Ахиллесова пята

Тоска Фантазия (2024)

Уже несколько лет страх пожирает Надю изнутри. Ей кажется, что её тело медленно умирает, как когда-то на глазах умирала от онкологии бабушка, но ни один врач не воспринимает эту проблему всерьез. Надя берется за дело сама и начинает вести дневник, в котором подробно описывает симптомы. Случайным образом, он попадает к одногруппнику Нади, который вызывается ей помочь. Они вместе встречаются лицом к лицу со страхом, не подозревая, что у каждого из них есть свои скрытые мотивы.

Глава 1

Родинка на лопатке, тёмная и слегка выпуклая, обнаружилась вечером на планёрке. Она проходила два раза в день перед зеркалом: Надя проводила большими пальцами под челюстью, от подбородка до ушей, спускалась по шее, затем ощупывала лимфоузлы в подмышечные впадинах с двух сторон одновременно, сравнивая друг с другом. Убедившись, что всё одинаково успокаивалась и переходила к следующему участку. Надя прислушивалась к ощущениям в груди, считая пульс на руке. Она помечала, подчеркивая одной линией: есть боль/нет боли, есть стянутость/нет стянутости, сердечные сокращения в норме/превышают норму. Живот пальпировался, так, на всякий случай — кроме тревожной тошноты Надю он никак не беспокоил. Наиболее тщательному осмотру подвергались синяки, непонятного происхождения пятна и незаживающие болячки. Последними осматривались вены ног на наличие возможных тромбов.

Иногда планерка проводилась быстро и спокойно. Надя удостоверялась, что пока никакой неизлечимой болячки не подцепила, собиралась в университет или шла спать. Таких планерок становилось всё меньше и меньше. Чаще всего Надя замечала, что что-то не так и бросалась к телефону. Интернет выдавал сотни видов болезней, одна хуже другой и услужливо предлагал рекламу ритуальных услуг. Надю прошибал липкий холодный пот.

И вот родинка, тёмная и слегка выпуклая. Надя могла поклясться, что ещё недавно этой родинки не было. Впрочем, не очень-то и уверенно.

Она замерила её линейкой и записала в тетрадку.

5 июня 21:47

Невус, выпуклый, края ровные. Цвет темно-коричневый. Не болит, не кровоточит.

Размер: 3 сантиметра

Надя убрала тетрадку в ящик стола, немного подумала и сложила туда и телефон. Рак кожи был третьим самодиагнозом за неделю, что означало одно из двух: либо она умирает, либо сходит с ума.

Ночью Надя ворочалась, запустив руку за спину и пытаясь нащупать родинку. Казалось, что она росла под ладонью. Клетки делились со страшной скоростью и обещали обритую голову, больничную палату и мучительную смерть. Записи к платным докторам не было, бесплатным Надя не доверяла. Она в принципе на врачебную помощь не особо надеялась хотя бы потому, что сама была студенткой медицинского.

— Прирожденный доктор, — отметила мама, когда Надя с первого раза попала бабушке в вену. — С химией у тебя как?

С химией было неплохо.

Бабушка умирала от онкологии, её вроде уже и не замечали. Она лежала в отдельной комнате, закрытая ото всех.

— Привет. — Все родственники по приезде толпой заваливались к ней, неловко стояли пару минут, смотря на бабу Таню как на Ленина в Мавзолее. «Ленин» лежал на старой железной кровати, на двух матрасах и подушках и нуждался в постоянном переворачивании от пролежней. — Пока. — Когда собирались уезжать, действие повторялось.

Баба Таня не отвечала ни на приветствия, ни на прощания. Она угасала долго. Её смерть слилась в водоворот памперсов и жалоб отца, что вся пенсия уходит на лекарства тёще.

Когда мама позвонила и сказала «Всё», Надя успокоилась. Теперь можно было уехать к знакомой далеко на Алтай — до этого не пускали думая, что со дня на день бабы Тани не станет. А ещё больше никаких уколов.

При жизни они мало общались, баба Таня просила им звонить, Надя не звонила. Баба Таня просила почаще приезжать, Надя не приезжала. Потом бабушка обиделась, и просьбы прекратились. А затем пришли результаты анализов, и личность бабушки постепенно начала бледнеть. Выцветали черты характера, будто моль подъедала висевший на стене ковер. Ам-ам и вместо завитка, не самого красивого, но фактурного и запоминающегося появилась проплешина, ам-ам — а вот и ещё одна. От узора оставалось лишь посмешище, которое выбрасывать жалко, а показывать стыдно.

Когда тонированный ваз подъехал к дому, и два мужика вынесли из него табуретки и гроб, Надя пыталась почувствовать боль в грудине или хотя бы вызвать чувство вины, но выходило плохо. Слезы исправно текли, как и у всех, но понимания, что в метре от нее лежит бабушка не было.

Со смертью Надя познакомилась поздно. В детстве были живы многочисленные бабушки и дедушки с прабабушками и прадедушками. Была даже какая-то троюродная тетка в деревне, выжившая из ума и отказывающаяся покидать родовое гнездо. Подозрение, что они когда-нибудь умрут, конечно, было, но казалось таким далёким и не стоящим внимания. И сейчас всё тоже казалось ненастоящим.

Потом неожиданно баба Таня поселилась в её голове. Впервые с Надей они встретились на бабиных поминках в её доме.

— Неси на стол, сейчас с кладбища приедут. — Тётка, вылезшая всё-таки из родных пенатов, протянула Наде блюдца с кутьей. — Потом за киселем приходи. — Она кивнула на кухонный стол, на котором были расставлено розовое трясущееся желе.

Надя таскала блюдца, украдкой заглядывая в бабину комнату. Дверь была открыта, её кровать застелена белым покрывалом, а на ней ровной стопкой покоились взбитые подушки. На непривычно пустой тумбочке вместо горы памперсов и упаковок с таблетками лежала вязаная салфетка, а на ней стояла вазочка с искусственным цветком. Рядом с вазой находилась фотография в деревянной раме. Дверь в комнату дедушки теперь была закрыта.

Толпа вломилась ровно за одну тарелочку киселя, оставшуюся на кухне. Надя и не знала, что у бабы было столько друзей и знакомых. Какие-то двоюродные сестры и внучатые племянницы, снимали сапоги и стаскивали у зеркала черные кружевные платки.

— Отмучалась Татьяна. — Низкая полная женщина притянула Надю к себе. Кисель измазал её пиджак, оставив розовый липкий развод на темном фоне. Надя еле смогла вылезти из сочувствующих объятий. — Помянем, твою бабусю, Настюша.

То, что она не Настя, Надя поправлять не стала.

Мама с дедом зашли одними из последних, отец закрыл за ними дверь. Он что-то листал в телефоне, хмыкал под нос и отвечал, печатая одним пальцем.

— Пап, надо жить. Надо жить… — Мама сняла теплую кепку деда и положила на полку, потом расстегнула его толстую зимнюю кожаную куртку и помогла снять её.

Мама держалась молодцом. Она прошла в ванную, затем отправилась на кухню, было слышно, как распоряжается по поводу горячего. Надя сунула кому-то в бок блюдце с остатками киселя и пошла к ней.

Мама надела бабушкин старый фартук и вместе с тёткой начала мыть пыльный сервиз — многочисленным гостям не хватило тарелок. Она тонкими пальцами бывшей балерины протирала полувековую пыль с отложенного на особый, так и не наступивший праздник сервиза. На белом фарфоре хитро переплетались маки, васильки и колосья, нарисованные так тонко, словно мастер вручную выписывал каждый лепесточек и зернышко.

Балет забрали они с отцом, бабушку рак, а особый случай, которого в детстве так ждала мама, превратился в поминки. Надя прижалась к маме, крепко обняв её. Тётка недовольно фыркнула.

— Всё, сейчас уже не плачут, — по-своему истолковала порыв Нади мама.

В большой комнате был разложен стол, гости уже успели рассесться вокруг него: мужиков отправили на диван, тётки, сёстры и знакомые сидели поближе к двери, чтобы рвануть домой после пары стопок.

— Сначала кутью обязательно. Потом, Настя, не забудь в конце кисель и пироги, — поучала неизвестная родственница.

Все уплетали за обе щеки, час на морозе разжег в них зверский аппетит. В желудках исчезали оливье, тушеная картошка и селёдка под шубой. Пресловутые кутья и кисель были почти не тронуты и готовились к мусорному ведру. Пустовали две тарелки — её и мамина, кусок в горло не лез.

— Она Надя, — зачем-то влез отец.

— Надюша! Что ты молчишь! — всплеснула руками женщина и обратилась к отцу. — А я её всё Настя, Настя!

— Она такая у нас, — подмигнул он.

Надя подтянула к себе салат и начала накладывать. Горка на тарелке росла, а отец с тёткой не замолкали. В квартире становилось все громче, к их разговору подключались и другие родственники, слово время от времени вставлял дед. Обсуждали бабушкину молодость, вспоминали старость. Постепенно перешли на насущные вещи: кто какие закрутки на зиму сделал, какие шины лучше покупать.

Вдруг кто-то рассмеялся.

Мама поднялась и вышла. Надя пролезла через гостей, попутно извиняясь. В ванной горел свет и текла вода.

— Мама, — Надя постучала, но ей никто не ответил.

Она прошла в бабушкину комнату и закрыла дверь. Тут было тихо, прохладно и светло как в больничной палате. Единственным темным пятном было полотенце, накинутое на зеркало. Надя присела на кровать и взяла с тумбочки фото.

На ней была баба Таня с мамой и ей самой, маленькой и сопливой. Надя хорошо помнила день, когда её сделали. Мать кричала на бабу из-за мороженого, которым она угостила Надю. Дома всегда было так: от бруска сливочного пломбира отрезался ровный кусок и клался на тарелку. Потом грели чайник, снимали крышку и водружали тарелку на нее. Тарелка балансировала, угрожая в любую секунду свалиться, а пломбир потихоньку таял. Первую ложечку всегда съедала мама. А тут щербет: вредный, кислый и холодный. Он разъедал Наде язык, но казался невероятно вкусным, не то, что тёплое растаявшее месиво. Мама плакала и показывала на Надин фиолетовый язык и распухшие гланды.

— Да бог с ним с мороженым, Марин! Пойдемте, щёлкну вас!

Отец выгнал их на улицу, к цветущему кусту сирени и сделал фото. Мама держала Надю на руках, её губы были плотно сжаты, а прищуренные глаза смотрели на отца. Даже сейчас Надя знала, что она смотрит на него, словно он стоит позади неё в бабиной комнате. Зритель по другую сторону кадра мог меняться, но презрение мамы были только для отца. Надя пальцем погладила её по щеке. Баба Таня улыбалась: в жизни могло быть что угодно, на фото только улыбка — на память и для потомков. Отец тоже влез на фотографию, его палец торчал в углу и закрывал часть шапок пионов.

Фотография Наде не нравилась. Да и разве не должен тут стоять портрет с лентой в углу? К чему здесь мы, ещё живые?

— Вкусное мороженое, этот ягодный щербет. И если бы отец проследил, ты бы не заболела ангиной в младенчестве и никакого скандала бы и не случилось.

Баба Таня сидела на подоконнике, щелкала семечки, роняя шелуху прямо на пол. Несмотря на холод за окном, на ней были одноразовые тапочки, хлопковое платье и тонкий платок.

— Привет, — не нашла, что сказать Надя.

— Не согласна что ль? — удивилась бабушка. — И, если бы он молчал за столом, мама бы не плакала сейчас в ванной.

— Ты лежишь в гробу, тебе-то откуда это знать?

— Зато это прекрасно знаешь ты, — бабушка загадочно улыбнулась золотыми коронками и исчезла.

Надя опять поскреблась в дверь ванной. Воду выключили и щелкнули задвижкой. Из ванной вылезла очередная тётка, третья на сегодня. В отличии от угрюмой тётки из деревни и сердобольной «Насти» за столом, эта выскользнула как тень, не обращая внимание на Надю.

— А моя мама…

Тётка пожала плечами, не оборачиваясь.

Мама обнаружилась на своем месте, с той же пустой тарелкой. Гости уже были поддатые.

— Ты на кухне была? — Надя села к ней и деду. Она внимательно всмотрелась в мамино лицо. Глаза были усталыми, но сухими.

— В ванной руки вымыла, потом чайник поставила. Надя, ешь. Салата положи, картошки. Надо бабу помянуть.

Дед вздохнул и потянулся за платком в карман.

— Мы когда домой поедем? — зашептала Надя ей в ухо.

— Ез-жайти, — дед утёр слезы. — Посуду сам вымою.

— Пап, поехали, переночуешь сегодня у нас.

— Чего уж там.

Машина долго не заводилась, мама бегала, поднимала крышку капота, копалась в нём, а потом садилась и прокручивала ключ зажигания до упора. Недорогая иномарка тарахтела в ответ, но заводиться не желала. Отец дремал на соседнем сидении, куртка была расстегнула, край рубашки торчал из-под ремня.

— Давай я вызову такси, — робко предложила Надя.

Мама ударила по рулю и прижалась к нему лбом. Она ещё раз прокрутила ключ, и двигатель заработал.

— А что не едем, Мариш? — сквозь сон пробормотал отец.

— Уже едем, спи, — успокоила его она.

Ночью баба Таня пришла снова.

— Снова ты?

— На часах полночь, когда же мне ещё приходить. Ты же в такое время меня и ждала.

Надя отвернулась к стене и накрыла голову подушкой. Баба Таня подобралась ближе.

— Не мы одни не спим.

За стеной скрипела кровать и были слышны влажные, чмокающие звуки.

— Вали к черту и отца с собой забери.

Бабушка либо не расстроилась, либо не подала виду. Она улеглась рядом с Надей, так и не скинув свои хлипкие тапочки. Она прижалась к Надиной спине и горячо зашептала:

— Мама будет в порядке, пройдет девять дней, потом сорок, потом год, и она снова будет улыбаться, растить цветы и готовить свои любимые безе. Уволится с работы, принесет свою серую папку с файлами и засунет её в мусорку, затем с антресоли достанет пуанты, сдует с них пыль и прижмет к груди. Она будет сидеть в просторном, светлом зале, в черных брюках и белой блузе — ну просто француженка — а маленькие девочки в розовых и белых пачках стоять у станка и внимать каждому её слову. В Рождество со сцены театра будет звучать Чайковский, а когда балет завершится, её пригласят на сцену. Под каблуками будет лежать искусственный снег, а махать мама будет тебе и деду на первом ряду. В буфете будет обязательно продаваться только растаявший пломбир, а дома тебя будет ждать тебя белый накрахмаленный халат.

Спустя сорок дней мама с отцом развелись. В один день он просто исчез. Надя пришла с факультатива по химии и обнаружила, что его высоких резиновых сапог, которые мозолили глаза каждый день и занимали значительную часть их маленькой прихожей, больше нет. Надя заглянула в гардероб: исчезли толстовки, молодежные для молодящегося отца, джинсовка и теплая куртка. В шкафу в комнате родителей исчезли офисные рубашки, футболки и штаны. На полке с нижним бельем оставались только мамины кружевные бюстья и трусы, семейники и плавки забрал отец. Видимо надеялся, что в аду найдется речка с пляжем. Надя просунула руку под стопку полотенец, заначка тоже пропала. Она побродила по квартире: коврик для йоги, десяток помад на туалетном столике и книга вверх корешком, надкусанный и засыхающий круассан с клубникой в корзиночке на столе. Отец вывез всё, включая запах одеколона — сейчас дома пахло только моющим средством и маминой Кристиной Ричи.

В ванной нашла старую отцовскую бритву, которая упала и завалилась за баночки кремов, и выкинула её сама.

В замочной скважине повернули ключ. В квартиру зашла мама.

— Надь, ты чего так рано? — поинтересовалась она, поставив пакеты.

Этот вопрос следовало задать маме: на часах было всего около четырех. Надя посмотрела на место, где раньше стояли сапоги. Не осталось ни следа, ни песчинки, пол сиял чистотой. Мама заметила её взгляд и поставила туда свои ботинки.

— Разбери пакеты, пожалуйста.

В пакетах вперемешку с продуктами обнаружились витамины и таблетки. Надя потрясла ярко-желтую тубу, таблетки приветственно зашумели. Вся таблица Менделеева для того, чтобы улучшить самочувствие.

— Что ты глаза вытаращила? — мама легонько щипнула Надю за руку и забрала лекарства. — Разбирай дальше. Мясо засунь в морозилку, только курицу поставь в холодильник, я её на ужин запеку.

Мама сняла с крючка свою чашку, налила воды и залпом выпила.

— Что всё это значит?

Надя скрестила пальцы за спиной. Она боялась, что плохо осмотрела дом и где-то притаились вещи в ожидании возвращения владельца.

— Будто ты сама не понимаешь, что всё это значит, — с легким раздражением ответила мама. — Мы вдвоём остались.

«Слава Богу», — выдохнула Надя.

Вместе с отцом ушла и баба Таня. Помахала рукой и отправилась… да кто её знает, куда она отправилась и что там вообще за гробовой доской. Но в душе Надя не хотела, чтобы её пожелание катиться к черту сбылось. Если рай существует, то баба просто обязана дождаться маму там.

Осталась только бабина смерть, тяжелая и долгая. И уколы.