Три богини судьбы

Татьяна Степанова, 2010

Катя Петровская – криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД – разочарована: никакой загадки в новом деле нет. Роман Пепеляев расстрелял девять человек в центре города, потому что сошел с ума. Но почему после устроенной бойни на глазах целой толпы он не испытывает никаких эмоций? Ни удовлетворения, ни раскаяния, ни апатии. И настолько равнодушен к своей судьбе, что, даже находясь в психиатрической клинике, продолжает кидаться на людей? Причем агрессию вызывают молодые люди определенной внешности. Катя и полковник Гущин, не верящий ни в бога, ни в черта, явственно видят здесь некую чертовщину. И, похоже, не без веских оснований…

Глава 9

ГАСТРОНОМ № 1

В этот день звезды вроде бы не предвещали ничего экстраординарного, и тем не менее кое-что произошло.

Стеклянный купол, под ним залитое солнцем пространство огромного магазина, полосатые тенты над зеркальными витринами, в них все отражено — бодрая суета, группы японских туристов, внимающие экскурсоводам, и две женщины в черном, неторопливо, с достоинством шествующие к гостеприимно распахнутым дубовым дверям.

Две женщины среднего возраста, хорошо одетые, холеные, с одинаковыми мягкими сумками «Соня Рикель».

Сестры Руфина и Августа специально приехали в ГУМ в гастроном № 1, они любили этот магазин с момента его открытия.

— Знаешь, я все думаю над тем предложением. Помнишь, я говорила насчет салона, — Августа смотрела по сторонам, — ты с ходу отвергла, а ведь все же дельная мысль. Только здесь было бы лучше, удобнее. Много народа, приезжих, здесь аура другая.

— Гастроном оживил тут все, как-то сразу все задвигалось, зашевелилось, — Руфина усмехнулась. — А то было как в музее: бутики, витрины… Нет.

— Что нет? — спросила Августа с легким раздражением.

— Нет, идея с салоном нам не подходит. Да и никто в ГУМе этого нам не разрешит. Слушай, я сразу в кондитерский отдел. А ты посмотри там… выбери какого-нибудь хорошего вина.

Августа послушно кивнула. Сестры вошли в гастроном и разделились. Руфина направилась прямо к витринам с тортами и пирожными — в самый конец линии. Да, ей нравился этот магазин. Идея была совсем неплоха, и ведь кому-то пришла она в голову. Возможно, кто-то бывал в Лондоне и видел тамошний универмаг «Харродс» — там тоже имелся гастрономический отдел. Но здесь, в шаге от Красной площади, под бой курантов, все получилось как-то по-своему, почти по-домашнему, на давно уже забытый, отринутый лад.

Аромат ванили…

Витрина с пирожными — песочные корзиночки с жирным кремом: «розочка», «грибочки», пирожное «ленинградское», пирожное-«картошка»…

Что-то сладкое, почти приторное и безумно нежное, как материнский поцелуй…

Руфина застыла перед витриной. Со стороны могло показаться, что вот — женщина на пороге пятидесятилетнего рубежа стоит в центре гастронома и выбирает, выбирает, что повкуснее. Звезды не сулили сегодня даже воспоминаний детства, но вот не чаешь, где найдешь — воспоминания нахлынули вместе с запахом ванили.

Песочные корзиночки: «розочки», «грибочки» на блюде кузнецовского фарфора. Мать купила кузнецовский сервиз «по случаю» в антикварном. Когда переехали в Москву и начали обживать дом — особняк на Малой Бронной, надо было обзаводиться всем — приличной посудой, хрусталем. Денег тогда у матери уже на все это хватало, даже вдоволь было чеков для магазина «Березка», заменявших валюту. Странно, но магазин с таким названием, где продают модную обувь и разные там фишки, теперь в двух шагах от их дома на Малой Бронной. Но та, старая советская «Березка» была почище всех этих новых навороченных бутиков. Или ей сейчас так только кажется?

Прошлое, как, оказывается, просто его вспомнить, прочувствовать каждой клеткой, оно никуда не ушло, не делось. И хотя сейчас в настоящем — обеспеченный быт, приглашенный дизайнер-декоратор, французские шторы цвета маренго и «Мерседес», который так ловко водит сестра Августа, прошлое… оно все равно кажется почти волшебной страной. Там… где-то там…

Песочные корзиночки-пирожные на блюде кузнецовского фарфора, кофе по-турецки, батарея бутылок на низком журнальном столике — джин, виски, мартини, мать с крашеными волосами цвета воронова крыла, с аккуратной укладкой… Салон мать посещала на Кузнецком мосту, и эта была какая-то особая парикмахерская, куда ездили актрисы МХАТа и жены дипломатов. Мать в голубом платье джерси. А напротив нее — два британских журналиста, кажется, с Би-би-си, и очень известный, модный тогда советский поэт, женившийся на итальянке, — она тоже тут, сидит в кресле, курит в углу. Мать только что предсказывала ей судьбу тэт-а-тэт за закрытыми дверями. Кажется, предсказала развод, но перед ним несколько вполне счастливых лет с «русским». Какой это год? 1978-й или 1979-й? Какой тогда была она, Руфина? Нет, не вспомнить сейчас… В памяти всплывает другое: мальчик, спускающийся по лестнице, — лет восьми, светловолосый, очень живой, смышленый и миловидный, в джинсовом комбинезоне. Вот он уже на последней ступеньке, а вот перед зеркалом. Теперь на месте зеркала там, в зале, большой портрет матери…

Мальчик долго смотрит на свое отражение, потом плетется в гостиную, где мать, великая Саломея, с гостями, с клиентами.

— Руфина, забери брата! Руфочка, где ты, долго тебя звать? Сокровище мое, я занята сейчас, мама занята, я приду к тебе позже, и мы вместе почитаем на ночь, а сейчас, пожалуйста, не мешай. Руфина, забери же Тима, займи его, поиграйте вместе!

Руфина слышит этот голос из прошлого — как ясно он звучит, даже эхо летит тут, в этих залах, заново отделанных, таких «советских» залах гастронома № 1. Брат Тим, Тимофей, он был младше ее, как и бедная сестра Ника, гениальная в своем паранормальном даре победоносная дурочка Ника.

В каком же году это было? Корзиночки-«розочки», торт «Птичье молоко» — за ним тогда стояли километровые очереди в кулинарию ресторана «Прага». Сейчас этот торт можно купить везде, но вкус у него другой. И лишь здесь, в гастрономе, вкус тот же… почти тот же… Почему? Только они одни помнят настоящий рецепт?

Брат Тимофей всегда любил пирожные, обжирался сладким, как…

— Мне, пожалуйста, разных пирожных, ассорти, — Руфина наконец-то сделала выбор, обратив ясный взор свой на продавщицу в крахмальной наколке. — Вот таких три, таких два, ореховый рулет…

— Один рулет?

— Нет, три… потом вот это творожное, и этих, с кремом…

Ага, вспомнила, это было незадолго перед приездом к ним в дом цыгана. В Москве знали его под кличкой Бриллиантовый мальчик. О нем потом столько всего писали, столько плели… И про дочь генсека, и про его поступление в Большой театр… «Бриллиантовый мальчик» приехал в тот вечер к их матери Саломее. И она спросила его: «Отчего ты пришел ко мне? Ступай к своей цыганской гадалке». Но он хотел слышать ее слова, и она ему что-то сказала, опять же за закрытыми дверями, с глазу на глаз. Что-то такое, что ему совсем не понравилось, что привело его в ярость, и он ударил ее — великую Саломею. Поговаривали, что часто по пьяной лавочке он поколачивал и дочь генсека, которая была как кошка в него влюблена.

Такой мать свою Руфина видела впервые. Саломею всю трясло. У нее была ссадина на переносице, но она ее словно не замечала. «Бриллиантовый» давно смылся, а она все сжимала кулаки. А потом закрылась у себя в комнате и не выходила до середины следующего дня. А когда вышла, то они все — дети — были напуганы… На руках матери появились бинты, и кровь проступала на белой марле. И потом она сразу пошла в ванную отмывать те предметы, которыми часто пользовалась во время своих сеансов, — серебряную чашу и блюдо, произведение дагестанских серебряных дел мастеров из аула Кубачи.

— Мама, помочь?

— Закрой дверь!

Мать обернулась и резко рванула дверь ванной на себя, но она, Руфина, тогда еще очень юная, успела заметить, что вода на дне ванны цвета мясных помоев.

С ним, с этим цыганом, потом произошло несчастье. Правда, не так скоро, через несколько лет. С другим человеком несчастье произошло быстрее.

— А есть у вас яблочный мармелад? Ну тот самый, помните, что резали такими большими ломтями? — Руфина улыбнулась продавщице и получила в ответ улыбку.

А ВОТ ЭТОТ СЛУЧАЙ, когда мать снова была вне себя, произошел гораздо позже. Это было уже при Андропове. Как-то сразу все стало в их доме иначе, непривычно. Иностранцев как ветром сдуло. И не приезжали больше толстые тетки с перманентной завивкой в бархатных пальто, отделанных ламой, все как одна в одинаковых финских сапогах — «цековские жены». Они боялись засветиться в церкви и крестили своих детей и внуков тайком, «из-под полы» где-нибудь в глухих сельских приходах в дальнем Подмосковье или вообще в глубинке, чтобы ненароком не донесли, не написали в ЦК. А вот к ясновидящей Саломее ходить не боялись, потому что она была «разрешена» и «принята» на самом верху.

Но при Андропове это как-то все разом оборвалось. Больше того — однажды в их доме появились двое в серых костюмах, похожих на униформу: «Велено кончать всю эту вашу самодеятельность».

— Кем велено?

— Догадайтесь с трех попыток. Вам все понятно? Велено кончать. Иначе двадцать четыре часа на сборы и вон из Москвы. Мы вас предупредили.

Мать после их ухода сидела в зале. Там с ней был только Тимофей. Она уже тогда особо выделяла его. Потом она ушла к себе и снова надолго заперлась. Среди ночи их разбудил ее страшный вопль. Но они не спустились вниз, сидели по своим комнатам в темноте, тревожно прислушиваясь, зная, что нельзя беспокоить ее там, в ее полуночном затворничестве, и нельзя зажигать света — нигде, во всем доме. Иначе — беда.

Мать вышла на следующее утро, и на руках ее снова были бинты. Пятна крови пестрели на ковре, их потом отмыли с порошком. Две любимые материнские канарейки (их клетка была в комнате) сдохли, не пережив той ночи. Тимофей закопал их трупики во внутреннем дворе.

А через пару дней по Москве пополз слух, что Андропов помещен в ЦКБ, что-то очень серьезное с почками. Из больницы, как известно, больше он не вернулся.

ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО ВСПОМИНАТЬ?

КТО ЗНАЕТ — ЗАЧЕМ…

Дубовые панели, сияющие витрины, жирный крем, приторный, как поцелуй…

Августа тем временем ходила вдоль винных стеллажей, выбирая вино и коньяк. В этом отделе больше всего было иностранцев и вообще мужчин. Один — полноватый, крепкий, ровесник по возрасту, — кажется, поглядывал в ее сторону с интересом.

— Советую взять армянский.

— Спасибо за совет.

— Вашему мужу понравится.

— Я не замужем. А вы не видели тут где-то на стеллажах «Массандру» и этот… все время забываю, как он назывался… портвейн «Красного камня»?

Мужчина прошел к дальнему стеллажу.

— Вот здесь, пожалуйста.

— Еще раз большое спасибо.

— Простите… мы не встречались раньше? Вы мне кого-то напоминаете…

Он был крупным мужчиной, хотя и не таким высоким, как хотелось бы, и, кажется, ужасно стеснялся. У него были слегка оттопыренные уши, что делало его похожим на школьника, переминающегося у классной доски с ноги на ногу. «Мы не встречались раньше?» — классический прием съёма. Однако на «съёмщика» обеспеченных дам он не был похож. Мясистое лицо обрамляла аккуратная модная бородка, вместо ботинок — кроссовки.

— Люблю сюда приходить, — сказал он Августе. — Хлеб здесь очень вкусный.

— Да, точно, и пирожные.

— Однако все дорого.

— И не говорите.

— Берут и за место, потому что ГУМ, и вообще за… не знаю, за память, что ли… за удовольствие детство вспомнить, — незнакомец указал на горку, сложенную из синих банок сгущенки. — Везде можно купить, но только тут стоишь и вспоминаешь, как лет этак тридцать назад тайком от матери варил вот такую банку… Чтоб была сгущенка-варенка, а она ка-ак у меня бабахнула, словно граната, и к потолку прилипла.

— Надо же… А я на печенье «Юбилейное» здесь всегда смотрю. В детстве это было что-то вроде хлопьев — разломаешь на кусочки и молоком зальешь, сладко, объеденье.

— Вы очень элегантная женщина. Вы, наверное, спортсменка?

— Совсем нет.

— У вас такая спортивная фигура. Я сам раньше спортом занимался — боксом. Ну а теперь только на силовых тренажерах.

— Что вы говорите…

— У нас свой небольшой бизнес семейный… Я в Подмосковье живу. А вы москвичка?

— Да.

— А тут, в ГУМе, сейчас москвичей мало. Москвичи — настоящие москвичи — сейчас по домам сидят.

— Ну почему? С чего это вы взяли?

— Так, наблюдение жизни. Меня зовут Петр… Петя как-то уж и не по возрасту, а ваше имя?

— Августа. Можно Августина.

— Вы очень элегантная и красивая. А могу я спросить…

— Простите, мне надо идти, вон моя сестра.

— Это кто еще такой? — спросила Руфина, когда они вышли из гастронома.

— Понятия не имею. Сколько коробок ты набрала!

— Так что же ты ждешь? Помоги.

— Давай отнесем это все в машину, потом вернемся, походим тут еще по магазинам, а после кофе выпьем где-нибудь, — Августа забрала у старшей сестры почти все покупки — она была сильной, ей было не тяжело.

— Хорошо, только надо не опоздать домой. У нас сегодня прием с четырех часов.

Уходившись по ГУМу так, что они уже не чуяли под собой ног, купив черные замшевые туфли для Руфины и несколько пар трусов для сестры Ники, они зашли на второй этаж, в кафе над самым фонтаном, сели за столик на галерее и сделали заказ.

— Я есть хочу до смерти, — Августа смотрела меню, — а у них тут только салаты, омлеты… Ничего мясного. Слушай, надо следить, чтобы она носила белье аккуратно.

Руфина кивнула. Речь шла о Нике.

— То есть чтобы она вообще всегда его носила. А то ведь она часто забывает.

— Что ты от нее хочешь? Ты же знаешь ее.

— За столько лет можно было понять, что надо носить трусы, когда в доме толчется с утра до ночи столько народа, — Августа хмыкнула. — Я, что ли, обязана следить за ней?

— И я не обязана.

— Ты ей сестра.

— А ты тоже не… Ладно, я поговорю с ней, внушу ей. Мы должны на какие-то вещи закрывать глаза, не травмировать ее по пустякам, иначе она сорвется, помнишь, как было в тот раз… А если она сорвется, то пострадает наше общее дело, которое, кстати, кормит нас, приносит нам деньги.

— Смотри-ка, а он тоже тут, — усмехнулась Августа. — Этот тип… поклонник из винного отдела. Вон за тем дальним столиком, и сюда смотрит.

Руфина достала из сумки модные очки, нацепила их и, нисколько не смущаясь, обернулась, разглядывая назойливого незнакомца.

— Ничего, вроде солидный, и по возрасту тоже… Живот пивной.

— Петр.

— Успел уже имя свое сказать тебе?

— Успел, успел, — Августа обернулась и помахала поклоннику.

И, словно только дожидаясь от нее поощрения, он быстро поднялся из-за столика и подошел к ним:

— Здравствуйте еще раз.

— Вот это моя сестра Руфина, — сказала Августа.

— Очень приятно… Петя, — мужчина совсем засмущался, зарумянился, но быстро взял себя в руки. — Извините, я подумал… Вот там внизу в театральной кассе билеты были. Я купил два… хорошие места… Я подумал, а вдруг вы не откажетесь. Вот — это для вас, — он буквально всучил Августе билет.

— Да что вы, зачем?

— Хотелось бы продолжить знакомство. Очень хотелось бы.

— Какой спектакль, на какое число?

— На завтра, начало в семь, я буду ждать вас у театра.

— Так какой все-таки спектакль? — вмешалась Руфина, третья лишняя.

— Балет, я не знаю, я спросил, есть что в Большой на хорошие места, кассир предложила вот это… Только это новая сцена, ничего?

— А старой мы, наверное, и не дождемся, — усмехнулась Августа. — Спасибо за билет.

— Балет «Корсар», — Руфина рассмотрела название спектакля уже в машине, когда они отъезжали от ГУМа. — Завтрашний спектакль. Пойдешь?

— А почему нет?

— Думай, что делаешь.

— Я всегда думаю, сестра.

— На кой черт тебе этот бородатый кретин?

— Может быть, найду ему применение… Ты ведь не разрешаешь мне…

— Ладно, с тобой все равно спорить бесполезно, ты всегда все делаешь по-своему.

— Да, уж такая я на свет уродилась, — усмехнулась Августа и прибавила газа.

Серебристый «Мерседес» — гордость сестер-Парок — рванул в сторону набережной, странное дело — в этот час свободной от пробок. Августа обожала быструю езду.