«Откровения о…» Книга 3. Расплата

Стася Андриевская, 2019

После той злополучной поездки в Москву, где сразу двое близких людей показали своё истинное лицо, Люда то и дело слышит: «А ты изменилась». Она и сама чувствует, это и ей это очень не нравится, но другого выхода она не видит. Сейчас для неё нет ничего важнее, чем попытаться скрыть свою вину и любой ценой удержать Дениса. И она настолько одержима этой идеей, что совершенно потеряла страх перед теми, кто может не только требовать, но и наказывать…

Глава 11

06.06.1995г. Вторник.

Я ещё даже не дошла до подъезда, когда, с сухим коротким скрежетом черканув асфальт колёсами, Джип исчез в ночи. И я добилась-таки своего, осталась в гордом одиночестве. И внезапно это оказалось страшно. Навалилась слабость: до тошноты, до головокружения. Пустота, господи, какая же пустота без него! И завтра не хочется. И послезавтра. И вообще ничего. Только позавчера, месяц, два, три назад — начиная с того момента, как я проснулась в берлоге Медведя от тихого шёпота: «Мила-а-аш…»

Общага спала. Невозмутимая, видавшая такое, что никакими соплями дурочки с разбитым сердцем не проймёшь. Учёная чернухой дна, мудрая до безразличия, а потому и вечно живая. Есть о чём задуматься, да, Милусь?

Судорожно вцепившись в свою сумочку, я замерла у распутья напротив кухни с постоянно включённой дежурной лампой. Стояла, как когда-то Боярская, принюхивалась к душному смраду, соображала, что я тут делаю. Убегали в темноту коридоры: налево пойдёшь — к Барбашиным попадёшь. Направо пойдёшь… Ну, в общем, тоже никому не нужна.

Я больше не отсюда. Я словно инородное тело, попавшее в организм, и даже если общага снова поглотит меня, я уже не стану своей. Так и буду наростом на её шкуре.

Потом стояла у двери некогда своей комнаты, вертела в пальцах ключ. Забавно. Я не вспоминала о нём почти полгода, а он случайно оказался в моей сумочке. Зато ключ, которым пользовалась всё это время каждый день — случайно остался там, на крючочке в белокаменке. Кесарю — кесарево, всё верно.

Вопрос только в том, что если я и не отсюда, и не оттуда — то откуда?

Второй час ночи. Что я скажу матери? Толику? Как сдержаться от слёз, когда начнутся расспросы? Хотя, зачем мне расспросы, мне и без них нормально… Уткнулась лбом в дверной косяк и отпустила себя. Ревела, давя всхлипы, боясь, что услышит вездесущая тётя Зина, и всё не могла остановиться.

Господи, какая же я дура! Зачем мне было нужно всё это? Ведь можно было сделать вид, что не понимаю. Что ничего не происходит. Мало ли что эта сучка Боярская там несёт? Она же потому и подначила меня, что и сама изнывает от безнадёги. Ведь один раз ещё ничего не значит. Всё равно он не с ней. Он со мной!

Был.

Собственно, вот он — откат во всей красе. И если бы рядом был Денис…

Наревевшись, опустилась на корточки и… рассмеялась. Не то, чтобы мне было весело, но тупизм ситуации зашкаливал. Интересно, если бы Денис не обронил вот это: «Обещай, что не будет блядства из мести» — сидела бы я до сих пор здесь, или давно бы пошла к Лёшке? Да, да, Савченко тоже хорош, кто спорит-то, но он бы точно меня принял. Хотя не важно. Сейчас я сидела под дверью в свою позапрошлую жизнь и понимала, что это только из-за того, что Денис словно видел меня насквозь и предугадал ход мыслей. А уехав, словно выдал мне кредит доверия… Который я не могла не оправдать.

Ну и как это называется? Дура — вот как. Какой нахрен кредит доверия, после того, что ты ему сказала, Кобыркова? Он просто уехал. Как ты и хотела. Может, даже, к Боярской рванул… А ты сиди, сиди. Оправдывай.

Ноги затекли, я встала и, не задумываясь, побрела в конец коридора, к сортиру. Заперто. Да ладно? Кому там приспичило, да ещё и при выключенном свете? Хотя, может, и сломался. Бывало и такое — тогда его закрыли почти на полтора месяца. Уже повернула обратно, когда шпингалет щёлкнул, и из туалета, в клубах сигаретного дыма, показалась голова. Я присмотрелась: Артём, пацан со второго этажа. Из ушей провода, в руке плеер. Не ожидал меня увидеть, заметно вздрогнул. Я тут же пихнула его обратно в сортир и прикрыла за собой дверь. Жестом велела выдернуть наушники.

— Куришь, мелкий? А если матери скажу? — конечно же, я не собиралась стучать. Просто попугать. Хоть какое-то развлечение.

— Она на ночной…

— Понятно. Что слушаешь?

— Наутилус.

— Ну-ка…

Он протянул мне один наушник, я приложила к уху, и сердце ёкнуло — та самая песня, которую всего пару часов назад еле слышно играла магнитола Дениса.

— Дай второй! — Я не просила. Велела. И Артём, всё такой же растерянный, безропотно протянул и его. Я немного послушала. — А я что-то не слышала у них этого?

— Новая!

— М… А чего качество такое стрёмное?

— С телека писал.

— Мм…

— Людка, я пойду, а?

— Да, свободен, — мотнула головой на выход. — И не кури больше, понял? Увижу, уши надеру.

Он не двинулся.

— Ну?

— А плеер?

— Завтра отдам.

— Э-э-э…

— Чш-ш! Чего ты орёшь? Говорю — завтра! На вот, — сунула руку во внешний кармашек сумочки, вынула мятый косарь, — считай, напрокат взяла. Нормально?

Он хотел деньги, это было видно. Но и за плеер боялся. Наверное, у старшего брата стянул.

— Тём, ну я его сожру, что ли? Верну, серьёзно. Я тебя когда-нибудь обманывала?

— Не.

— Ну и всё. Давай, давай. Утром ещё штукарь накину, идёт?

Тот, чуть замешкавшись, всё-таки кивнул.

— Ну и всё, — протянула ему ладонь, — по рукам?

— По рукам! — А уходя, обернулся: — Только там это, перемотка не работает. На карандаше надо.

— Не ссы, разберусь.

Да, без карандаша было хреново. Крутить на пальце вообще не то — только ногти обдирать. Да и медленно слишком. В поисках чего-то поудобнее забрела на кухню. Подфартило — на подоконнике лежала картонная папка «Дело №», полная газетных вырезок с рецептиками, тетрадных листов — чистых и исписанных, ну и шариковая ручка. Перемотала кассету немного назад, упёрлась лбом в треснутое стекло окна, закрыла глаза…

Качество реально херовое, писал так, «через комнату», то есть, просто поднеся мафон, или на чём он там, к телевизору. К тому же, похоже, поверх другой записи. Так что на фоне не только тётя Марина — Тёмкина мать вполголоса материла дядю Витю — отца, но ещё и иногда прорывались звуки «нижней» песни. Но в целом…

С первых нот — хриплый, немного ленивый такой саксофон с хулиганским характером. Прямо по нервам! Незамысловатый мотивчик вступления, но от него быстрый, просто мгновенный какой-то позитив. Словно в душу фонариком посветили. Жаль с текстом засада. Ужасно хотелось понимать, о чём напевает своим бархатным голосом Бутусов — ведь он ну просто не может о херне! — но, блин, слишком много шума фоном!

«Я просыпаюсь…/непонятно/… я просыпаюсь…/долго непонятно/…ичто в живых остались только мы с тобой

Фу-у-ух, ворох мурашек, волоски на руках дыбом. Блин, как это можно вот так — одним, двумя словами душу подцепить, а?

«И что над нами…/непонятно/…воды, и что над нами…/непонятно/… не хватит на двоих. Я лежу в темноте»

И припев — такой прозрачный и точный. На поражение:

«Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. Дыханье… Сука, ты Вить, понял?» Я невольно рассмеялась — тётя Марина не вовремя вклинилась, конечно…

Раз за разом слушала и мотала, слушала и мотала — и час спустя разобрала уже практически весь текст. А ещё обнаружила, что изрисовала почти все пустые тетрадные листы из папки с рецептами. Маленькие, но тщательно прорисованные почеркушки — какие-то люди, киты, птицы. Кто был на этих рисунках? Не знаю, но думаю, что я-то точно там была. Я и мой мир. Мои чувства. Такие же корявые и неумелые, как и сами картинки.

А ещё, весь этот час я улыбалась.

«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить… Но ты спишь и не знаешь — а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать…»¹

И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались… но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом.

Примечания

1

«Дыханье» Гр. «Наутилус Помпилиус. Сл. Илья Кормильцев, муз. Вячеслав Бутусов, исп. Вячеслав Бутусов. (1995г)