Киллер и Килиманджаро

Сергей Лысенко

История киллера Валерия Дурманова, который родился не в то время и не в том месте. Ментовский Харьков в посткризисной Украине – где-то между Европой и Россией. Посреди Слобожанщины – «Килиманджаро», гора, которая транслирует… Повесть в стиле нуар с элементами постмодернизма, которая должна понравиться как читателям-эстетам, так и любителям остросюжетной прозы.

3. Еще один «висяк»

Убивать скучно. Если раньше от выстрелов закипал борщ эмоций, хотелось разрушать и творить — для себя, для следственного отдела и отдела новостей — то сейчас все потонуло в рутине. Праздники превратились в будни, поэзия стала прозой. Меня уже не завораживают кровавые картины убийства — ни узоры, ни знаки, ни иероглифы.

Что же изменилось? Может, меня испортили деньги? Или развратила безнаказанность? Милиция знает, что я убийца, но не трогает меня. Пока есть Гусейнов, моя задница в полной безопасности — сухо, комфортно и дышится легко.

Гусейнов — больше, чем участковый, и больше, чем капитан. Он не дожидался званий и должностей, он повысил себя сам. Поменял плащ-палатку на листы асбофанеры. Расширил свой участок, отобрал кормушки у соседей. Сходка участковых уполномоченных закончилась фатально для самых непримиримых — капитан Окидокиенко и лейтенант Бегун получили огнестрельные ранения. Начальнику райотдела это не понравилось, но Гусейнов вовремя женился на его дочке, бальзаковской невесте.

Гусейнов вернул город в девяностые. Опять крыши, опять мокруха. Не хочешь платить — мокни. Сначала устное предупреждение, затем желтые карточки. Как в футболе. За грубую игру — сразу красная, удаление с поля. В таких случаях Гусейнов приподнимает шиферину, а я проливаюсь смертельным дождем — на погоны, подгузники и пеньюары.

Когда дело поставлено на конвейер, качество страдает. Я не ограничен ни временем, ни средствами. Можно даже не целиться, не прятаться, а подойти в открытую к жертве и забить рукояткой пистолета. Пускай кричит — хоть лопнет. Любого, кто придет на помощь, оболью свинцом. И ничего страшного, если ошибусь, промажу. Закончу в следующий раз.

А ведь раньше все было иначе. Я работал чище. Стрелял точнее и быстрее. Конечно, был первый блин — вьетнамец с Барабашовского рынка, которого я спутал с другим вьетнамцем у медицинского центра «Интермед». Зато потом я укладывал своих жертв шпалами и проносился по рельсам скорым поездом. Мне платили мало, даже не хватало на нормальное оружие, однако каждое убийство было песней — арией дэт-метала.

Деньги как наркоз: чем их больше, тем дольше обезболивают. Когда их мало, когда на купюрах не Сковорода, а, скажем, Грушевский, просыпается сиротка-совесть, чахлое дитя в старушечьей косынке. Наводит на меня свои телескопы, качает головкой, причитает. Сосет душу через трубочку. Чтобы ее унять, приходится придумывать оправдания. Злословить об умерших. Находить в людях плохое.

Это несложно, ведь плохое можно найти всегда. Вот взять Мажару. Все смертные грехи, как грязь на подошвах — и алчность, и желчность, и чреводеяние, и блудодеяние. Чего только стоит объявление несправедливой войны. И зачем было поднимать меч против нас?

Другие ничем не лучше Мажары. Святых людей нет, по крайней мере у нас… Священник на «Лексусе» сбил прохожего и уехал. Учитель на «Фуджи» изнасиловал ученицу и тоже — в бега. Я их не убивал, но если бы пришлось, меня бы не мучила совесть.

Моя совесть очень слаба, она болеет с самого детства. Долгое время она была в коме и вообще не беспокоила меня. Я мог позволить себе многое. Убивать кого угодно и как угодно — без оглядки на мораль.

Одного я прирезал на Алексеевке — посреди людной улицы, и меня никто не запомнил. В другой раз я ушел от облавы на Салтовке, пристрелив троих. Я гордился собой.

А что теперь? Теперь мне стыдно смотреть на ментов, которые прибыли раньше на место преступления. А им стыдно смотреть на меня. Мы проходим мимо, пряча взгляды. В нашем случае — ещё один «висяк».