После этого

Элейна Брусас (2023)

Жизнь Вирджинии катится под откос. Только лучшая подруга Поппи помогает ей держаться на плаву, хотя даже она не знает всей правды. Когда подруга внезапно уезжает, Вирджиния сталкивается с самым страшным кошмаром прошлого. А вдобавок ко всему влюбляется в Руми — парня Поппи. Кажется, хуже и быть не может. Но она случайно узнает, что младшая сестра Руми в опасности. И чтобы предотвратить несчастье, Вирджиния должна рассказать правду о себе. Теперь я призрак. Но я им всегда была. После этого. Я — призрак маленькой девочки. Вселившийся в это тело. Оно не мое. Оно мне не нужно. Зачем читать • Прочитать вдохновляющую историю о том, как девушка, несмотря на тяжелое прошлое, смогла изменить свою жизнь, обрести уважение к самой себе и найти настоящую любовь; • Осознать ценность дружбы и круга поддержки; • Увидеть, как героиня книги находит в себе смелость, чтобы выбраться из замкнутого круга боли и лжи. Лира говорит, что сбегает из дому. Куда? Зачем ей шататься по улицам в такие вот холодные вечера? Она сбегает откуда-то, а мне страшно хочется, чтобы мне было куда сбежать. Для кого Для поклонников творчества Нины Лакур и Кэтлин Глазго, Джея Эшера, Даны Рейнхардт, а также сериалов «Эйфория», «Мы те, кто мы есть», «13 причин почему». Я умолкаю, потому что знаю, каково это: хранить тайну настолько ужасную, что проще умереть, чем сказать о ней вслух.

Глава 2

Обратно Талия и Пас едут с Эдисоном. Ро спит, растянувшись на заднем сиденье и вывесив пятки в окно. Поппи блюет. Похмелье, да ее еще и укачало, так что за рулем я.

— На этой неделе футбол начнется, — говорит она.

— И ты в ужасе? — спрашиваю я. Лично мне непонятно, какая радость — возиться с командой одиннадцатилеток.

— Мне нравятся дети. Они забавные.

Я улыбаюсь дороге. Поппи у нас такая. Даже не считает это благотворительностью.

— Мы с Эдисоном — ну, это, опять, — говорю я.

— И как, хорошо было? — Поппи отказывается меня осуждать.

— Ага, по большей части.

— А что было плохо?

— Он слюняво целуется. Заплевал мне все лицо и язык засунул в самое горло. Я едва не поперхнулась.

Поппи хохочет, прикрыв глаза. Впереди поворот, я безрассудно давлю на газ, потом резко торможу, когда машину начинает уводить в сторону, а лес и океан проносятся мимо смазанными зелеными и синими полосами, и весь мой мир теряет устойчивость. Поппи фыркает и высовывает руку в окно.

— Так-то все нормально. Просто я не уверена, что оно тебе нравится, — говорит Поппи через некоторое время.

— Нормально? Тебе правда кажется, что то, что я делаю, нормально? — Я оглядываюсь на Ро. Она так и спит.

Поппи откидывается назад и закрывает глаза.

— Ну, это если в космическом масштабе. Нам семнадцать лет. Талия с Эдисоном не муж и жена при детишках. Ну типа драма, конечно. Но без серьезных последствий.

— Ты хочешь сказать, ну, короче…

Она смеется.

— Да ну тебя.

Дело в том, что от Поппи все равно не скроешься. Она смотрит на меня, я на нее.

— Но мне от этого гадко, — говорю я.

— Тогда зачем делаешь?

Поппи курит косяк. Я его перехватываю, затягиваюсь.

— Пуф-пуф, вот, забери обратно, — говорю я сквозь дым во рту.

— Вирджиния, зачем ты это делаешь? — повторяет Поппи.

— Убеждаю себя, как до дела доходит, что мне этого хочется.

— А потом?

— Ну вот вчера, когда мы с Эдисоном трахнулись, я чувствовала себя надраенной кастрюлей. — Я еще раз затягиваюсь и возвращаю косяк Поппи. — Странное, конечно, сравнение.

— А я поняла. Ты была пустая.

— И отшкрябанная.

— Бросила б ты это.

— Что именно?

— Делать вещи, от которых тебе гадко, — поясняет Поппи.

— Мне много от чего гадко, и никогда не скажешь заранее. Но у меня есть ты. С тобой сразу становится лучше. — Я улыбаюсь подловатой улыбочкой — мол, знаю я, какая я дрянь, но ты ж меня все равно любишь.

Встаем в очередь к парому. Ро на заднем сиденье бурчит, садится, вытирает слюну в уголках рта.

— А здесь травкой пахнет, — сообщает она.

Паром причалил, и в центре Сиэтла, где плотное движение, за руль садится Поппи. Сперва пахнет солью, водорослями, холодным ветром, потом — выхлопными газами и нагретыми тротуарами. Переключая передачи в своей старенькой пацанской машине, Поппи каждый раз раздраженно хмыкает. Ро просматривает песни в телефоне, ищет самую лучшую.

Я жалею, что мы не остались у моря еще на ночь. Жалею, что не остановились в каком-нибудь прибрежном городишке, в задрипанном пансионе на убитой дороге, где вокруг домики из фанеры и американские флаги хлопают на ветру. Не остановились. Мы дома.

Паркуемся, Ро бежит к дому, с крыльца спускается ее мама. Мы уезжали на каких-то два дня, но вот они идут, обняв друг друга за талию, и разговаривают так, будто не виделись несколько месяцев и накопили кучу новостей.

В моем доме — он почти напротив дома Поппи — темно, шторы опущены, но за дверью гремит музыка.

— Мама, кажется, сегодня хотела сделать пиццу на гриле, — говорит Поппи — она, похоже, и не сомневается, что я останусь у них на ночь. Да и Уиллоу, ее мама, как будто в этом не сомневается.

До нас доносится запах цветов апельсинового дерева, растущего во дворе между моим домом и домом Поппи. С той самой первой моей ночи у Поппи, когда нам почти исполнилось двенадцать, я ни разу не спала в кладовке и не пряталась за дубом на заднем дворе. Я ни разу не пыталась напроситься к кому-то из подружек — только чтобы услышать в ответ, что в будни такого не будет. Уиллоу пускает меня всегда.

В доме у нее все какое-то на удивление нормальное. Чисто, в холодильнике еда, сама Уиллоу сидит на веранде и пьет чай со льдом. Спрашивает нас, как съездили, говорит, что мне нужно смазать солнечные ожоги соком алоэ, потом разводит огонь в гриле, а я закрываю глаза и вслушиваюсь. В разговор, в голоса птиц, в шорох ветра в кронах деревьев, в «стук-стук-стук» — это Уиллоу режет помидоры, лук и перец.

Вспоминаю ту первую ночь. Каким это стало облегчением — сбежать из дома, когда там Он. Не уворачиваться от Него, не чувствовать себя обязанной улыбаться Ему, мучиться, если все-таки улыбаешься. Вспоминаю, как Поппи дала мне свою лучшую пижаму, уступила лучшую подушку — да так, будто это обычное дело. Будто это самая обычная ночь.

— Вирджиния, — зовет меня Уиллоу.

Я открываю глаза, смотрю на нее: она улыбается и вообще выглядит нормально.

— Хочешь? — спрашивает она и поднимает со стола кувшин с чаем, лимоном и кубиками льда.

И я тоже прикидываюсь нормальной — как и всегда, как всегда прикидываюсь после этого.

В общем, есть у меня эта книга. Большая, тяжелая, с картинками цвета солнца и неба. Называется «Мифы Древней Греции» Долера. Мне ее подарила учительница в четвертом классе. Подарила втихаря, потому что иначе вышло бы, что я у нее в любимчиках, — но это было в том году, когда я пришла в школу с синяками в форме отпечатков пальцев на плечах.

Весь год я читала и перечитывала эту книгу в укромном уголке парка у водохранилища. Если шел дождь или начинало темнеть, я часто уходила домой к Талии. Дверь ее всегда была открыта — в прямом и переносном смысле. У них двери и окна открыты весь год — или почти. В дом проникает сырость от дождя, и ветер, и солнце.

Талия не так тащилась от этой книги, как я, но ей нравился миф про Дафну. А мне больше всего про Медею. У нас случались жаркие споры, чем Аид отличается от Хель и Люцифера, об эволюции мифологии и религии.

Поппи спит со мной рядом, а я таращусь в потолок. В следующем году я буду ходить на семинар «Сравнительная история идей», там нужно написать большой реферат. Я, наверное, буду писать по фольклору. По мифологии и сказкам. Давным-давно. Давным-давно жила-была маленькая девочка. Давным-давно жила принцесса-красавица. И после всяких приключений они жили долго и счастливо.

Я вытаскиваю из-под подушки телефон. Пишу Талии: Привет.

Чего там? — отвечает она. — Как Поппи?

спит и дуется

Нельзя спать и дуться одновременно

С такой похмелухи очень даже можно, — пишу я ей.

Талия присылает мне гифку: панда падает на спину — видимо, имеется в виду Поппи.

я тут подумала написать реферат по фольклору, — набираю я.

Например о чем? — отвечает Талия.

пока не знаю, может по мифологии? ну там про дафну

Клево

Хочешь вместе писать?

Талия долго не отвечает, меня прямо трясет.

Окей, — пишет она.

Я таращусь на это слово, пока не начинают болеть глаза. Она согласилась. Может, все еще можно поправить. Поправить то, что сломал Эдисон.

Я отправляю ей несколько сердечек, поворачиваюсь на бок, улыбаюсь в подушку.

Талия всегда считала, что сказки и мифы — разные вещи. Сказки — одно, мифы — другое, а религия и вообще третье. Сказки — вроде мультиков Диснея. Спящая Красавица, Белоснежка, Золушка. Что-то типа того, что писали братья Гримм или, может, еще Ханс Кристиан Андерсен. Прекрасный принц спасает принцессу от злой волшебницы, а после того, как сказка кончается, они живут долго и счастливо.

А мифы — это про Зевса, слышали про такого? Или еще про Одина, который Верховный Бог, про крутейшего Тора — они оба есть в фильмах киновселенной «Марвел». Только тут Талия, по-моему, ошибается. Все взаимосвязано. Тор когда-то был чьим-то богом, чьей-то религией. Потом стал мифом, а теперь это клевый австралийский актер, типа иностранец, который говорит по-английски как во времена Шекспира. Вообще непонятно. Всё — мифология, религия, сказки — на самом деле одно и то же: истории, которые мы рассказываем. Рассказываем, чтобы хоть что-то стало понятно.

Темнота, тебе страшно, гремит гром, мир содрогается, сейчас рухнет вообще, и тебя того и гляди схватит зверь, монстр, волк. Ничего ты не можешь с этим сделать. Только рассказать себе историю.

Давным-давно жили-были.

Просыпаюсь я раньше Поппи. Я здесь очень хорошо сплю. Всегда просыпаюсь первой. Осторожно вылезаю из кровати, иду вниз, в комнату, где нас укладывают, когда мы тут собираемся все. Раскладной диван, который всегда занимают Талия и Пас — ноги перекрещены и перепутаны в углу. Кресло-кровать, на котором спит Ро, раскинувшись, точно принцесса с ренессансной картины. А мы с Поппи устраиваемся на полу, набрав одеял, диванных подушек и длинных валиков — их продают в «Таргет», они все в павлинах, пейсли и георгинах. Рядом с Поппи мне всегда лучше спится.

Утренний свет — голубоватый, рассеянный, росинки блестят, как на платье у Золушки: крошечные огоньки на цветах и листьях. Это любимое мое время дня — если успеть вовремя проснуться. Я пью мятный чай, который заварила Уиллоу, и жду Поппи. Она сползает вниз, вымотанная, но не ворчливая, протирая глаза от последних снов. Я подаю ей кружку с чаем — кружка нагрелась, а утренний воздух холодный — Поппи отпивает.

— Пошли на пробежку, — наконец говорит она.

— Не хочется.

— Давай, хорошо же будет. Не пожалеешь.

Мы синхронизируем музыку в наушниках, берем хороший темп: как всегда, наперегонки пробегаем полтора километра быстрее обычных семи минут. Я чувствую, как секунды отстают от нас, уносятся с воздушной струей, а мы все ускоряемся. Поппи вскидывает руки, выкрикивает любимую строчку из песни, я тоже поднимаю руки, когда этого требует песня, а она делает такие движения, как буд-то она газонокосильщик, мы будто танцуем какой-то старомодный танец, и солнце бьет в глаза, а воздух теплее некуда.

Накануне вечером шел дождь, в трещины и выбоины на тротуаре натекла вода. Я бегу на месте, пока Поппи спасает толстого дождевого червя — он тянется к цветам и грязи. Для нее это обычное дело. Спасает не только червей, но еще и жуков, и даже пауков. Талия называет ее покровительницей мелюзги.

Мне в кроссовки натекла вода, хочется в душ и переодеться в чистое, а дома у меня как раз все затихло.

— Потом приду, — говорю я.

— Мне надо на это тренерское собрание, — отвечает она. — Как вернусь, напишу.

Мы никогда не прощаемся. Непонятно откуда, но она знает: мне важно быть уверенной в том, что она всегда рядом. Никаких прощаний. Скоро встретимся снова.

— Ладно, — киваю я.

— Ты супер, — говорит она.

— Ты, — отвечаю я.

— Нет, ты.

Машу рукой — и Поппи растворяется в солнечном свете.

Мы все выросли в этом тупичке. У Пас и Талии общий забор, в дальнем конце, под высокой сосной, которая убивает всю траву, а летом пахнет смолой и пылью. Ро живет на том углу, что ближе ко внешнему миру. Оттуда слышен шум Пятнадцатой улицы — до нее два перекрестка. Там остановка автобуса, прямо за магазинчиком Пальяччи, где делают песто примавера — мы его покупали на дни рождения, думая, что это очень круто.

За моим забором парк у водохранилища — там темно, безопасно, иногда холодно, иногда приятно тепло, а в основном что-то среднее. Однажды в седьмом классе мы перелезли через мой забор и впервые покурили в парке травку. Ро перетрусила, Пас разоралась, а я таращилась на листья березы с нижней стороны, на серебряные колокольчики, качавшиеся на ветру. В десятом классе Ро предложила мне на слабо пробежать по парку голышом, потом передумала — нет, только постоять с голой попой на тротуаре, но я последнюю часть не расслышала и помчалась вперед в чем мать родила, уворачиваясь от желтых фонарей, — было холодно, но прикольно. Потом оделась за спинами у девчонок, в тени забора. Ро, Поппи, Талия и Пас ржали как ненормальные, потому что я рванула голышом, хотя меня никто и не просил.

Было время, когда я их еще не знала. Разглядывала со своего крыльца. Ро с родителями, которые, представьте, ею занимались: водили на прогулки, усаживали в детское автомобильное кресло и куда-то везли. Талию и Пас на другой стороне улицы — маленькие фигурки вдалеке рисовали мелом огромные деревья перед своими домами, крутили обруч, делали «колесо», пытались ездить на великах без рук. Даже когда в третьем классе мы с Талией подружились, я чувствовала себя чужой. А потом приехала Поппи, ничья подруга, которую можно было забрать себе.

Поппи и познакомила нас всех. Когда она приехала, мы собрались вокруг нее. Она пригласила нас к себе, мы все пришли — и подружились. До того не дружили, а Поппи нас объединила. А потом ее дом стал моим настоящим домом.

Дома в нашей округе — дома Талии, Пас и Ро — построены по проекту «Сирс крафтсмен». Я однажды посмотрела в интернете, потому что они мне очень нравятся и совсем не похожи на мой. Мой — старый уродский многоуровневый, мы его купили у старухи, и там до сих пор пахнет старухой, хотя сколько лет уже прошло. В сортире пятна, дверцы буфета ободранные.

Хлам после попойки, которая вчера вечером была у папани, раскидан по ковру в гостиной, тянется через кухню и столовую в ванную. Рядом с туалетом по линолеуму размазано дерьмо. На столешницах в кухне пустые бутылки и красные круги от засохшего вина. Мусорное ведро вытащено из-под раковины, в него засунуты коробки от пиццы и мятые пакеты от чипсов. Я вытаскиваю коробки и переношу на столешницу — потом отнесу в компостную яму.

На моей прикроватной тумбочке пивная бутылка с окурками. Воздух вонючий, спертый. Похоже, вчера вечером кто-то вырубился в моей кровати.

Я снимаю постельное белье, распахиваю окно, запираю дверь, ложусь на запасное одеяло из шкафа в коридоре. Накрываю голову подушкой без наволочки и проваливаюсь в сон.

Давным-давно жила-была прекрасная принцесса, которая была еще и богиней, а еще колдуньей. Звали ее Медея (вы наверняка про нее слышали).

Жила она в далекой стране, далеко-далеко от всего на свете, даже от богов, песок там был черный и горячий, а вода серая, в ней так и кишели чудовища, а в хвойном лесу за ее царством водились ползучие и прыгучие твари, она их любила и боялась, иногда ползала с ними вместе, узнавала их тайны и разучивала их заклинания.

Она была внучкой Гелиоса, бога солнца (до того как его сместил Аполлон). Богов она не любила. Героев тоже. О Ясоне услышала еще до его появления. Знала про его смелую затею, он со своими аргонавтами хотел забрать золотое руно. Вот только руно охранял недремлющий дракон, которого Медея кормила свежими абрикосами, и с них капал медовый сок, а Медея любила и ласкала дракона.

Она услышала про Ясона и поняла, что не похитить ему руно из-под охраны недремлющего дракона. Услышала про Ясона и поняла, что он обречен, а потом увидела его, и было в нем что-то такое такое такое. Что Медея его полюбила. Очень сильно. (Будто по волшебству.)

В результате она помогла ему похитить руно, помогла обмануть своего отца, помогла убить дракона, помогла покинуть ее царство, и так она сильно-сильно его любила, что отправилась с ним. И жили они после этого долго и счастливо. (Так?)