12
Вечером я пошел к Манушак в больницу, мы стояли у окна, ели черешню, выплевывая косточки во двор. Я рассказывал ей, что произошло во время похорон, когда в воротах больницы показался Толик, увидел меня и позвал:
— Трокадэро хочет тебя видеть.
— Что ему нужно? — спросил я.
— Он сам скажет.
«Интересно, как он меня нашел», — подумал я.
— Жду в машине! — крикнул Толик.
Мы переехали через Метехский мост и, свернув по набережной налево, подъехали к двухэтажному строению с покосившимися от сырости стенами, на первом этаже которого была дешевая закусочная. Прошли полутемный зал и вошли в маленькую комнату, в комнате стоял деревянный стол, на нем — телефонный аппарат и счеты. За столом сидели Трокадэро и Куса. Этот Куса был родственником Трокадэро, он приехал откуда-то с гор искать удачи в городе; он во всем подражал Трокадэро, ходил, нахмурив брови. Хорош был собой, походил на рассерженного Марчелло Мастроянни.
Трокадэро улыбнулся мне, когда я сел, хлопнул по плечу и справился:
— Как ты?
Он редко интересовался мной, мне стало приятно.
— Ничего, — ответил я.
— Эти сукины дети позвонили, надо встретиться, денег просят.
— Кто они? — спросил я.
— Кукийские[1], Чомбэ и Хихона, они подстроили эту подлянку.
Эти имена я слышал, но в лицо не знал ни одного.
Он выматерился:
— Не прощу им этого.
— А я тебе зачем? — спросил я.
— Думаю, это дело и тебя касается?!
Я пожал плечами:
— Что мне нужно делать?
— Будь рядом со мной, а точнее, на своем месте.
Все это показалось мне немного странным: зачем я ему понадобился, у него есть свои люди, именно то, что надо, и где это «мое место», что это значит? А вслух сказал:
— Ну конечно, я с тобой, на своем месте. — Что мне еще оставалось делать?
На губах Кусы буквально на секунду мелькнула усмешка, я не удивился, знал — он невысокого мнения обо мне.
— Кто идет из евреев? — спросил я.
— Никто.
Деньги платили они, так и идти должен был кто-нибудь из них, я-то тут при чем. Одним словом, я не знал, что и думать.
В этот момент зазвонил телефон, Трокадэро сразу поднял трубку. Минуты три он слушал, по его лицу ничего нельзя было понять. Потом сказал:
— Хорошо, — и повернулся к Кусе: — Иди, ждут.
Тот встал и вышел из комнаты.
— Нашли водителя такси, который той ночью подвозил Терезу, — сказал Трокадэро.
— Ага, — я знал, что для подтверждения свидания между Хаимом и Терезой необходим был свидетель.
— Теперь легче будет сторговаться с легавыми.
Я кивнул.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил Трокадэро.
— Нет, спасибо.
Такой дружеский тон меня настораживал, это было не совсем обычно. Его не интересовало, что я был арестован, он даже не спросил, что там со мной происходило.
Через час мы преодолели крутой подъем, и Толик притормозил у шлагбаума в Золотом квартале. Мы ждали, пока не проехал длинный состав товарняка, затем переехали через пути и подъехали к выкрашенной белой краской закусочной. Там нас встретил Вагиф, татарин Трокадэро, как называл его Хаим. Он подошел, нагнулся к Трокадэро.
— Дело идет, — тихо произнес он. — Нашелся один человек, лично у меня появилась надежда. Может, повезет.
Трокадэро вышел из машины, они отошли на пять-шесть шагов и начали шептаться между собой. Что им было скрывать от Толика? Скорей всего, они избегали меня, мне стало не по себе. «В чем дело?» — в который раз подумал я. Вскоре Вагиф повернулся и пошел в сторону закусочной. Трокадэро опять сел рядом с Толиком, сказал: «Трогай», и мы продолжили путь.
Чомбэ и Хихона встретили нас на маленькой грязной площади за кладбищем рядом с заброшенными складскими помещениями. Они сидели на длинной деревянной лавке. Завидев нас, приподнялись и приняли деловито-сердитое выражение лица.
— И ты выходи, — сказал мне Трокадэро, он холодно скользнул глазами по Чомбэ и Хихоне, не ответил на приветствие, подошел и сел на лавку. Затем повернулся ко мне. — Какая здесь вонь, — сказал он и с отвращением сплюнул.
Я согласно кивнул головой, поморщился и присел рядом с ним.
Чомбэ и Хихона, они были почти одного роста, слегка опешили. Который из них был Чомбэ, а который Хихона, я узнал, только когда менты повели меня в морг и показали их тела.
— Ты, приятель, вообще-то, к нам пришел или как? — спросил Чомбэ.
— А вы как думаете?
— Мы знали, что ты должен прийти, и, если я не ошибаюсь, ты уже здесь, вот, сидишь рядом.
— Лучше было нам не встречаться по этому делу, — прямо взглянув ему в глаза, сказал Трокадэро.
Хихона не согласился с ним:
— Я так не думаю, братан, много хорошего о тебе слышал, надеюсь, мы и с этим делом управимся так, как положено достойным людям.
Годами они оба были старше Трокадэро, хотя с первого взгляда об этом трудно было догадаться, седая голова и сморщенное лицо Трокадэро вводили в заблуждение. В это время на площадь на большой скорости влетела машина Романоза, чуть не наехав на Чомбэ, так что ему пришлось отпрыгнуть в сторону. Из машины вышли Романоз и Куса. Романоз развел руками:
— Что поделаешь, старая, тормоза барахлят.
Чомбэ и Хихона прекрасно поняли, что тормоза тут были ни при чем, и на их лицах промелькнула ядовитая усмешка, только и всего, больше ничем это не выразилось.
На площади стали собираться любопытные — сразу две машины здесь, по-видимому, было большой редкостью.
Толик сидел в машине и спокойно глядел на нас.
— Сколько просите? — спросил Трокадэро.
Те как будто замешкались.
— Двадцать тысяч, — сказал Хихона, — и больше хотели запросить, но из уважения к тебе согласны на двадцать.
Затем Чомбэ продолжил:
— Если они дадут больше двадцати, будет ваше.
Трокадэро не торопился вступать в беседу.
— Больше двух тысяч они не заплатят, — сказал он наконец.
— Мы думали, вы серьезные люди, — Хихона оторопел.
— Для вас и это много, — огрызнулся Куса.
— Не надо так, — Романозу не понравилась выходка Кусы, — давай поговорим спокойно.
— Хм, — злобно ухмыльнулся Хихона.
Чомбэ напрягся:
— Мы дело сделали, а вы хотите деньги заграбастать? Что, за дураков нас держите?
— Я защищаю интересы своего друга, — процедил сквозь зубы Трокадэро.
— Нам не важно, почему ты ввязался в это дело. Двадцать тысяч — и ни копейкой меньше, — раздраженно сказал Хихона.
— Столько вам никто не заплатит, — покачал головой Романоз.
— А две тысячи — это что? Смеетесь над нами? — Чомбэ уже не мог скрыть злости.
— У евреев денег куры не клюют, заплатят, — стоял на своем Хихона.
— Не заплатят, — Трокадэро тоже не собирался уступать.
— Значит, не похоронят? А что же они будут делать? Хранить, как Ленина? — На губах у Чомбэ заиграла презрительная усмешка.
Я не сдержался и засмеялся, Куса так взглянул на меня, что мурашки поползли по коже.
— Двадцать тысяч, и никаких разговоров, — не соглашался Хихона.
— Они нам и шанса не оставляют, войны хотят. — Куса повернулся к Трокадэро.
Тот ничего не ответил.
У Чомбэ и Хихоны одинаково ожесточился взгляд.
— Вы думаете, нас легко запугать? — спросил Хихона.
Трокадэро взглянул сначала на одного, потом на другого и ухмыльнулся, он был абсолютно спокоен.
— Нет, так не пойдет, — забеспокоился Романоз, — спор дураков кончается дракой, а умные люди всегда находят общий язык.
— Не нравится мне это место, пошли за склады, — встал Трокадэро.
— Зачем? — удивился Хихона.
Трокадэро показал на зевак:
— Не люблю, когда на меня пялятся, я не клоун в цирке, — повернулся и пошел в сторону складов. Для Хихоны и Чомбэ такое поведение было не совсем понятно, но что они могли поделать, пошли следом.
Мне показалось, что Трокадэро осматривался вокруг с особенным вниманием. «Что же он задумал?» — пытался понять я.
— Менты с этого дела собираются взять свое, — сказал Чомбэ.
— Сколько? — спросил Трокадэро.
— Десять тысяч.
— Какие менты? — теперь спросил Романоз.
— Начальник отделения милиции нашего района и его заместитель, — уточнил Хихона.
— Они нам дали это дело, — продолжал Чомбэ, — так что и в наше положение войдите, нам тоже деньги нужны, что ж, мы зря старались?
Они говорили еще полчаса и сговорились на пятнадцати тысячах. Чомбэ и Хихона были не особенно довольны.
— Только из уважения к вам, другим мы бы ни за что не уступили столько, — сказал Хихона.
Встретиться уговорились на другой день в десять часов утра. Трокадэро должен был принести деньги, а они — выдать парня, которому нужно было пройти под гробом.
— Как только сделает, что надо, сразу отпустите, чтоб никто его не тронул, — потребовал Чомбэ. — Не стоит из-за такой мелочи нас обижать и терять наше уважение к вам.
Трокадэро нехотя кивнул:
— Только завтра встретимся здесь, за складами, на площади слишком много зевак собирается.
Романоз решил подмазаться к кукийским.
— Если такие люди, как мы с вами, не поймут друг друга, кто же еще сможет это сделать? — расплылся он в улыбке до ушей и с обоими попрощался за руку.
— Спасибо, — сказал Трокадэро с серьезным выражением лица и тоже обменялся с ними рукопожатием.
Куса даже не взглянул на них, на лице его было презрение, он подошел к машине и сел. Я догадался, что у каждого из них была своя роль.
— Ты что, остаешься? — окликнул меня Трокадэро.
Я очнулся. У меня было странное ощущение, что меня с ними ничего не связывало, что я просто наблюдал за событиями.
Только Толик завел машину, как к нам подошел Чомбэ.
— По дружбе хотим вас уважить, примите от нас курево, — предложил он Трокадэро.
— Не надо, — покачал головой Трокадэро, — мы далеки от таких удовольствий.
Когда съехали вниз, Толик сказал:
— Как появился новый министр внутренних дел, город наполнился куревом и наркотой, в прошлом году такого не было.
— Чем больше одурманенных, тем им спокойней, — заключил Трокадэро. Он говорил обычно таким тоном, будто предупреждал: только посмей не поверить.
Романоз и Куса подъехали к той же закусочной, их поджидал Вагиф. А мы переехали через пути и стали спускаться к центру города. Трокадэро повернулся ко мне:
— Поужинаем вместе?
Я устал быть рядом с ним в постоянном напряжении, хотелось только одного — убраться поскорей, но я испугался, как бы он не обиделся и не переменил своего отношения ко мне, поэтому улыбнулся и кивнул.
— Мы приглашаем, — добавил он.
Мы вошли в хинкальную на Колхозной площади, прошли в самый конец и сели за угловой столик. Было жарко, Толик расстегнул пуговицы на сорочке, показался большой серебряный крест.
— Дедовский, — сказал он, — дед был царским офицером, воевал на стороне грузин, против большевиков, в двадцать первом погиб в бою под Коджори.
— И мой дед там сражался, — сказал Трокадэро.
Я знал о тех боях от Мазовецкой. Оказывается, мой дед возглавлял конный полк, дважды был ранен и самым последним оставил поле боя. Мне захотелось рассказать об этом, но я не стал, вдруг они приняли бы это за бахвальство, я постеснялся.
Официант поставил на стол деревянное блюдо, полное хинкали, затем принес бутылку водки и кружки с пивом. Я так увлекся едой, что обо всем позабыл. Когда в конце концов я поднял голову, заметил, как Трокадэро и Толик удивленно уставились на меня.
— Очень вкусные хинкали, — оправдался я. Опрокинул рюмку водки, запил пивом и прикурил сигарету. Догадывался, что-то не так, такие люди так запросто не возьмут тебя в свою компанию, но ответа у меня не было, да и чувствовал я себя прекрасно.
В какое-то мгновение я вдруг решил спросить: «Как думаете, кто убил Рафика?» Но мозгов хватило, и я прикусил язык. Даже знай они ответ, разве бы мне сказали?
Потом Трокадэро спросил у меня:
— Что там было, в ментовке?
Я рассказал.
— Повезло, что тебя не было в городе, — сказал он под конец, — а не то они так легко тебя не выпустили бы. — Потом добавил: — Хаима зря там держат.
Когда зашел разговор о дядях Хаима, Толик спросил:
— С одним ясно, у него сердце не выдержало, но почему другой покончил с собой, не понимаю?
— Наверное, почувствовал, что не выдержит и заговорит, — пояснил Трокадэро.
— Да, но кто-нибудь все равно проболтается, столько народу арестовано, — сказал я.
— Значит, он знал больше других, иначе какой в этом смысл?
— Такие люди вызывают у меня уважение, — сказал Толик.
— И у меня! — согласился Трокадэро.
«Что может быть важнее жизни для человека?» — думал я и считал поведение покойных глупостью, но не мог же я сказать это вслух.
— Что же он мог такого знать? — спросил я.
— Говорят, они накопили долларов немерено и где-то припрятали, — сказал Толик.
Я усомнился в сказанном:
— Деньги живым нужны, к чему они мертвым?
— Ты прав, — согласился Трокадэро, — тут другая причина кроется, более важная.
Толик водку не пил, всю бутылку выдули мы с Трокадэро, к этой водке надо прибавить три кружки пива, в общем, я опьянел. Они отвезли меня домой, мы договорились, что они заедут за мной в половине десятого, на этом и распрощались.
Нетвердой походкой я начал подниматься по лестнице, увидел отца у двери Мазовецкой, он рылся в карманах, у ног лежали сумки с обувью и инструментами.
— Ключей не могу найти, — пожаловался он.
— Позвони, откроет.
— Может, спит уже, не хочу будить.
Давно уже я заметил, что старуха Мазовецкая опостылела ему, но деваться ему было некуда.
— Верни мне деньги, — сказал я.
— Завтра отдам.
Я шагнул и позвонил в дверь:
— Сейчас давай.
Он не ответил. Мы стояли и сердито глядели друг на друга, в это время Мазовецкая открыла дверь. Отец вошел и собрался закрыть за собой дверь, но я поставил ногу на порог и придержал ее:
— Верни!
Он достал двадцать рублей и протянул мне. Я взял со злостью:
— Да что ты за человек?!
— Зачем тебе столько денег? Я по частям верну.
В этот момент я почувствовал дурноту, и меня вырвало. Я оперся на перила, чтобы не упасть.
— Что ты натворил, кто же это будет вытирать? — У отца вытянулось лицо.
Я выпрямился и зло выматерил его. Испуганный, он уставился на меня, ничего не сказал, потихоньку закрыл дверь, и я услышал щелканье замка. Я поразился сам себе, будто это не я, а кто-то другой матерился вместо меня. Наконец я добрался до своего чулана, вошел и свалился на постель.
Через два часа меня разбудила Манушак:
— Выпил? Если б ты знал, какая вонь стоит.
Я обрадовался, увидев ее. Она достала карамельку из кармана и положила мне в рот. Руками пощупала мое новое одеяло и матрац:
— Смотри, какой мягкий. — Заметила кожаную сумку возле шкафа и взглянула с удивлением.
— Не стал продавать, решил тебе подарить.
Она подошла и взяла.
— Спасибо большое, мама обрадуется. — Она осмотрела сумку и поставила на стол. — А где аттестат? — затем спросила она.
Я показал на шкаф, она осторожно взяла и взглянула. Это был сложенный вдвое картонный лист, на вложенном внутри листочке были написаны мои имя и фамилия и полученные по разным предметам оценки. Она громко прочитала все до конца и засмеялась. От радости у нее появлялась косинка в глазах, и она становилась еще милее.
— В январе я стану совершеннолетним, получу паспорт и женюсь на тебе.
У нее опять слегка закосили глаза.
— Я унесу аттестат и спрячу, как бы кто не украл. И промокнуть может, если крыша протечет в дождь.
Я был совсем не против, у меня не было никого надежней Манушак. Она подошла к столу и спрятала аттестат в сумку, достала из кармана губную гармошку и показала мне:
— Гляди, что у меня есть, санитарка подарила. — Поднесла ее к губам и наиграла танцевальную мелодию.
— Когда ты успела выучиться? — удивился я.
— Целый вечер старалась, и вот, кажется, получается.
Гармошка была старая, издавала глухие, хриплые звуки. Я вскочил и пустился в пляс. Манушак играла, глаза ее смеялись.
Эх, Манушак, Манушак, хорошая моя девочка…
