Всё будет хорошо, мы все умрём!

Сергей Аман, 2018

Повествование в романе ведется от первого лица «бомбилы», бывшего преподавателя философии, который, общаясь с пассажирами и постоянно попадая в различные передряги, рассуждает о времени, поколении, человеческой природе, о бессмысленности повседневной суеты и об «абсурде как основе нашей жизни». Содержит нецензурную брань.

Подольские невесты

Невесты бывают разные. Особенно интересными экземплярами мне показались две невесты из Подольска. Парочка эта собственно состояла из двух подруг. Но познакомился я с ними не одновременно, а по одной. Вернее, я познакомился сначала с одной, а потом эта одна познакомила меня со второй. Такое извилистое изложение сути, наверное, отражает сложность моего знакомства с ними. Тут придётся начать издалека.

Это было как раз в те времена, когда мы с Ангелиной разорвали отношения друг с другом, позапрошлой зимой, и я изнывал от избытка сексуальной энергии. Я тогда ещё работал, как я говорил, в издательстве, но по причине безденежья уже подрабатывал временами извозом. И вот я как-то вёз в ближайшее Подмосковье девушку с гитарой в чехле, бардессу, так сказать. А к девушкам с гитарами я очень неравнодушен. Хотя, собственно, и без гитар тоже. Короче, я вовсю пытался клеиться к ней, как обычно, поря всякую чушь, зная по опыту, что именно на чушь они почему-то и падки, причем даже самые умные. Главное в этом деле — вызвать у неё улыбку, а уж если дело дошло до смеха, то, считай, можно ждать более интимного продолжения знакомства.

В этот раз бардесса, которую, как оказалось, звали Лилиана Дроздова, мило улыбалась на мою чушь, но до смеха дело не доходило. Я извивался перед ней, как мог, лепя, например, вопросы типа, а не родственница ли она известному телевизионному животнолюбу Николаю Николаевичу Дроздову. Нет? А ведь как похожи! Да нет, не лицом, конечно, а по доброму темпераменту, по любви к животным, ведь вы любите животных? Терпеть не можете? Вот как… Ну да, для вас главное животное — это гитара, она, наверное, занимает всё время, когда уж тут выгуливать собаку или думать о корме для черепахи…

В общем, ничего её не брало, и дальше шапочного знакомства рассчитывать было не на что. Уже стемнело, мороз был небольшой, пробок не предвиделось, и я прикидывал, что через час-полтора буду дома. И вдруг, когда мы подъехали к какому-то внушительному, с колоннами, в общем старой постройки Дому культуры в одном из подмосковных городишек, Лилиана пригласила меня на своё выступление, которое должно было состояться вот прямо сейчас и прямо здесь, причём совершенно бесплатно. Как она объяснила, эта творческая встреча является презентацией её нового альбома. Конечно, я согласился и деньги с неё отказался брать, хотя она и протягивала оговорённую сумму. Лилиана в дублёнке с гитарой за плечом скрылась за высокими деревянными дверями, а я стал парковать свою облупленную шестёрку в дальнем углу расчищенной околокультурной площади.

Когда я распахнул тяжёлые двери обители местной интеллектуальной публики, Лилиана в длинном, светло-зелёном, я так понимаю, вечернем или концертном платье уже стояла в фойе, встречая входящих, рядом с каким-то мужчиной в чёрном, так и хочется сказать, смокинге. Хочется, потому что я до сих пор так и не знаю, чем отличается смокинг от обычного нормального мужского костюма, и моё философское образование и знание произведений Камю и Сартра тут ничем не помогает. Короче, костюм казался шикарным и несло от него иностранщиной, отчего, видимо, и пришло мне на ум слово «смокинг». Но и мужик был под стать костюму. В чёрной и ухоженной бороде, с галстуком-бабочкой и широкой улыбкой, открывавшей безукоризненной работы белые ровные зубы.

Я оказался прямо напротив них, и Лилиана улыбнулась мне: «Познакомьтесь, Алексей, мой муж Михаил. Миша, это Алексей, любитель авторской песни и домашних животных, который любезно подвёз меня из Москвы». Муж ещё шире раздвинул свои губы, что уже казалось невозможным, а я, как можно церемоннее, раскланялся с ним. Теперь хотя бы стало понятно, почему она не шла на более короткий контакт. За мной уже входили вновь прибывшие, и внимание семейной пары переключилось на них, а я прошёл дальше. Здесь тоже присутствовали колонны, которые и разделяли фойе на две части: одну — для входящих зрителей, с гардеробом, скамьями и зеркалами, и вторую — со столиками и небольшой эстрадкой, на которой уже был установлен микрофон.

Меж колоннами были развешаны разноцветные шары, что придавало праздничность предстоящему мероприятию. За круглыми столиками, посреди каждого из которых стоял горящий светильник в виде вазочки, отчего в полутёмном зальчике сразу веяло каким-то ненавязчивым уютом, уже рассаживалась пуб лика. Я стоял, высматривая столик с какой-нибудь одинокой дамой бальзаковского возраста. Кстати, бальзаковский возраст, могу сказать как относительно неплохой знаток французской литературы, это совсем не пенсионный, как принято думать у нас, а возраст женщины немного за тридцать, то есть опять же по нашим меркам, совсем молоденькой. Хотя, как я стал с некоторых пор понимать, и женщин бальзаковского возраста я уже перестаю привлекать. Увы и ах…

Свободных столиков не осталось, везде сидели по трое-четверо, и лишь один занимала одинокая девушка в белом вязаном платье. Я почему-то совсем не переношу одежду крупной вязки, а с мелкой мирюсь с трудом. Но что тут было делать… Я подошёл и склонился в полупоклоне-полувопросе: «Вы позволите?» Она подняла ко мне голову и несколько секунд молча смотрела на меня снизу вверх, потом без выражения сказала: «Не занято». Пока она медлила с ответом, я хорошо её рассмотрел, спасибо светильнику на столе. Девушка была, говоря на булгаковский лад, явно второй свежести. Ответ её меня почему-то неприятно задел, и я присел за столик с мыслью её тоже чем-нибудь зацепить. Но для этого сначала надо было расположить её к себе. И я нацепил маску простака, начав расспрашивать её обо всём происходящем, так как я, мол, здесь первый раз и ни с кем не знаком.

Она отвечала, по своему обыкновению, не сразу и достаточно односложно и отстранённо, но постепенно я узнал, что живёт она в Подольске, где изредка выступает Лилиана, что её песни ей очень нравятся и она даже входит во что-то вроде фанского клуба бардессы Дроздовой и иногда даже выезжает на её концерты по области. Что случилось и сегодня. Она и с самой Лилианой знакома, говорила вязаная девушка, вертя в руках высокий и узкий бокал с пузырящимся напитком. «Что это у вас за шипучка?» — спросил я Татьяну: первым делом я сам назвался и спросил, как её звать-величать. «Это шампанское! — неожиданно оживилась она. — Вон оно стоит на столике для всех. А вон рядом, видите, в коробке диски Лилианы, их тоже можно взять бесплатно, чтобы потом подойти за автографом».

В стороне стояли два рабочих столика: на одном покоилась коробка с компакт-дисками, другой был уставлен бокалами на подносе, рядом с которым стояли бутылки шампанских вин. Открывал их и разливал вино, которое сразу расхватывали страждущие, молодой человек в каком-то официантском фартучке. Я поднялся и пошёл за диском. Тут у микрофона на эстрадке появилась дородная дама и стала громким голосом говорить о Лилиане Дроздовой, какой это замечательный и талантливый человек.

Оказалось, что дама представляет местную администрацию, с которой Дроздова по неизвестной мне причине оказалась на короткой ноге. Зато это объясняло, почему для презентации альбома ей предоставили достаточно большой, а по местным меркам, наверное, самый крутой Дом культуры. Я взял из стопки диск с яркой обложкой, где красовалась Лилиана с гитарой. Взять, что ли, и шампанского? Я, конечно, за рулём стараюсь не пить, но сегодня, похоже, тут меня ожидает скука смертная, так что развлекать себя мне придётся самому. Я сунул диск под мышку, подхватил два бокала и направился к своей вязаной подруге. Представление бардессы Дроздовой окончилось, и на сцену вышла она сама.

Когда она запела, я, что-то пытающийся втюхивать своей соседке по столику, примолк, причём не только из вежливости. У Лилианы оказался негромкий, но очень приятный голос, аккомпанемент был достаточно грамотным, а тексты песен хоть и незамысловатыми, но очень доходчивыми. Какое-то время я слушал с удовольствием, но на третьей или четвертой песне понял, что ничего нового ждать не приходится, и внимание моё стало рассеиваться. Похоже, всё же выше районного Дома культуры бардессе Дроздовой не подняться. Хотя жаль, девчонка красивая, на сцене смотрится хорошо. Конечно, не девчонка уже далеко, но всё же… Ну, хоть с мужем ей повезло.

И тут на сцену стали выходить совсем молодые ребята, вынося с собой гитары и пианолу на ножках. Оказалось, что песни Дроздовой поёт какая-то местная группа, которую раньше назвали бы вокально-инструментальным ансамблем. В оранжировке её песни зазвучали опять по-новому, как-то даже танцевально, и сама Лилиана вдруг предложила не стесняться и выходить танцевать всем, кому этого захочется. Я за время её предыдущего выступления уже несколько раз сходил за шампанским, и теперь вполне был готов пригласить свою вязаную соседку на танец. Она тоже стала гораздо оживлённее реагировать на мои вопросы и сразу согласилась на моё предложение, тем более что перед эстрадкой уже топталось несколько пар. Я уже забыл о своём намерении подколоть её и думал, как бы проворнее уговорить её ехать ко мне.

Под медленную мелодию я хотел прижать её к себе, но она упёрлась мне в грудь руками, оставляя нас, как говорили во времена моей молодости, на пионерском расстоянии. «Похоже, мама вас воспитала в строгости», — попытался легко съязвить я. «Моя мама недавно умерла, — вдруг сказала она. — Сегодня девять дней». Я поперхнулся следующим весёлым комментарием и промолчал. Не зря мне не нравятся люди в вязаной одежде… В девять дней, в которые надо прощаться с ушедшим, в этот траурный день… А тут на концерте и в белом вязаном платье… Я даже не мог себя заставить спросить, почему же она не в трауре, почему не за поминальным столом?

Я, конечно, всегда оставляю людям возможность быть самими собой, но не до такой же степени. Мысль затащить её в постель я, естественно, оставил. Не потому, что момент не тот: в таком состоянии многие легче идут на контакт, а я достаточно циничен, чтобы воспользоваться этим. Просто от подруги с такими тараканами в голове можно ожидать чего угодно, а мне дури, как говорится, собственной хватает. Когда я оказываюсь в ситуации, которая требует проявления, что называется, высоких чувств, я могу защищаться только стёбом, проявляя их. И я готов обстебать всё что угодно — кроме смерти. Смерть — это, пожалуй, единственное, к чему я отношусь с молчаливым уважением. С уважением, которое, наверное, рождает страх, чего тут скрывать.

В общем, я засобирался в Москву, не дожидаясь окончания благородного собрания, и предложил Татьяне — не мог всё-таки не предложить — подвезти её. Оказалось, что ей проще и быстрее доехать по железнодорожной ветке, на которой стоит этот подмосковный городок, до Курского вокзала, а потом с Курского же в Подольск. Тогда я вызвался добросить её до станции. В машине она показывала мне дорогу, и лишь прощаясь, уже у станции вдруг спросила: «Вы мне позвоните, Алексей?» Я, конечно, сказал, что сам хотел просить у неё телефон, и забил её номер в свой мобильник. Звонить я не собирался, так как знал по опыту, что от общения с такими людьми больше нерво трёпки, чем удовольствия. Что впоследствии и подтвердилось. Но об этом позже.

Вот этот тезис о превалировании нервотрёпки над удовольствием всё больше теперь подтверждала моя незабвенная Ангелина. Что и дало мне повод их сравнивать. Потому как приняв заслуженные сто грамм после общения с любезными бандюганами, а потом добавив в виде премии ещё столько же, я тут же завалился в кровать отсыпаться, а проснувшись к обеду, вспомнил, что на сегодняшний вечер у меня существует мирный договор с Линой о встрече в тёплой дружественной обстановке. Надо было звонить. Я набрал номер. Она взяла трубку после долгих гудков и тут же сказала, что сейчас, во время обеда, бегает по магазинам с подругами и перезвонит мне. И не перезвонила ни через час, ни через два, ни через три.

Через эти три часа я, переделав какие мог домашние дела, уже кипел от злости. Но сам звонить не хотел — не то что гордость не позволяла, просто это был уже какой-то затык психологический. Сходил купил помидоров-огурцов к столу, каких-то фруктов для неё и всё же набрал эсэмэску: «Тебя ждать?» В ответ была тишина. Через четыре часа, когда я уже плюнул на всё, включая её беспринципную любовь, Лина ответила: «Да, конечно, только не сегодня, на работе засада и у начальника юбилей». Я тут же спросил эсэмэской: «Ты и ночевать собираешься на работе?» Она ответила через несколько минут: «Нет, но вечер не свободен». Меня хватило только на одно слово: «Понял», в которое я вложил всю злость и горечь.

Естественно, в голове носились обидные мысли: «Так занят вечер, что переночевать приехать не может. Хотя какая ей разница, ехать ко мне или к Вансовской. Если, конечно, к ней». Уже давно у меня были сомнения, что Лина милуется только со мной. Пару недель назад она приехала, провела ночь со мной, целый день мы были вместе и она помогала мне по хозяйству, а вечером попросила довезти её до подруги в Новогиреево. Прощаясь в машине, вдруг сказала, не объясняя: «Теперь мы увидимся через две недели». Эти безапелляционные заявления уже выводили меня из себя. Я не стал спрашивать ни о чём, просто затаил злую обиду, мечтая, как придёт время и я ей скажу: «Сегодня у меня вечер не свободен» или «Теперь мы увидимся через месяц». Вот до какого подросткового идиотизма нас доводят женщины. Кстати, эти две недели заканчивались как раз сегодня.

Когда мы с ней познакомились, она была совсем другой. Лёгкой, весёлой, в меру смешливой. Это был незабываемый год — 1980-й. Год московской Олимпиады и смерти Высоцкого. Не знаю, какое из этих событий более значимо для истории. Для меня-то, безусловно, смерть Высоцкого. Давно уже ходили слухи о том, что он на грани гибели, что он болен, что его доконают пьянство и наркотики, но в то же время было какое-то твёрдое убеждение, что он не может умереть, что он практически бессмертен, как бессмертны боги. А он и был богом. Для многих в Советском Союзе, да и за его пределами. И смерть его в отчищенной от всяческой скверны и грязи по случаю всемирного спортивного праздника и, казалось, малолюдной Москве была совершенно неожиданной и непредставимой.

Был напечатан всего один маленький, в несколько строк, некролог в одной из городских газет, но весть о его смерти разошлась мгновенно по всей стране, как мгновенно непостижимым образом расходились его песни. И ко дню похорон вся Москва, похоже, сосредоточилась в двух местах — вокруг его Театра на Таганке и на Ваганьковском кладбище, где его должны были похоронить. Были запружены народом все прилежащие улицы и переулки, люди висели на столбах, многие взбирались на крыши окрестных домов. В этом столпотворении было что-то булгаковское, от Воланда и его проказливой свиты. При всей траурности происходящего попахивало какой-то тяжёлой, но праздничной мистификацией.

Вот такое непередаваемое ощущение владело мной в тот горячий июльский день. Я, на тот момент абитуриент философского факультета МГУ, вместе с несколькими ребятами с нашего двора, конечно, был у Ваганьковского. На подходах к кладбищу стояла плотная непроходимая толпа. Ввинтившись между спин, мы начали протискиваться вперёд и почти сразу потеряли друг друга. По неведомым мне причинам толпа иногда вдруг начинала колыхаться, производя внутренние перемещения, похожие временами на завихрения. В один из таких моментов меня куда-то утянуло и прижало грудь в грудь к маленькой девушке.

Я даже ощутил твёрдые соски сквозь тонкую материю её синей блузки и моей тёмно-серой рубашки. Но поразило меня не это первое непредумышленное ощущение женского естества и то, что она не надела в такой день бюстгалтер, а огромные её голубые глаза, в которых, несмотря на тяжесть переживаемого события, пригнувшую всех немного к земле, выпрыгивали ко мне, как казалось, потому что она смотрела снизу вверх, весёлые бесенята, так не соответствующие переживаемому моменту. И тут меня вновь потянуло куда-то в сторону от неё. Почти непроизвольно я схватил её за руку, и она подалась ко мне. Мы вместе в едином порыве дёрнулись куда-то поперёк толпы и оказались вдруг за её пределами.

В первое мгновение мы не знали, что сказать, и просто смотрели безотрывно друг на друга. Первой нарушила молчание, естественно, она, сказав: «Наверное, мы туда уже не прорвёмся». У меня в мозгу стояла фоном вся огромность переживаемого события, но даже она не заставила меня продолжить попытки пробраться ко входу или хотя бы к ограде Ваганьковского. Я ответил не задумываясь: «Да». И она продолжила: «Ну пойдём тогда в тень, я вся потная». Я подтвердил: «Да». И мы пошли, не знаю куда. И оказались в скверике, где на скамейках сидели спокойные люди, вроде бы даже и не знающие, что в нескольких сотнях метров от этого тихого уголка творится история. Нет, точнее, что этот день вскоре войдёт в людскую память, как одна из самых печальных дат российской истории. Но это впечатление всё же оказалось обманчивым.

Когда мы проходили мимо скамьи, где расположились трое немолодых, по моим тогдашним меркам, то есть лет за тридцать, мужчин, тихо распивающих пару бутылок, расположенных на газетке с какой-то закуской, один из них спросил нас: «Вы с Ваганьковского?» Как он догадался? «Ага, — тут же ответила Ангелина. — Там не прорваться, мы ушли». Я уже знал, как её зовут, потому что она сразу же, как только мы двинулись в сторону от толпы, сказала: «Меня зовут Ангелина. А хочешь, зови меня Ангел, а? Слабо? А тебя как?» Я назвался. И теперь по-другому я её про себя и звать не мог. Она и была для меня ангелом, хотя подспудно я уже понимал, что девушка не очень начитана и образованна, но это уже не имело никакого значения.

И на похороны Высоцкого она приехала из Подмосковья не потому, что не представляла своей жизни без его песен, как я, а оттого, что не могла пропустить такого мероприятия. Ведь о нём гудела уже не только Москва, но и Подмосковье. Она сама почти сразу рассказала мне об этом, но это тоже уже не имело никакого значения. Хотя позже я всё чаще стал задумываться, почему женщины так падки на энергетику толпы? «А мы Володю поминаем, — сказал тот же мужик. — Поднимете рюмку за его песни?» Я хотел отказаться, было неудобно, да и не люблю я незнакомых компаний. Но Ангелина уже согласилась: «Конечно, за Высоцкого нельзя не выпить, он же это дело любил». И я твёрдо сказал: «Да». Мы присели с мужиками, освободившими нам край скамьи.

Один из них тут же сбегал ещё за бутылкой и принёс какого-то сока для Ангелины. Рюмок никаких не было, были гранёные стаканы, но это не помешало никому. Лина разбавляла водку соком и пила понемногу, по капельке, да и мне мужики, как и себе, плескали понемногу. Я не мог оставить в стакане ничего — не хотелось выглядеть перед мужиками сосунком, да и за Высоцкого нельзя было не выпить. И я скоро захмелел.

Ребята — мужики уже казались мне симпатичными ребятами — захмелели ещё с прежнего, и разговор шёл всё задушевнее и задушевнее.

«Я б ему руку поцеловал, — говорил о Высоцком тот, который нас пригласил, Вадим. — А ты?» Я не успел ответить. «Да я бы ему ноги мыл», — загремел тихий до этого Дима, который бегал за водкой с соком. И эти мытые ноги, возникшие вдруг в моей голове, остались у меня в памяти до сих пор. А тогда Ангелина вовремя вспомнила, что ей нужно бежать на электричку, а мне проводить её. И мы побежали, и я её проводил.

А теперь она мне устраивает концерты с вывертом мозга не хуже той подольской невесты, о которой я уже говорил. Кстати, я всё-таки позвонил этой Татьяне. Ну никого не мог уговорить на встречу из прежних подруг, все вдруг оказались или ужасно заняты, или ужасно верны своим мужьям. Надо сказать, это периодически происходит в моей жизни, то есть наступает такая полоса, когда я оказываюсь бесхозным. Через пару недель сексуальная энергия уже начинает давить мне на мозг, и я порой произвожу необдуманные движения. Таким и был мой звонок вязаной Татьяне. Она, конечно, не сразу вспомнила меня, и мне пришлось напоминать ей про вечер с Лилианой Дроздовой. «А, да, Алексей, — наконец вызрело у неё воспоминание, — вы мне больше не звоните. Я ухожу в монастырь». И отключила трубку.

Через полчаса Татьяна сама позвонила мне: «Алексей, вы хороший человек, я бы хотела вас познакомить со своей подругой. Её зовут Лена». Я слегка опешил — нестандартная ситуация, вдруг эта Лена с такими же тараканами в голове, подруга же всё-таки. Но из интереса согласился. И сначала не пожалел. Я позвонил по телефону, продиктованному Татьяной, и договорился с её подругой о походе в кино. Голос у Лены оказался приятным, да и сама она почти поразила меня, когда мы встретились в метро на заранее условленном месте. Мало того что она была, в отличие от сухой, как щепка, Татьяны, с очень хорошей фигуркой, на которой шикарно смотрелась юбка колоколом с какими-то цветами по подолу, так ещё и с тонкой талией, что почему-то всегда возбуждало меня.

На ней была коротенькая красная курточка с утянутым поясом, который подчеркивал эту талию. И сама она оказалась совсем не второй свежести, как её тощая подруга, а вполне привлекательной, хотя и приблизительно того же возраста, что и Татьяна. Я тут же постарался пустить в ход всё своё обаяние, прикинувшись простым, но тёртым жизнью парнем, но скоро понял, что и этого не нужно. Нам достаточно легко оказалось разговаривать без всяких прикидываний и притирок. И после фильма я, проводив её в метро, искренне сказал, что готов проводить её и в Подольск, только вернуться уже не смогу, поздно. Намёк был прозрачен, и Лена рассмеялась и сказала, что вполне может добраться сама. Я не стал навязываться, чтобы не спугнуть её своей нахрапистостью. Однако и следующие наши встречи привели не к ожидаемому мною хеппи-энду, а к тому, что я начал искать общения с теми женщинами, которых я называю «леди из сети».