Замерзшие сердца

Ханна Коуэн (2021)

Тайлер Бейтман не знает, что значит «легко». У него никогда не было легких дней в его чертовой жизни. Все, что он имеет, он заработал кровью и потом. Хоккей — его спасение и главная страсть. Все, чего он хочет, — это добиться успеха и доказать, что чего-то стоит. Именно поэтому Тайлер не готов к отношениям. Мало того что это может разрушить карьеру, так еще и девушка, с которой может что-то получиться, — это сестра его лучшего друга. Тайлер Бейтман никогда не думал, что в его жизни появится кое-что поважнее хоккея. То, что заставит его сделать самый сложный выбор… Все знали правила: Грейси Хаттон под запретом. Но Тайлер никогда не следовал правилам. И теперь она вот-вот станет его величайшим грехом.

Глава 4

Тайлер

Первое, на что я обращаю внимание после пробуждения, — неестественный блеск влаги на коже. Такое увидишь нечасто, ведь какая бы холодрыга на улице ни стояла, я никогда не закрываю окна в спальне. Я буквально не могу заснуть, пока не продрогну до костей — и неважно, вызван этот эффект лекарствами или происходит естественным образом.

А уж тем более странно, что я чувствую дуновение ветра сквозь открытую форточку. В комнате вроде бы прохладно, но я почему-то вспотел — да так сильно, что, если бы мне пришлось подняться с кровати, на простыне подо мной осталось бы огромное пятно в форме Тайлера.

Вдруг, совсем того не ожидая, ощущаю прикосновение — медленное витиеватое путешествие маленькой ладони по влажной груди.

Ошарашенный, открываю глаза навстречу обжигающим солнечным лучам. И пока я морщусь под завесой слез, привыкая к ослепительному свету, наконец замечаю белокурые локоны, беспорядочно рассыпанные по подушке. Дыхание девушки ритмично бьется мне в ухо, а рот находится всего в сантиметре от моей щеки.

С ее губ срывается тихий стон. Голова перемещается мне на грудь — в то самое место, где наколота татуировка с изображением ревущего льва. От происходящего я цепенею — особенно, когда она скидывает ногой тонкую простыню, ранее прикрывавшую нижнюю часть тела.

Скольжу взглядом по голым ногам… и чувствую, как в животе образуется комок размером с кулак. Поднимаю глаза на футболку — на мою футболку. И перестаю дышать. Замечаю на ключице ту же самую надпись, которую Грейси набила три месяца назад, и от этой аккуратно выведенной цитаты у меня сдавливает грудь. Из-за внезапного чувства вины и сожаления голова пульсирует сильнее, чем от похмелья.

Однажды я твердо решил все исправить: пообещал не только себе, но и Оукли (негласно), что подобное дерьмо больше никогда не случится. И что в итоге? Я предал нас обоих. Спрашивается, ради чего? Чтобы снова притворяться, будто я не спал с сестрой лучшего друга?

Вытираю лицо вспотевшей ладонью. Тело и разум начинают борьбу: «Что делать дальше: убегать или остаться?» Представляю, как она проснется в гордом одиночестве. В ее глазах я буду полным мудаком.

Но и оставаться рядом не могу: я не готов к очередному разговору.

Осторожно убрав руку с груди, готовлюсь как можно тише сползти с кровати. В страхе, что Грейси проснется, замираю прямо над ней. Жду. Но нет, она не шевелится, поэтому быстро хватаю с пола джинсы, натягиваю их и отворачиваюсь, чтобы избежать случайного, но такого желанного последнего взгляда.

Тихонько закрыв дверь спальни, замечаю на полу возле входной двери кожаные брюки и черную блузку. Это что, шутка? Неужели мы прямо с порога начали раздеваться?

Подхожу к дивану, нахожу телефон — тот валяется рядом с бюстгальтером с красной шнуровкой, — и от досады чуть ли не вою. С громким и очень тяжелым вздохом хватаю трубку и набираю Адама — этот парень единственный, с кем я могу все обсудить.

Спустя четыре неотвеченных звонка и еще больше непрочитанных сообщений нервно запускаю руку в волосы. Разумеется, когда мне понадобилась помощь, ее хрен дождешься. Нет, я, конечно, понимаю, что это не обязанность Адама — расхлебывать последствия моих косяков, однако сейчас мне очень хочется выплеснуть злость хоть куда-то; главное — не на себя.

Зачем я вообще напился? И почему из всех женщин привел домой Грейси Хаттон?

Воспоминания о прошлой осени пробирают до дрожи, вызывая в горле зуд. Пора убираться отсюда к чертовой матери.

Обескураженный, я хватаю с кресла бумажник. В ту же секунду тишину нарушает громкий телефонный звонок. Чуть ли не выронив гребаную трубку, судорожно тычу в экран в страхе разбудить Спящую красавицу.

— Наконец-то! И года не прошло! — Я с такой силой шепчу в динамик, что сам удивляюсь, как еще не забрызгал телефон слюной.

Не теряя больше времени, выхожу из квартиры и тихо закрываю за собой дверь.

— Прости, чувак, я спал. Ты вообще смотрел на часы? — поддразнивает он.

— Да пошел ты! Я к тебе еду.

В нескольких метрах от тротуара, залитый золотистыми лучами утреннего солнца, сияет мой изрядно помятый «Форд». Сколы вокруг решетки радиатора и две трещины на лобовухе размером с монету намекают на покраску кузова или замену стекла, однако подобное дерьмо — как и другие внешние неприятности — меня мало заботят. К тому же двигатель у этой тачки глохнет всякий раз, когда я проезжаю больше пятидесяти километров, так что могу подождать, пока она сдохнет, и купить другую.

— Сейчас шесть утра, Тай.

— Дело срочное. — Запрыгнув на сиденье, захлопываю дверь, вздрагивая от жуткого скрипа.

На этот раз голос Адама становится гораздо серьезнее:

— Понял. Жду.

* * *

С колотящимся сердцем нетерпеливо тарабаню по входной двери бунгало.

— Открыто! — вопит Адам из глубины дома.

Повернув дверную ручку, захожу внутрь. И даже не успеваю скинуть кроссовки, как в мою сторону уже летит клубок пятнистой коричневой шерсти.

Собака Адама, Истон, проносится у меня между ног.

— Привет, дружище, — сажусь я на корточки, чтобы почесать его за длинными ушами. — Прости, сегодня я без угощений. — Смеюсь, когда в ответ он переворачивается на спину.

Снова поднявшись на ноги, отправляюсь на кухню.

— Надеюсь, в той чашке — виски? — протягиваю я, увидев Адама, сидящего за маленьким кухонным столиком.

Как и всегда, он выглядит собранным — и это несмотря на раннее пробуждение. Каштаново-пепельные волосы уложены в безупречную прическу; одежда выглажена — ни единой складочки на обтягивающей рубашке болотного цвета.

— Да уж, вид у тебя хреновый, — хмыкает он, оглядывая меня с ног до головы.

— Ага, спасибо. — Собравшись с мыслями, усаживаюсь за стол напротив.

— Что за срочность? Дела, должно быть, паршивые, раз ты проделал такую дорогу, — подмечает Адам, отхлебывая кофе. Или не кофе.

Со стоном поражения откидываю голову. Знаю, Адам меня не осудит — он не такой. Однако с Оукли он общается ближе, поэтому он точно разочаруется. А когда Адам разочаровывается, хочется сдохнуть.

— Я опять накосячил. — Подняв голову, приковываю взгляд к стене.

Брови Адама подскакивают до линии роста волос.

— Когда успел? Ты только из Европы вернулся.

— Обещай, что никому не расскажешь. Никто не должен знать. Особенно Оукли, — тарахчу я как сумасшедший.

Сглотнув, он бормочет:

— Нет, только не это.

Едва заметно кивнув, отвожу взгляд в сторону:

— Даже не знаю, как это вышло. Я проснулся сегодня утром, а она лежит у меня в постели…

— Грейси? — осторожно уточняет Адам.

На кухне стоит тишина. Мы сидим друг напротив друга, как немые, и даже не знаем, какие слова подобрать.

Я вновь запрокидываю голову.

— Грейси, — подтверждаю я, глядя в потолок.

— Какого хрена, Тайлер?

— Знаю. Знаю, блин. — Нервно запускаю руки в волосы.

— Что произошло? Я не знал, что ты на нее запал. Ты что, влюбился, мать твою?

— Нет.

Тактика Грейси всегда одинакова: она отыскивает лазейку в крепости моего сердца, проскальзывает туда, а потом впивается когтями в грудь, надеясь, что я никогда не смогу улизнуть. В прошлый раз — еще в отпуске в Мексике — у нее почти получилось. Но теперь я стараюсь быть осторожным, поскольку оставленные ею раны имеют тенденцию не заживать.

— Тогда объясни. Я уже ни черта не понимаю, — требует Адам, сложив руки.

— И я не понимаю. Мы напились и… Черт, я даже не помню, как мы оказались у меня дома.

— А утром что? Ты сказал, что вы проснулись в одной постели, — бормочет Адам.

— Я проснулся, а она лежит рядом в одной футболке, которую я вечером в клуб надевал. Я сдрейфил. Потом побежал одеваться и звонить тебе.

Адам откидывается на спинку стула с усмешкой, от которой мне становится не по себе.

— Ты оставил ее одну? Чувак, так только мудаки поступают…

Не дожидаясь продолжения, я вскакиваю со стула, бреду к шкафчику со спиртным, достаю оттуда ближайшую бутылку и делаю большой глоток янтарной жидкости, которая, оставив ожоги по всему пищеводу, тяжело оседает в пустом желудке. Знаю. Позже мне это аукнется.

— Я понимаю. Но я оторопел. Оукли меня выпотрошит, если узнает. — Поставив бутылку на стол, сажусь обратно.

— И не только Оукли. Ты ведь знаешь, что Грейси расскажет Аве?

— Мне конец. — Голова падает, ударяясь о стол.

Адам прищелкивает языком.

— Может, с Грейси поговоришь? А вдруг для нее эта ночь — не пустое место? В последнее время ее редко видно, и причина, скорее всего, в тебе.

Где-то в глубине сердца зарождается чувство вины и ненависти к себе. Зачем я ее оставил? В следующий раз, кода она меня увидит, она из меня отбивную сделает.

С ощущением безнадежности смотрю на Адама:

— Не знаю, что теперь делать. Я в полной заднице.

— А ты сам-то что думаешь? Прошлая ночь была ошибкой?

— Даже не знаю. — Слова вылетают прежде, чем я успеваю заткнуться, отчего я раздражаюсь сам на себя. Почему я вообще усомнился?

— Вот с этого и нужно начинать. А пока, раз уж ты здесь, погуляй с Истоном. Я в зал сгоняю. — Он встает и потягивается, подняв руки над головой.

— Без проблем. Спасибо, дружище. — Догоняя Адама, я возвращаю бутылку виски в шкафчик.

— Всегда рад. А тебе спасибо за честность — даже если твои секреты и ставят меня в дерьмовое положение. Мы с тобой в одной лодке — с тех пор, как я ворвался в твой дом после возвращения из Мексики.

Адам подходит, кладет руку мне на плечо, сжимает его легонько, а потом выходит из кухни. Истон семенит следом за ним, виляя хвостом и глядя на меня взволнованными глазами.

— Что, парниша, услышал слово на букву «г»? — Со смехом снимаю поводок с крючка у двери и пристегиваю к ошейнику.

Истону, по крайней мере, глубоко наплевать на мои похождения. Он слишком занят тем, что вылизывает себе яйца и дрыхнет днями напролет.