Обреченные

Чак Паланик (2013)

Кто бы мог подумать, что, умерев, я стану настолько известной личностью! Газеты, телевидение и радио в один голос твердят, какой лапочкой я была, какую идеальную дочь потеряли мои родители — самый известный продюсер Голливуда и актриса № 1 «фабрики грез». Как же это получилось, что незаметная, стеснительная девочка с прыщами, подростковыми комплексами и лишним весом сделалась всенародной любимицей и объектом культа, и зашло это сумасшествие настолько далеко, что теперь моим именем называется рукотворный остров — прибежище тысяч адептов новой религии, стремящихся любой ценой попасть в рай? Конечно, это происки нечистого — обманщика, шарлатана и мастака манипуляций! Но зря, как говорится, связался черт с младенцем…

21 декабря, 8:16 по восточному времени

Призыв о помощи

Отправила Мэдисон Спенсер ([e-mail])

Милый твиттерянин!

И до смерти, и после товарищи предают меня. Девушка, которую мы застали за беззаботным кувырканием с моим весьма женатым отцом, до недавнего времени была мне верным другом и наставником в аду. Вероятно, в Хэллоуин она тоже не вернулась вовремя, но как ей удается явление в физическом теле и плотский контакт с досмертными — это загадка.

Обращаюсь с особой просьбой к друзьям, какие еще остались у меня в огненном подземном мире. Вам, умник Леонард, спортсмен Паттерсон, мизантроп Арчер и милая крошка Эмили, неведомо, что пока жизнь в Гадесе текла установленным порядком, я по нечаянности вышла на связь со своими во плоти живущими родителями. Я позвонила им по телефону ненароком, и разговор с дочерью, которую они едва похоронили, их, вполне понятно, опечалил. Дабы успокоить горюющих маму с папой, я дала совет, как им жить дальше. Вероятнее всего, совет этот приведет их в преисподнюю.

Подземные друзья, прошу вас: если родители умрут за год моего отсутствия, пожалуйста, позаботьтесь о них. Пусть они чувствуют себя как дома.

21 декабря, 8:20 по восточному времени

Место встречи. Продолжение

Отправила Мэдисон Спенсер ([e-mail])

Милый твиттерянин!

В поисках вещественных доказательств взаимного вожделения моих родителей я, досмертный ребенок, рылась в грязном белье. Вонь и влага простыней служили материальным свидетельством того, что отец и мать все еще любят друг друга, и эти сладострастные пятна подтверждали их чувства лучше любых цветистых, записанных от руки сонетов. Их выделения доказывали, что все стабильно. Скрип матрасных пружин, шлепанье плоти о плоть говорили о биологической привязанности, более крепкой, чем клятва у алтаря.

Отвратные разводы их телесных жидкостей были документом, гарантирующим наш общий хеппи-энд. Однако теперь все, кажется, обстоит иначе.

— Во имя Мэдисон, — пыхтит отцовский голос, — ты хочешь затрахать меня до смерти, Бабетт?

Эти знакомые глаза, окаймленные бирюзовыми тенями и накрашенными ресницами, — плотоядные венерины мухоловки. Мочки ушей оттянуты сияющими кубическими камушками из циркония размером с десятицентовик. Интимно мурлыча и продолжая смотреть на меня в лампе, молодая женщина, Бабетт, спрашивает:

— Скучал по ней?

Отец в ответ молчит. Его раздумья растягиваются в холодную вечность. Наконец он говорит:

— По кому? По жене?

— По дочери. Ты скучал по Мэдисон?

Возмущенное взрыкивание.

— Я стучал по ней? Ты спрашиваешь, бил ли я ее?

— Нет, — говорит Бабетт. — Ты скучал по ней?

После долгой паузы отцовский голос, искаженный досадой, произносит:

— Я был потрясен, когда узнал, что рай вообще существует…

— Мэдисон не соврала бы, — подначивает меня Бабетт, — ведь правда?

— Я скажу ужасную вещь, но еще больше я удивился, что Мэдисон туда пустили. — Смешок. — Откровенно говоря, я просто обалдел.

Мой собственный отец считает, что место мне — в аду.

Но куда страннее другое: я подозреваю, что Бабетт видит меня. Я уверена в этом.

Быстро и сухо отец прибавляет:

— Могу даже представить Мэдисон в Гарварде… но в раю?

— И все-таки она теперь там, — настаивает Бабетт, хотя видит меня здесь, застрявшей на земле, висящей на расстоянии вытянутой руки от их посткоитального диалога. — Мэдисон говорила с тобой из рая, да?

— Пойми меня правильно, я любил Мэдди, как только отец может любить ребенка… — Пауза такая долгая, что я впадаю в ярость. — Если честно, у моей девочки были свои недостатки.

Пустыми словами Бабетт словно бы пытается закруглить разговор:

— Наверное, это больно признавать.

— Если честно, моя Мэдди была трусишкой.

Бабетт театрально ахает:

— Не говори так!

— Но это правда. — Голос у отца уставший, смирившийся. — Все это понимали. Она была бесхребетной, безвольной трусишкой.

Бабетт ухмыляется мне и говорит:

— Только не Мэдди! Только не бесхребетной!

— Таковы эмпирические выводы нашей команды экспертов-бихевиористов, — заверяет отцовский голос угрюмо. Подавленно. — Она скрывалась за защитной маской ложного превосходства.

Стиснутые потроха моего мозга выворачивает от таких его заявлений. Слова «команда» и «выводы» застревают в ушах.

— Ее глаза следили за всем и все оценивали, — сообщает отец, — особенно мать и меня. Мэдисон хаяла любую чужую мечту, а на собственные ей не хватало ни храбрости, ни веры. — Будто выкладывая последний печальный козырь, он прибавляет: — У нас даже не было оснований считать, что бедняжка Мэдди хоть с кем-то дружила…

Это, милый твиттерянин, неверно. Моим другом была Бабетт. Впрочем, она не самый лучший пример дружбы.

Слишком уж быстро и слишком ласково Бабетт говорит:

— Тони, нам не надо это обсуждать.

И так же слишком пылко папа отвечает:

— А мне надо. — Тон у него одновременно праведный и обреченный. Отец говорит: — Леонард нас предупреждал. Давным-давно. Еще задолго до ее рождения он сказал: любить Мэдди будет очень непросто.

Прищурив глаза и ухмыльнувшись мне, Бабетт подхватывает тему:

— Леонард? Который проводил телефонные опросы?

Почти слышно, как отец мотает головой.

— Пусть он и телефонный опросчик, зато сделал нас богатыми. Он предупреждал: Мэдисон будет притворяться, что у нее есть друзья. — Папа негромко смеется. И вздыхает: — Как-то раз Мэдисон просидела все зимние каникулы совершенно одна…

О нет. Во имя Сьюзан Сарандон, слышать это не могу! Мой призрачный мозг, раздутый желудок моей памяти пухнет и ноет.

— Нам с матерью она сказала, что проведет праздники у друзей на Крите, а сама три недели только ела мороженое и читала всякий трэш.

Тьфу ты, милый твиттерянин! О боги! Роман «Навеки твоя Эмбер» не трэш. И я не безвольная и не трусливая.

Бабетт сюсюкает:

— Мэдисон, она же такая славненькая… Быть того не может. — А по глазам цвета мочи видно, что она от души надо мной ржет.

— Так и было, — говорит папа. — Мы все каникулы наблюдали за ней через школьные камеры безопасности. Бедная одинокая толстушка.