Индрик-зверь. Первые рассказы

Станислав Янчишин

Это маленький сборник первых моих рассказов, опубликованных в разное время и в разных изданиях… И сами они разные – по настроению и содержанию.

Жертвы научной фантастики

— И все таки, Вы не могли бы членораздельно объяснить — куда девались кислородные баллоны с площадки третьего этажа, а так же многое другое, — маленькие черные глазки доцента едко смотрели на Новикова.

— Объяснить?.. Сергей попытался сделать умное выражение лица, каждым мускулом чувствуя, как оно ему не идет. Увы, к этому все и шло — его ведь торпедировали на каждой сессии! Конечно, можно было плюнуть на все, уехать домой, пойти к сестренке на фирму, спокойно пить водку… Но, после стольких лет боев и походов сдаваться?! Нет, отступать совсем не хотелось.

— Понимаете, Александр Мамедович.., дело в том, что… Серега явно тянул время, пытаясь измыслить хоть что — нибудь путное — все не так просто! — Гиреев довольно откинулся на спинку стула. Весь вид доцента говорил о том, что он ожидал подобного ответа. Тут же в бой решительно бросилась Любовь Васильевна, комендант студенческого общежития.

— Новиков! — в голосе тощей комендантши гремел метал, — прекрати эту болтовню, ты мне уже шестой год кровь портишь! Своими пьянками-гулянками общежитие терроризируешь, плиту, скажешь, не ты взорвал? А это… — комендантша от гнева путалась в словах и знаках препинания, — блочная дверь исчезла, штанга, две гири из спортзала, а теперь, теперь…

— Ну, что Вы, Любовь Васильевна, при чем же здесь я?! — Вид у Сереги был, как у Блаженного Августина, пойманного за игрой в рулетку.

Раздался мелодичный перезвон. Большие каминные часы работы 19—го века — бывшая собственность помещика Василия Попова, а ныне — гордость Деканата, отметили время — 11:45.

— Новиков! — вновь послышался вкрадчивый голос Гиреева — все здесь присутствующие имели за эти годы достаточно возможностей, для знакомства с Вашим красноречием. Итак, у Вас — пятнадцать минут, чтобы изложить свою версию случившегося. И постарайтесь, чтобы она выглядела правдоподобно. В противном случае, у нас на одного Новикова станет меньше… пятнадцать минут…

Ситуация складывалась отчаянная, но Сергей хорошо помнил, что впечатление на людей производит не правда, а искренность. Быть искренним, даже зная, что несешь полнейшую белиберду! Эх, была-не-была!

Теперь лицо Новикова выражало готовность сознаться в страшных прегрешениях, а голос приобрел трагические нотки закоренелого щипача, явившегося в ДОПР, чтобы, искупив вину, идти к новой жизни. — Видите ли… — он тяжело вздохнул и, опуская голову, быстро скользнул взглядом по сидящим в кабинете: отступать было поздно! — видите ли, в природе существует еще много непознанного и неразгаданного. Люди уже не раз подвергали осмеянию тех подвижников науки, что открывали новые горизонты познания. Вас это удивит, но я знаю, на что иду! — (театральный вздох, затем, голова гордо вскидывается вверх) Вы вынудили меня преждевременно признаться во всем!… Да, все это сделал я, и сделал в интересах чистой науки!!! (Боже, что я несу?)

Реакция присутствующих не нуждалась в комментариях. Секретарша Юлечка смотрела на Серегу с жалостью — так смотрят на полных идиотов. Любовь Васильевна таращила глаза, поражаясь невероятной наглости допрашиваемого, даже голосовые связки парализовало от удивления. Гиреев же, напротив, хитро щурился, поглаживая бородку, а губы его все больше и больше расплывались в довольной улыбке. Еще бы — глупая рыбина не только сама лезла в сеть, но и расставляла пошире плавники, стараясь (видно, из любезности) как можно более тщательно запутаться в ячейках!

Серега впал в какой — то самоубийственный азарт. Понимая, что останавливаться нельзя, он говорил, говорил, говорил… О тонких материях, иных измерениях, телепортации. На свет божий выплыло читаное где — то словечко: трансгрессия. Далее последовала череда недооцененных современниками талантов: да Винчи, Архимед, Спиноза, Лобачевский, Гумилев, Коперник, Ван-Гог (Господи, Ван-Гог-то здесь причем?! — стенала в ужасе какая-то извилина серегиного мозга), Ломоносов,.. э-э…

— Галилей… — масляным голосом подсказал Гиреев. — Он был на вершине блаженства. А как же — вот он, шанс окончательно потопить непотопляемого Новикова!

— Спасибо, Александр Мамедович, очень дельное замечание!

— Продолжайте… — Гиреев уже даже не говорил, а почти восхищенно нашёптывал.

— Да… э… так вот… перейдем к сути вопроса…

— Пора бы!

— Итак, все те предметы, о которых говорилось, были перенесены из нашего — трехмерного мира в мир виртуальный, причем, исключительно в научных целях. Ведь еще в двадцатые годы великий Фридман обосновал…

— Прекрасно! Гениально! — голос Гиреева звучал все еще ласково, но каждое слово резало как ятаган, — у Вас есть уникальный шанс завоевать пылких сторонников Вашей теории.

За оставшиеся четыре минуты отправьте в это виртуальное измерение какой-нибудь материальный предмет. Ну, хоть бы, наши знаменитые каминные часы. Разумеется, в случае удачи все обвинения будут с Вас сняты. Так что, действуйте, Мерлин Вы наш!

— Часы?! — Серега всем своим видом уже напоминал буйно помешанного. Вообще-то, ему только и оставалось, как косить на психа (как возможный вариант — забиться на полу в припадке и пустить изо рта пену).

Маленький позолоченный купидончик, целился в Сергея, как полтораста лет назад в страдавшего манией величия, генерал-майора Попова. Секунды стремительно улетали, а несчастный дебошир и гроза четвертого общежития, яростно втолковывал своим инквизиторам, что дело не в конкретных часах и не в предметах вообще, а в искривлении темпорального потока, напряженности магнитного поля и лично его, экспериментатора тяжелом состоянии в данный момент. В воздухе пахло отчислением и чем-то еще. Призрак родной Ивановки явственно вставал на горизонте, чудились изощренные проклятья матери и злые подначки сестры. Серега уже почти не контролировал себя, его язык, в исступлении, все наращивал и наращивал обороты…

Звонок с пары все оборвал, обдал холодным душем. Звонок на 12 — 05…

Гиреев победоносно вскинул левую руку, дабы сверить часы и вынести заключительный вердикт. Странно! На нем же точно были его Командирские с авто-подзаводом. Странно. И тут…

Этого нельзя было не заметить или, тем более, не услышать! Медленно, как в кино, Гиреев повернул голову влево, — туда, откуда еще пять минут назад должен был раздаться характерный полуденный бой часов. Двенадцать ударов!

В следующие несколько секунд лицо доцента вытягивалось (казалось, оно стремится перещеголять типажи Дон Кихота или Дзержинского). Боя часов не было, как не было и самих часов! Массивных, с золочеными стрелками, купидонами и нимфами, подаренных когда-то генералу Попову в день его тезоименитства благодарными тифлисскими армянами. Неее — б — ы — л — о — о — о!!! Как не было «Командирских» самого Александра Мамедовича, электрического будильника на столе у обалдевшей секретарши и аляповатого настенного блина в кабинете декана.

О! Где ты, Гоголь, способный описать эту немую сцену?! Какая там бабушка! Какой Юрьев день!

Примерно через полминуты смысл произошедшего дошел и до всех остальных. Комендантша, в силу своей необразованности, лишь мелко крестилась и что-то бормотала, а секретарша Юлечка, сочла за лучшее просто хлопнуться в обморок. На Гиреева же, смотреть не только страшно, но и, пожалуй, вредно для здоровья.

Серега, после перенесенного, соображал очень туго. Единственное, что он понимал, глядя на лица этих людей: из Университета его вышибать уже никто не собирается. Твердо усвоенное с детства правило: «куй железо, пока горячо» сработало, заставив язык произнести:

— Так я все понятно разъяснил? — молчание и утвердительные, весьма энергичные, кивки. — И я теперь могу быть свободен?

— И-идите, Сергей, ко-конечно… — Александр Мамедович смотрел на него взглядом закоренелого атеиста, которому явился шестикрылый серафим и вручил повестку в районное отделение Святейшей Инквизиции (ля — ля — ля — ля — ля, я сошел с ума, какая досада!).

И лишь когда Новиков был у самой двери, Гиреев, собрав всю свою недюжинную волю в кулак, окликнул его извиняющимся тоном: — Сергей Анатольевич, простите, но где же все-таки часы?

Серега медленно повернулся и уже с порога, удивленным, полным самой искренней невинности голосом, переспросил: — Часы? Какие часы?

2001