитрить и объясняться. А потом? По настоящему, следовало трубить тревогу, писать объяснительную. Это для начала. Отчет секретный, с таким не шутят. Тут Ананасов впал в какое-то оцепенение и решил оставить все, как есть. Сунул бумагу в отдельную папочку, забросил поглубже в ящик, и приказал себе забыть. Будем реалистами, что еще он мог сделать? Неделю играл сам с собой в кошки-мышки, гнал тягостные мысли и делал вид, что ничего собственно не произошло.

И дождался. Опять во время дежурства Козодоя. Зловещая получалась примета. Ананасов даже не удивился, как ждал.

— Андреич, слышь. Тут опять до тебя. Пришлешь кого, или сам спустишься?

Пошел сам. В лифте у Ананасова заныло сердце. Староват он становился для таких приключений. В голову даже ударило с обидой. За что? Хоть мог ответить беспощадно и честно: есть за что.

Ананасов миновал козодоевский рубеж и обнаружил посетителя, одетого в замечательный джинсовый костюм, и от того похожего на тореодора. Кем в таком случае был сам Виктор Андреевич, можно вообразить. Среднего роста, пониже Ананасова, в туфлях на высоком каблуке. Спустя несколько лет такую обувь стали носить мужчины с превратностями в любви, но пока до этого нужно было дожить. И внешне посетитель не был похож, насколько можно было разглядеть в сумеречном полумраке. Лицо смуглое, выбритое до синевы. Похоже, брюнет. Нос хищный даже как-то шевелился. Брови густые, южные. Цвета глаз Ананасов не разобрал, скорее всего, карие.

— К Ананасову я. — Горячо, по-кавказски выдохнул посетитель. Виктор Андреевич увлек незваного гостя вглубь вестибюля, подальше от глаз любопытного вахтера. Там присели в уголке, за квадратным столбом. Место тихое. Незнакомец сразу приступил к делу. Открыл папку под кожу, достал злополучную страницу.

— Вот, принес. Ваша бумага. Написано, десять рублей получить смогу. Что за деньги — десять, нужно было двадцать пять писать. Ладно, давайте, я пойду.

— Шутка это. — Прохрипел Ананасов. — Поймите, шутка.

— Какая шутка? — Удивился посетитель. — Официальный документ, понимаешь.

— Скажите, а вы эту… как ее, знаете? — Ананасов от волнения забыл имя недавней посетительницы.

— Слушай, папу, маму знаю, эту зачем знать?

Ананасов и сам понимал, дело тухлое. Встал. — Ладно, подождите здесь. Схожу за деньгами.

— Что десятки нет? — Удивился посетитель. — Ладно, только быстро. А если кто еще придет, другим людям эту бумагу передам.

В лифте у затравленного Ананасова возник план. Поднялся не к себе, а двумя этажами ниже, где трудился давний друг, Жора Однобоков. И застал на месте, слава Богу.

— Ни о чем не спрашивай. Спустись за мной в вестибюль. Я там буду с одним грузином, или, черт его знает, с кем. Шантажирует меня, потом объясню. Если сможешь, проследи, откуда.

Жора доедал завтрак в выгороженном шкафами кабинетике. Мирно гудел вентилятор. На солнечной стороне было жарко, топили еще по зимнему, щедро. Жора уставился недоуменно. Но в лице у Ананасова было что-то такое, что больше расспрашивать не стал. Взялся за пиджак.

— Ладно. Я следую за каким-то грузином. А ты мне потом все объяснишь.

— Да, да. — Торопил Ананасов. — Только, чтобы он ничего не заметил.

Грузин тем временем стал нервничать. Деньги сунул небрежно в нагрудный карман. — Бери свою бумагу. И папку бери.

Стал уходить. — Много еще у вас таких бумаг? — Ананасов пытался притормозить посетителя. Жора появился, пристроился к какой-то сотруднице. Все выходило удачно, без подозрений.

— Никто за десятку работать не хочет. Было бы двадцать пять, здесь бы очередь стояла. — Пожаловался вымогатель.

— А вы? — Неожиданно льстивым голосом спросил Ананасов, провожая глазами Жорину спину.

— Что я? Схожу, пообедаю. Выпью за здоровье. — Грузин полез в карман за полученной десяткой, поднес к губам, причмокнул и вернул деньги на место. — Хорошие люди везде есть. Сами должны понимать…

На том расстались. Никогда еще время не тянулось для Ананасова так медленно. Леночку услали с утра в дружественную организацию, а, если бы и была, Ананасов не стал бы посвящать. Его это дело. Для остальных он сослался на пищевое отравление, и, судя по виду, вполне можно было в это поверить. Где-то там, среди пятнадцати его подчиненных крылась тайна. Где же еще? Или у рецензента? Ананасов выгадывал время.

Наконец, объявился Жора. Уселся перед Виктором Андреевичем и долго рассматривал его сквозь темные очки. — Как здоровье, да-ра-гой? — Спросил голосом недавнего вымогателя.

Свалился камень с души. Дышать стало легче. С Однобоковым они вместе учились, сидели в одной лодке-восьмерке. Однобоков — рулевым, а Ананасов как раз перед ним. Вместе распределились в этот институт, и даже командовали вместе: Ананасов — отделом, а Жора — группой. И с ананасовской женой Валей они познакомились в один день. Жора был этой семье, как родной. И про нынешнюю любовь Ананасовскую знал, но мнение держал при себе. Только заходить реже стал, ясно, на нем, как друге, могло это отразиться. Валя бы не простила.

— Ну, — спросил Жора, — что у нас общего с опереттой?

— Какой опереттой? — Встрепенулся Ананасов.

— Сначала ты. Чего я шпионом стал?

Пришлось Ананасову поведать. В глаза старался не смотреть, кому интересно прослыть идиотом. А именно так оно и было.

Жора выслушал, не перебивая. — Скажу только, он такой грузин, как мы с тобой. Из оперетты. Звать Альфред Соткин. У меня там человек есть. Декорации рисует. Я к нему зашел, навел справки. Раньше Соткин был директором цирка лилипутов. Набрал этих ребят и возил по провинции. Крутил романы с лилипутками. Бабы есть бабы. Был там один, не слишком лилипут, только маленького роста. Он у них пирамиду держал. Соткин перестарался, кто, как — подробностей не знаю, в общем, этот Коля — так, кажется, — покончил с собой. Из-за страстной любви. — Тут Жора сделал паузу и многозначительно поглядел на Ананасова. — Скандал вышел громадный, хотели Соткина посадить. Но не вышло. Он в оперетту перескочил. Есть покровительница. А он — жук, видишь, чем занимается…

В дверь заглянули ананасовские сотрудницы. Перед уходом пришли пожелать начальнику здоровья. Неплохой человек был Ананасов, это уместно здесь подчеркнуть.

— Ну, что думаешь? — Спросил Жору.

— Я думаю, рабочий день закончился. Можно пойти, выпить пива. У меня рыба есть.

Одна из сравнительно поздних и надежных примет весны связана с разворотом на улицах разных торговых точек. Несут столы, устанавливают за крашеными оградками, распахивают цветные зонтики от солнца и дождя. Рассаживаются в деревянных вагончиках тети Маши и тети Клавы в свежих с весны передниках, готовятся, привечают первых клиентов, протягивают налитые щедро, для почина, кружки, тарелки с сиротскими котлетками, немочной зеленью и гуттаперчевыми сырками. Глянет вокруг человек, поведет головой, освобождая шею от шарфа, от тугого зимнего воротничка. И вдруг прозреет. Увидит все сразу, будто впервые. Крупицы солнца в капели. Младенческие листики, пробивающиеся на свет из разбухших почек. Хорошенькую женщину. Бабушку с припрятанным букетиком подснежников. Нелепый плакат о страховании жизни, будто можно ее сейчас остановить, удержать от летящей навстречу весны. Вот так глянет человек на оживший волшебно пейзаж и выдохнет с радостным удивлением. — Весна, братцы, весна…

А сзади поднажмет очередь и несклонные к сантиментам люди ответят с беззлобным ворчанием. — Всем весна. Однако, ты пей быстрее. Кружек не хватает…

Действительно, всегда чего-то не хватает. Но не в этом дело. Потому что весна. Идет к концу еще одна героическая зимовка полярников и колхозного скота, отопительный сезон готов смениться оздоровительным, белый теплоход отчаливает под духовые звуки в первый рейс от празднично разукрашенной пристани…

— Так вот. — Жора размял в руках воблу, принялся чистить. — Хороша рыбка. Пей и не переживай сильно. Хоть влип ты, конечно, в неприятную историю. Ладно. Пираты своих не бросают.

Пиратами они называли студенческую восьмерку. Блеснул летящий силуэт, и Ананасов испытал острое чувство благодарности. Чуть успокоенный, отхлебнул из кружки.

— Утешением является то, — Жора раскладывал по тарелкам разодранную на куски рыбу, — что такие нелепые истории должны иметь простое решение. Ясно, кто-то решил подшутить над тобой самым подлым образом. Кто у нас? Соткин? Грузины — народ небольшой, но лучше один Соткин, чем всю нацию перебирать. И старуха, похоже, из их числа. Портреты перед опереттой висят, глянь, может, найдешь знакомых. Но кто-то им эту идейку подбросил. — Жора вошел во вкус, Ананасов размяк. — Кто-то рядом точит на тебя зуб. Это если с позиций реализма, а не какой-то чертовщины. Не так много желающих. Кстати, насчет твоей Леночки.

Ананасов поперхнулся, а Жора продолжал. — Маловероятно. Но, согласись, круг не так велик. Ты спроси ее.

— Если начнем всех подозревать… — От выпитого или по свойствам натуры (что вернее) в Ананасове взыграло благородство.

— Не подозревать, а понять. Секретные документы. Эту историю так раздуют, только дай. Кто вынес? Куда? Люди на этом карьеру делают. Ордена за бдительность. А ты загремишь. И вообще, будешь меня слушать, или я умываю руки?

Руки после рыбы в любом случае нужно было помыть. Жора был прав. Друзья допивали по второй.

— Буду слушать. — Сдался Виктор Андреевич.

— Так вот. — Жора захмелел и заговорил витиевато. — Из-под пенной глади мне подмигивает козлиный глаз дорогого Гры-го-ры-ча. Вот он, злодей. — Жора указал на дно кружки. Отяжелевший Ананасов следил заинтересованно. В голове шумело.

— По идее, он мог сыграть такую шутку. Даешь серьезному человеку на рецензию и позволяешь себе идиотскую выходку. Если пройдет, первый станешь веселиться вместе с подружкой. А если заметит, что маловероятно, преподнесешь ему на эту десятку. Со мной так, я бы шкуру содрал. — Жора зажмурился. Помолчали. — Нет, Гры-горыч — не тот человек. Он бы стал ныть. Витя, как вы могли… А ведь ты, — Жора поднял палец, — и его подставляешь. Как рецензента. Он к тебе с доверием, а ты вон как…

Ананасов пристыжено молчал. Темнело вокруг, и сама история была темная. Над ларьком включили свет. Закрывать, слава Богу, пока не собирались.

— Всех нужно изучить. — Поучал захмелевший Жора. — Сотрудников, машинистку обязательно. Я недавно фильм видел…

Какой, Жора не досказал. Новая идея того стоила. — Возьмем еще большую и разольем.

Тут Ананасова посетила страшная мысль. — Ты не думаешь, что они весь отчет выкрали? — И этой страницей дают понять.

Жора глянул, и сердце Ананасова упало. — Думаю. Вернее должны думать. Подождем пару дней. — Жора хотел еще что-то добавить, выпитое к этому располагало, но вдруг встрепенулся и застыл как-то боком, прикрывая собой Виктора Андреевича.

— Не высовывайся. Сам господин Соткин пожаловал с каким-то хмырем. Лучше, чтобы они нас не видели. Глянь. Только осторожно.

Один из новых посетителей действительно был Соткин. При виде другого Ананасов и вовсе содрогнулся. Марио. Итальянец. И пояснил Жоре историю знакомства. Тот самый жених Люсьены, нарушивший покой влюбленных.

— Ну, Витя, держись. — Жора отнесся серьезно. — Сначала секретным отчетом шантажируют. Теперь иностранец.

Ананасов покаянно молчал, Жора собрался за пивом. — Не смей оборачиваться. Они в другом углу. Поглядим.

И поглядели. Часа пол это длилось, когда Соткин с итальянцем стали собираться. И нашим друзьям была пора. Заведение готовились закрывать. Но вечер сюрпризов еще длился.

— Ты погляди. Не туда. Они тебя не видят. Вон туда. — Ананасов ничего особенного не заметил. — Видишь того. Он недавно в скверике уселся, газетку в темноте читать. И сюда поглядывал. Хорошо, что я приметил.

Действительно, некий человек пристроился вслед за парочкой, и все растворились в теплых сумерках.

— Ну, и дела. Хорошо, что я заметил. Этот Соткин под колпаком. Как тебе это нравится?

Виктору Андреевичу не нравилось совершенно.